Язык логоса и язык мифоса (приложение к первой лекции курса Структурная социология)

Приложение к первой лекции курса "Структурная социология", который читается профессором Александром Дугиным на Социологическом факультете МГУ имени Ломоносова.

Аристотель: от логоса к логике

Величайший греческий философ Аристотель (384 - 322 до нашей эры) первым среди известных нам мыслителей предпринял попытку описать структуру логоса, выделив те признаки, которые отделеяют его мифоса. Нечто подобное предпринималось и до него, философами досократиками, Пифагором ( 570—490  до н. э) и особенно Сократом (ок. 469 — 399  до н. э.) и Платоном  (428 или 427 — 348 или 347 до н. э.),  но эти предшествующие Аристотелю реконструкции были вместе с тем и реструкуризацией мифоса, поскольку эти направления в ранненй греческой философии были неразрывно переплетены друг с другом. Упорядочивание философии шло рука об руку с упорядочиванием мифологических и религиозных систем Древней Греции, в том числе и инициатических сценариев и обрядов. Поэтому, например, в учении Пифагора строго логичечкие ряды, геометрические и математические соотношения и принципы соседствуют с предписанием «не употреблять в пищу бобы» или «не позволять ласточкам вить гнезда под крышей дома». Леви-Стросс, исследовавший «дикарскую мысль», показал как тотемистское мышление с помощью определенных растений и животных выстраивает таксономию вещей окружающего мира – в том числе и социального, культурного, сугубо человеческого. Поэтому фигура «ворона» или «медведя» выполняет роль логического оператора в рациональных системах. Так, в пифагорействе  мы встречаемся с собственно логосом, мыслью в ее рациональном виде, но вместе с тем и с элементами «тотемического» мышления. Тоже самое характерно для всех философов досократического периода.

Рефлексия мысли относительно самой себя и своих внутренних закономерностей начинается у греческих софистов и достигает кульминации у Сократа и Платона, которыторые вплотную подходят к четкому различию рационального мышления и мифа, но решающего шага не делают. Ученик Платона Аристотель довершает начатое до него и выстраивает новое учение, которое представляет собой полную и законченную рефлексию логоса относительно себя самого. Это учение получает название «логики». По мнению большинства философов, то, что сделал Аристотель является в истории философии настолько фундаментальным, что вплоть до XIX века и появления философии Гегеля (1770 – 1831), представления европейского человека о логике не изменились ни на йоту. Аристотель описал стурктуру логоса, как она есть, и эта структура остается постоянной, несмотря на все исторические изменения, на смену религий и политических режимов, культурных кодов и идеологических конструкций. По этой причине средневековая схоластика причислила учение «язычника» Аристотеля к освященной авторитетом Церкви общеобязательной теории, отражающей истинное устройство мира и человека. 

Логика Аристотеля есть описание скелета логоса, его устройства, его строения, функционирования его применительно к организации всей мыслительной деятельности. И вместе с тем, именно логика прочерчивает строгие границы между логосом и мифосом. Все, что относится к сфере логоса, подчиняется законам логики. Это есть область рационального знания. Там, где законы логики сбиваются или не выполняются, мы имеем дело с внелогичными, алогичными, иррациональными формами. Французский философ и антрополог Люсьен Леви-Брюль (1857 —1939), исследовавший ментальность дикарей, называл это «пралогикой». На такой «пралогике» строятся структура мифа, она отражает в себе закономерности того, что Юнг назвал «коллективным бессознательным».

Законы логики

Напомним здесь азбучные истины относительно того, как формулируются основные законы логики Аристотеля(10). Главные из них – 4:

•    закон  тождества («А=А»),  
•    закон противоречия («A не есть не-A)»),
•    закон исключенного третьего («A или не-A») и
•    закон достаточного основания («A  истинно,  потому  что есть достаточное основание B»).

Все операции разума строятся на соблюдении и применении этих фундаментальных аксиом, составляющих совокупно структуру логического мышления.

Закон тождества конституирует базовую реальность, с которой взаимодействует логос – это нечто, что строго равно самому себе. Равенство самому себе, при всей внешней самоочевидности, есть специфическая черта логоса, который настаивает на строгом разделении. Смысл первого закона становится полностью понятен из второго закона – закона противоречия («А не есть не-А»). Тождество вещи с самой собой необходимо как предпосылка для отрицания ее нетождества с самой себе. Оба закона совокупно --первый утвердительно, второй отрицательно -- призваны точно фиксировать вещь, попадающую в зону внимания логоса и жестко, радикально, бескомпромиссно отделить ее от всего остального, вырвать ее из окружающей среды.

Это действие составляет саму сущность логоса, который всегда во всех режимах своего функционирования производит это базовое действие – вырывание рассматриваемой вещи из ее оригинального контекста, отрывание от него, изоляцию и помещение в новое пространство – в пространство рационального рассмотрения. Вещь в логосе как бы «вызывается на суд» перед лицом беспристрастных наблюдателей, отрываясь от привычной среды, где она могла бы максироваться и ускользать от прямого и пристального внимания с помощью многочисленных органических связей, подразумевающих возможность метафорфоз и плавного перетекания в нечто другое.

Законы тождества и противоречия хирургически выскрывают ткань мифа, изымая из нее отдельный элемент, которые очищается от связей и коннотаций и становится по сути чем-то совершенно новым. Логос конституирует с помощью двух первых законов логики новый объект, описываемый и определяемый именно этими законами и не существующий вне пространства логики.

В мифе его элементы – персонажи, действия, ситуации, ландшафты и т.д. – образуют неразрывную связь, плавно и незаметно перетекая друг в друга, и ряды совмещанеия этих элементов могут варьироваться по признаку мифологического сходства – вместо одного вполне можно поставить другое, если между ними существует символическое соответствие. Логос и логика отвергает такое явление как символ, замещение одного другим, вариацию на основании функицональной близости и т.д. Они требуют от рассматриваемого объекта кристалльной однозначности.  «Либо это ты, либо это уже нет ты, а кто-то другой»,  сурово обращается логос к вещи или персонажу. Но такой дилеммы нет в мифе и у его участников, и поэтому в сферу логоса попадает не просто отдельно взятый элемент мифа, а нечто другое – что заведомо способно удовлетворить предъявляемым требованиям.

Отсюда другой Аристотелевский термин – «категория», который этимологически означает «осуждение», «обвинение». Вещь, соответствующая законам логики, выставляется на беспристрастный суд, который  изолирует ее от мифологичсеких коннотаций, «осуждает» за них и превращает в логическую сингулярность, явление, совершено неизвестное мифу.

Закон исключенного третьего еще более усиливает это требование к это сингулярности, развивая законы тождества и противоречия. Кроме того, третий закон вводит в оборот вторую сингулярность, не-А, которая получает автономное право присутствовать наряду с А в лоическом пространстве.

Закон остаточного основания представляет собой основу дальнейшего развития логики и устанавливает взаимосвязь между двумя сингулярностями. Здесь вступает в силу иерархия логических сингулярностей, которые делятся на очевидные, аксиоматические (вытекающие из первых трех законов и построенные по их правилам) и те, которые требуют более развернутых обоснований. Обоснование строится по модели силлогизма. Простейший силлогизм состоит из  трех членов – двух посылок и одного заключения. Например: «Всякий человек смертен (бо́льшая посылка); Сократ — человек (меньшая посылка), Сократ смертен (заключение)». Все участники силлогизма выступают как элементы логических конструкций и каждый, прежде чем быть помещенным в силлогизм и участвовать в формулировке и доказательстве суждения, проходит процесс проверки на логичность. «Человек», «смертность», «всеобщеность» и «Сократ» представляют собой логические единицы, тождественные только самим себе и не тождественные ничему еще. Предметы рассмотрения пойманы и захвачены жесткой решеткой логики. Сократ не может быть «не-Сократом», смерть – «бессмертием», человек – «нечеловеком». В мифе все это воплне возможно, в логосе нет. Поэтому и доказательства суждений и все дальнейшие более сложные операции рассудка – вплоть до построения философских и религиозных систем – отталкиваютсятся от совершенно специфических начал, жестко противостоящих сложной диалектике мифа.

Миф как отрицание логики

Язык мифоса определяется тем, что он является другим , нежели язык логоса и никак не вписывается в те структуры, которые Аристотель постулирует как логику. Более того, само происхождение логики Аристотеля есть завершение гигантской философской работы древне-греческой культуры по преодолению мифоса. В таком случае мы можем вполне описать параметры «пралогики» или мифологического мышления, отталкиваясь от законов логики Аристотеля, но проделав этот путь в обратном порядке.

Миф строится на отрицании закона тождества, закона противоречия,  закон исключенного третьего и закона достаточного основания.

В мифе А и равно А и неравно А одновременно. Вещь есть одновременно она сама и не она сама. Это емко видно в понятии символ. Вещь мифа есть символ, в котором соединяется сразу несколько сходных по структуре мифологической таксономии явлений. Поэтому А как символ есть одновременно не-А, а что-то еще. Такой подход опровергает и закон противоречия, так как А в таком случае есть не-А, и закон исключенного третьего – вполне может быть одновременно и А и не-А, следовательно третье включено (tertium datur). Вопрос о достаточном основании, в таком случае, вообще теряет всякий смысл, так как справедливость или несправедливость суждения выводится из ткани мифа и периодов его развертывания, а не из корректных с логической точки зрения предпосылок. В условиях сновиденческой неопределенности символа строго обосновать суждение просто невозможно.

Рассмотрим пример с силллогизмом Сократа. В мифе «человек» никогда не есть только человек. Он состоит из бренной оболочки и нетленной души, психеи, которая живет внутри него как в коконе. Более того, по душе, духу (а то и телу) в различных мифологиях человек родственен богам, духам, зверям, растениям, минералам, стихиям, светилам и т.д. Поэтому он попадает в непрерывную ленту метаморфоз, перетекает из вида в вид по таксономии «тотемизма», «мистического соучастия» или символических рядов. Значит, сказать что-то о человеке это сказать в то же время и о не-человеке. Что же касается его смертности, то это вообще является слишком многозначным утверждением, так как человек и смертен и бессмертен одновременно. В сложных религиях есть учение о бессметрии души и смерти тела, а в более архаических культурах, где нет самой концепции индивидуального тела   (а такое встречается сплошь и рядом), и с телом все обстоит намного сложнее. Итак, утвеждение «всякий человек смертен» -- большая посылка силлогизма – не выдерживает в мифе никакой критики и рассыпается на глазах. А так как на ней строится все остальное доказательство, то оно автоматически теряет силу. О «Сократе» уже вообще не может идти речи, так как миф любое собственное имя толкует в особом ассоциативном ряду.

Но тем не менее, у мифа есть своя структура, свои закономерности, свои основнополагающие элементы, свои нормативы и свои оппозиции. Более подробно о них пойдет в главе «Социология воображаемого». Пока же обратимся к другой области, где действуют законы, отвергающие законы логики. Этой областью является риторика. Именно в риторике ее структурах мы находим ключ к языку мифоса.

Тропы как структура мифа

Важнейшим инструментом риторики является троп. По-гречески «τρόπος» означает «манеру, форму действия, направление», то есть не что? -- а  как? каким образом? Этот термин означает в риторике переносное определение, которое дается вещи фигурально, искажая ее образ в целях подчеркнуть то или иное присущее ей качество. Сам Аристотель посвятил искусству риторики, основателем которой считается Эмпедокл, отдельную книгу и не видел в ней ничего не совместимого с другими объектами своего изучения. Но сразу же бросается в глаза, что инструментарий риторики представляет собой противоложность логике и ее процедурам. Логика стремится освободить предмет от коннотаций, представить его как он есть, риторика же – через троп – напротив, стремится изменить его, соотнести с другим, подчеркнуть отдельное качество и т.д.

Разновидностью тропа является метафора (от греческого «μεταφορά» - от ō, «я переношу» --  «μετά» («через»)  + «φέρω» («я несу»)). Метафора – это перенос свойств одного предмета на другой. Здесь мы имем дело с наследием тотемистской таксономии, о которой говорили выше. И именно поэтому риторические приемы так влияли на публику, к которой обращались ораторы – этот прием будил структуры бессознательного, топику сновидений, континенты мифа, которые в логической рациональной культуре греков присутствовали в области «знаменталя».

Другим типичным тропом является метонимия (др.-греч. μετονυμία — «переименование», от «μετά» — «над» и  «ὄνομα/ὄνυμα» — «имя» ) – замещение всего предмета другим, связанным с ним тем или иным образом. Частным случаем метонимии является синекдоха (др.-греч. «συνεκδοχή»), то есть замещение всего всего предмета его частью. Метонимия часто служит основой такономических цепочек, формирующих миф. Мальчик-с-пальчик не только величиной с палец, но и рождается из отрубленного пальца бездетной старухи и т.д. Палец далее может фигуировать отдельно для магических целей, может оживать, замещать своих носителей, говорить и т.д.

Другими тропами являются литота,  (от др.-греч. λιτότης — простота, малость), преуменьшающая масштаб вещи, события, явления, личности, и гипербола  (от др.-греч. ὑπερβολή — «переход», «преувеличение»), напротив, преувеличивающая его. Литота и гипербола дефигурируют объемы описываемых вещей – в мифе этим тропам соотвествуют гиганты и карлики (по русски – «волоты» и «пыжики»), а также множество сюжетов, связанных с огромными предметами (драконами, ограми, горами и т.д.) и микроскопическими (орешек, иголка, кусочек кварца, горошина и т.д.)

Катахреза (от др.-греч. κατάχρησις — «злоупотребление») — троп неправильного или необычного употребления в сочетании слов с несовместимыми буквальными лексическими значениями. В этот троп укладывается семейство сбоев формальной рациональности в процессе развертывания мифа, которые свидетельствуют о его внутренней структуре. Фрейд через структуру оговорок изучал воздействие подсознания на человеческое эго. Для психоанализа наличие катахрезы есть прямое указание на «работу сновидений» параллельно рациональному рассудку. В самом мифе, то есть внутри самой «работы сновидений» это указывает на наличие разветвлений в цепочки символов, либо о переходе к иным символическим рядам.

Перифраз (от др.-греч. περίφρασις — «описательное выражение», «иносказание»: περί — «вокруг», «около» и φράσις — «высказывание») —  троп, описательно выражающий одно понятие с помощью нескольких, что также относится к мифологичспекой таксономии, важность периодического перечисления рядов которой необходимо для трансляции культурного кода.

И пожалуй, самый важный из тропов, выражающий саму суть мифоса как явления – это ирония  (от др.-греч. εἰρωνεία — «притворство»). Риторика понимает иронию, как троп, где истинный смысл скрыт или противоречит (противопоставляется) смыслу явному. Но это -- плод позднейшей рационализации. Смысл иронии выражает главное свойства мифа  -- его многослойность, наличия в нем периодов, которые представляют собой подобие переноса строки или рифмы в конце строки в поэтическом тексте. Леви-Стросс заметил, что миф следует читать как акростих – то есть и по горизонтали, где развертывается сюжет, и по вертикали, где выстраиваются оси символических соответствий между понятиями и фигурами, для рационального сознания представляющиеся совершенно разрозненными, но в структуре мифа объедененные символмическими соотвествиями. Ирония есть косвенное указание на вертикальную структуру партируры мифа, то есть на наличие структурных симметрий между различными этажами – строками (подобно гармонии или аккомпанименту в музыкальных нотах). Смысл иронии в том, что сквозь одно суждение проглядывает другое – часто заниженное, что указывает на присутствие дополнительного этажа (этажей) в самом повествовании, связи с которым(и) неочевидны и требуют активной включеннности и дополнительных знаний со стороны слушателя. То, что в рациональной структуре воспринимается как ироничность риторических тропопв, в культуре мифологической служит указанием на дополнительные ряды, просвечивающие сквозь предметы, о которых формально идет речь, что и превращает их в символы. Привлечение внимания к дополнительным этажам повествования – что имеет подчас комический оттенок – на самом деле, служит все той же задаче --  намекнуть на вертикакльную партитуру, о которой в данный момент не говорится, но о которой могла идти речь в другом  мифе или в другом разделе мифа.

В классической риторике прием иронии, как и тропы в целом, служил обращением к системе бессознательных структур, лежащих в топике знаменателя.