Распад: предельное состояние буржуазной мысли. Ги Дебор о культуре.

Двумя основными центрами "современной" культуры являются Париж и Москва. Стили, исходящие из Парижа (где большинство его авторов не являются французами) влияют на Европу, Америку и другие развитые страны капиталистического мира, типа Японии. Стили, административно распространяемые Москвой влияют на все государства рабочего класса и, кроме того, оказывают небольшой эффект на Париж и его европейскую зону влияния. Московское влияние является непосредственно политическим. Постоянство же традиционного влияния Парижских основ объясняется его прочными позициями в качестве профессионального культурного центра.

В буржуазной зоне, где появление интеллектуальной свободы допускалось в принципе, знание движения идей и беспорядочное видение многократных преобразований социальной среды приводит к такой тенденции, что люди начинают осознавать продолжающийся переворот, а их мотивирующие усилия остаются неподконтрольными. Владычествующая восприимчивость пробует приспособиться к этой ситуации, сопротивляясь новым изменениям, представляющие очередные опасности. Решения, предлагаемые ретроградными потоками в конечном счете сводятся к трем главным подходам: продление моды, созданной кризисом сюрреализма и дадаизма (который является просто изысканным культурным выражением настроения, спонтанно проявляющимся  везде, где классические жизненные ценности разрушаются наряду с предыдущими стилями жизнепровождения); стабилизация ментальных руин; или возврат к далекому прошлому.

В первом случае, обескровленнаый сюрреализм может быть найден повсюду. Он имеет все отличительные особенности эры сюрреализма и не обладает ни одной из ее идей. Его эстетика основана на повторении. Остатки ортодоксального сюрреализма достигли стадии оккультной старости, и столь же неспособны к артикулированию идеологической позиции, так же, как и не способны на создание чего-либо вообще. Они лишь придают правдоподобность все более грубому шарлатанству и порождают новые.

Производство чего либо несуществующего – это то культурное решение, которое было наиболее очевидным в годы, последовавшие после Второй мировой войны. Это решение включает в себе две возможности, каждая из которых была проиллюстрирована в достаточном количестве: вуалирование этой пустоты, этой ничтожности посредством соответствующей терминологии или ее открытое выпячивание.

Первый вариант стал особенно известен после появления экзистенциальной литературы, которая, под прикрытием заимствованной философии, воспроизвела наиболее посредственные аспекты культурного развития предшествующих трех десятилетий и растиражировала их с помощью основных средств массовой информации вперемешку с дозами поддельного марксизма, психоанализа и громкими анонсами о более менее произвольных политических соглашениях и отставках. Эта тактика привела к появлению огромного количества последователей, общепризнанных или, наоборот, непризнанных. Растущий интерес к абстрактной живописи и связанных с ней теориям – еще один пример из этой серии.

Подтверждение полной умственной ничтожности наглядно демонстрируется недавним неолитературным феноменом "молодых правых циников-романистов", но, конечно же, не ограничивается ни правыми, ни романистами, ни полумолодежью.

Среди тенденций, ратующих за возвращение к прошлому, доктрина Социалистического Реализма, оказалась наиболее долговременной, так как ее недоказуемость в области произведений искусства восполнялась апелляцией к результатамм революционного движения. На конференции советских музыкантов в 1948 г. Андрей Жданов указал на факты теоретической репрессии: "Разве мы не преуспели в сохранении сокровищ классической живописи и подавлении ликвидаторов живописи? Не отразилось ли выживание таких «школ» на ликвидации живописи?" Сталкиваясь с этой ликвидацией живописи и со многими другими ликвидациями, с признанием крушения всех своих систем ценностей, передовая Западная буржуазия полагается на полный идеологический распад, то ли по причине реакции отчаяния, то ли из-за политического оппортунизма. Напротив, Жданов, в манере, которая характеризирует выскочку, признает себя представителем мелкой буржуазии, которая выступает против распада культурных ценностей девятнадцатого столетия, и не видит иных путей, кроме как попытки восстановление этех ценностей с помощью авторитаризма. Но его идеи слишком нереалистичны и полагаются на то, что кратковременные политические обстоятельства смогут дать силы уклониться от основных проблем этой эпохи. И еще на то, что только в этом случае можно будет принудить людей возвратиться к исследованию этих проблем и лишь тогда, когда после устранения всех тех результатов проблем, которые история успела накопить, их постановка будет иной.

Форма (и даже некоторые аспекты содержания) этого Социалистического Реализма не очень-то отличаются от традиционной пропаганды религиозных организаций, особенно католицизма. Посредством постоянной пропаганды, католицизм защищает унитарную идеологическую структуру, которая осталась единственной из всех пободных форм прошлого. Но в то же время, параллельно идут процессы по возвращению тех многочисленных секторов, которые избегают ее влияния, и для этого Католическая церковь пытается принять современные культурные формы, особенно те, которые из себя ничего существенного не представляют (например, "спонтанная" живопись). Католические реакционеры имеют преимущество перед другими буржуазными тенденциями, так как они всегда готовы положиться на постоянную иерархию ценностей; и этот неизменный фонд позволяет им тем более свободно притязать на распад в самых крайних формах и в любой науке, в которой они принимают участие.

Кризис современной культуры привел к полному идеологическому распаду. Ничего нового не может быть основано на этих руинах. Сама критическая мысль становится невозможной, так как суждения сталкиваются с другими суждениями, и каждый человек апеллирует к фрагментам устаревших систем или просто следует за своими личными предпочтениями.

Этот распад можно обнаружить повсюду. Теперь он больше не является вопросом заметок на тему все более и более массового использования коммерческой рекламы для того, чтобы влиять на суждения о произведениях искусства. Мы достигли стадии острого недостатка идеологии, где реклама стала единственным активным фактором, отвергающим любое существующее ранее критическое суждение или преобразовывающим такое суждение в простой условный рефлекс. Сложные коммерческие методики продаж достигли той точки, где даже профессионалы автоматически обсуждают предметы псевдокультуры. Один из таких примеров - социологическое значение явления Франсуазы Саган во Франции за прошедшие несколько лет, опыт, последствия которого проникли за пределы парижоцентричной культурной зоны, вызвав определенный интерес в пролетарских государствах. Профессиональные культурные критики, видя такое явление как непредсказуемый эффект механизмов, с которыми они незнакомы, имеют тенденцию приписывать его банальной гласности средств массовой информации. Однако, их профессия обязывает придумывать фиктивный критический анализ этих фиктивных произведений. (Кроме того, работа, интерес к которой необъясним, представляет обильное поле для буржуазной конфузионистской критики). Они, естественно, остаются в неведении того, что интеллектуальные механизмы критики исчезли из их поля зрения гораздо раньше, чем появились внешние механизмы, эксплуатирующие эти пустышки. Они не хотят признать тот факт, что Саган является просто обратной стороной смены средств выражения на средства действия каждодневной жизни. Этот процесс перемены привел к тому, что жизнь автора становится все более и более важной, чем его работа. Поскольку период основных средств и форм выражений достигает своего предельного сокращения, кроме индивидуальности автора из всех возможных значений ничего не остается. А автор в свою очередь больше не обладает каким-либо известным качеством вне своей эпохи, или некоторым фешенебельным пороком, или старым ремеслом живописи.

Оппозиция, которая теперь должна объединиться против этой идеологической декомпозиции, не должна останавливаться на критике шутовства, появляющегося в устаревших формах, типа поэм или романов. Мы критикуем действия, которые являются важными для нашего будущего, действия, которые мы используем. Один из самых серьезных признаков существующего идеологического распада - факт, что функциональная теория архитектуры теперь является основанной на самых реакционных концепциях общества и морали. Таким образом, временно и частично достойный вклад оригинального Bauhaus или школы Ле Корбуза были извращены и привели к укреплению кардинально противоположного представления о самой жизни и ее структурах.

Все это указывает на то, что с 1956 г. мы вошли в новую фазу борьбы, и что смещение революционных сил, штурмующих самые ужасные препятствия на всех фронтах, приводит к смене условий предыдущего периода. Социалистический Реализм начинает двигаться к упадку в странах антикапиталистического лагеря наряду с реакционным Сталинизмом, из которого он и вышел, в то время как на Западе культура Саган свидетельствует о глубине буржуазного упадка, создающего видимость, что некуда идти и растет понимание истощения культурных средств, применявшихся после окончания Второй мировой войны. В этом контексте, авангардистское меньшинство может оказаться в состоянии вновь открыть положительные ценности.

Ги Дебор, июнь 1957 г., фрагмент публикации «Репортаж на тему конструирования ситуаций и организационных тенденций Ситуационистского Интернационала».

 

Перевод: Леонид Савин