Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма

Введение

Для понимания конструктивистской позиции во взглядах Андерсона, прежде всего, следует разобраться в ключевом для всей его концепции понятии «воображаемое сообщество».

Для начала обратимся к этимологии слова «сообщество». Русский язык, несмотря на все его богатство, не всегда позволяет передать важные оттенки чужой, не нами созданной, но нами заимствуемой терминологии. Для нас в словах «общение», «община», «общество», «сообщество», «общественный» явственен один и тот же корень. Однако, Андерсон использует этот термин как производный от «общий», а не от «общения», как в случае с понятием «общество». Подобно разведению понятий «community»(«общее») и «society»(«общение») или через проведение параллели с понятиями, предложенными ранее Ф.Теннисом, «Gemeinschaft»(общность) «Gesellschaft»(общество), в нашем случае этимологически под «сообществом» следует понимать, прежде всего, первый вариант толкования, т.е. подразумевающий естественную, а не искусственную, механическую природу объединения, основанную на действительном общем, а не на просто общении.

В отличие от того же Тённиса, Андерсон рассматривает современную нацию в качестве сообщества, причем воображаемого сообщества, а не усложненной общности, т.е. общества. «Воображенным оно является постольку, поскольку члены любой нации никогда не будут  знать большинства своих собратьев по нации, в то время как в сознании каждого из них существует образ их общности». Получаем, что такое дополнение, как воображение, в интерпретации автора позволяет увидеть за нацией именно сконструированную природу. Именно за понятием «воображаемое» стоит отсылка к потребности в механизмах поддержания представлений об общем в обществе. «Воображаемое сообщество» отражает конструктивистские взгляды Андерсона на истоки этничности.

Также автор обращает наше внимание на особенности воображения нации вдобавок к представлению себя «сообществом» такие, как ее суверенность и ограниченность.

Культурные корни

Нации и национализм выступают по Андерсону как «особые культурные артефакты», «самые универсальные ценности в политической жизни», а не как идеологии. Получается, что они имеют ценностный характер, что сближает их с дюркгеймовским «моральным сообществом» скрепленным унифицированными верованиями и обычаями.

«Я всего лишь предполагаю, что для понимания национализма следует связывать его не с принимаемыми на уровне самосознания политическими идеологиями, а с широкими культурными системами, которые ему предшествовали и из которых — а вместе с тем и в противовес которым — он появился. К решению стоящих перед нами задач имеют отношение две культурные системы: религиозное сообщество и  династическое государство. Обе они были в пору своего расцвета само собой разумеющимися системами координат, во многом такими же, как сегодня национальность».

Автор обращает наше внимание на то, что обеим рассматриваемым культурным системам присущи признаки отсутствия каких бы то ни было четких границ, а также наличие особой немногочисленной социальной группы людей, ответственных за поддержание единства людей – людей, знающих латынь, либо династии и их приблеженных.

В случае религиозного сообщества, «основополагающие представления о «социальных группах» были центростремительными и иерархическими, а не ориентированными на границу и горизонтальными», а существование трансевропейского ученого мира, пишущего на латыни и двуязычной интеллигенции, выполняющая роль посредника между разговорным языком и латынью, способствовало сплочению глобальных сообществ.

«Упадок латыни был частным проявлением более широкого процесса, в котором сакральные сообщества, интегрированные старыми священными языками, постепенно все более фрагментировались, плюрализировались и территориализировались».

Аналогичным образом проследим эти особенности в династическом государстве. «В королевстве все организуется вокруг высшего центра. В старом же воображении, в котором государства определялись центрами, границы были проницаемыми и нечеткими, а суверенитеты неощутимо переходили один в другой».

Помимо отмирания этих культурных систем, происходила постепенная трансформация понимания времени, сопровождающая и одновременно способствовавшая доминированию национальных сообществ.

«Время, текущее само по себе, даже когда ничего не происходит, пустое и бесконечное, а потому - открытое в будущее и несущее новое восприятие настоящего как совокупности одновременно происходящих событий, воплотилось в новых культурных артефактах - газетах и романах».

«Под воздействием экономических изменений, «открытий» (социальных и научных) и развития все более быстрых коммуникаций, вбил клин между космологией и историей. Отсюда неудивительно, что происходил поиск, так сказать, нового способа, с помощью которого можно было бы осмысленно связать воедино братство, власть и время. И, наверное, ничто так не способствовало ускорению этого поиска и не делало его столь плодотворным, как печатный капитализм, открывший для быстро растущего числа людей возможность осознать самих себя и связать себя с другими людьми принципиально новыми способами».

Истоки национального сознания. Креольские пионеры. Старые языки, новые модели.

Со временем постепенно искореняются особенности религиозного сообщества и затем династического государства, а сообщества «горизонтально-секулярного, поперечно-временного» типа становятся просто возможными, и встает вопрос, почему становится популярна нация.

На расцвет национального сознания особенно повлияло создание колониальных режимов в Америке, Азии и Африке, так называемого сообщества, в основе которого были «креольские пионеры». Занимая определенную административную должность, «креольские паломники-функционеры и провинциальные креольские печатники» все больше отождествляли себя с данной территорией, которую было защищать от посягательств этих режимов.

«Распространение печатных языков закладывало основы национального сознания тремя разными способами. Во-первых и в первую очередь, они создавали унифицированные поля обмена и коммуникации, располагавшиеся ниже латыни, но выше местных разговорных языков. Во-вторых, печатный капитализм придал языку новую устойчивость, которая в долгосрочной перспективе помогла выстроить образ древности, занимающий столь важное место в субъективном представлении о нации. В-третьих, печатный капитализм создал такие языки-власти, которые были отличны по типу от прежних административных местных наречий. Теперь владение языком отражало свойство не привилегированного положения,  а принадлежности в той или иной территории».

Так происходило самоутверждение суверенитета нации и ограничение их территории.

Закат эры национально-освободительных движений в Америках практически совпал с развитием национализма в Европе. Европа 1820 -1920 гг., идеологическое и политическое значение имели «национальные печатные языки». «Нация» становится сознательной целью, становится доступным предметом для «пиратства».

Во второй половине XVIII в. началось научное сравнительное изучение языков. Десакрализация древнееврейского, древнегреческого, латинского языка. Рост уровня грамотности, торговли, промышленности, коммуникаций и государственности в XIX столетии, дал новые импульсы лингвистической унификации в каждом династическом государстве. Государственные языки приобретают большую власть и больший статус.

Официальный национализм и империализм

С середины XIX в. в Европе - становление  «официальных национализмов». До того, как появились массовые языковые национализмы, эти национализмы были невозможны, так как в основе своей они были реакциями властвующих групп — династических и аристократических, которым угрожало исключение или маргинализация в массовых воображаемых сообществах. А в большинстве случаев, официальный национализм скрывал расхождение между нацией и династическим государством.

Последняя волна

«Последняя волна» национализмов возникает в колониальных территориях Азии и Африки, и является ответом на глобальный империализм нового стиля, основавшегося на  промышленном капитализме. Маркс - «потребность в увеличивающемся сбыте продуктов гонит буржуазию по всему земному шару». Капитализм, в т.ч. благодаря распространению печати, способствовал появлению в Европе массовых национализмов, базирующихся на родных языках, которые подрывали династический принцип. Стандартизированные школьные системы создавали  новые паломничества, центры которых располагались в колониальных столицах. Обычно эти образовательные паломничества воспроизводились\дублировались в административной сфере. Совпадение образовательных и административных паломничеств создавало территориальную основу для новых «воображаемых сообществ», в которых коренное население могло увидеть себя «национальным».

Патриотизм и расизм

Культурные продукты национализма — поэзия, художественная проза, музыка, пластические искусства — изображают, внушают любовь, в т.ч и пропитанную духом самопожертвования. Произнесение одних и тех же слов, песен, чтение одних книг способствует интеграции в сообщество.

Расизм не является следствием национализма. Расизм имеет истоки в идеологиях класса, а не нации, в претензиях правителей на божественность и в притязаниях на «породу».

Перепись, карта, музей

Три института власти -  перепись населения, карта и музей, изменили, по мере вступления колонизированных зон в эпоху механического воспроизводства, свою форму и функцию. Эти институты повлияли на то, как колониальное государство созерцало в воображении природу людей, которыми оно правило, географию своих владений и легитимность своего происхождения.

Соединение карты и переписи наполняло топографию карты политическим содержанием, а музеи и музейное воображение в глубине своей политичны.

Тип археологии, достигший зрелости в эпоху механического воспроизведения, включал в себя массовое производство иллюстрированных  книг, в которых описываются все основные достопримечательности, реконструированные в пределах колонии. Благодаря печатному капитализму возникает «художественная перепись» государственного наследия, которую подданные государства могут купить.

Память и забвение

Унифицированное образование берет на себя функции конструирования национальной памяти и забвения. Так одной из задач его становится, например, «напоминание» молодому поколению французов о серии древних массовых убийств, которые запечатлены в сознаниях как «родовая история». А вынуждение «уже забыть» те трагедии, в непрестанном «напоминании» о которых человек нуждается, оказывается типичным механизмом конструирования национальных генеалогий.

Скопление документальных свидетельств - (свидетельств о рождении, дневников, медицинских карт, фотографий и т. д., которое одновременно регистрирует  кажущуюся непрерывность и подчеркивает ее выпадение из памяти. Из этого отчуждения от прошлого рождается представление об индивидуальности, идентичности, о которой, поскольку о ней невозможно «помнить», необходимо рассказывать.

Резюме

Итак, Андерсон, как конструктивист, заявлял об искусственной природе нации. Он полагал, что ей, как современной культурной системе, предшествовали религиозное сообщество, затем династическое государство. По мере утраты условий их прежнего функционирования, т.е. сакрального статуса священного языка, отсутствия четких территориальных границ, благодаря резкому «расширению культурного и географического горизонта», развитию капитализма и техники книгопечатания, все большее распространения получают печатные языки.

Именно они, в свою очередь, способствуют воспроизводству национального самосознания. Причем первопроходцами в утверждении механизма конструирования нации являются «креольские пионеры», т.е. колонизаторы Америки, Азии и Африки, поскольку потребность в ограничении своих территорий и закрепление на них своей власти была первоочередной в освоении этих земель. Затем на национальные рельсы встала и Европа посредством роста значимости государственного языка.

Постепенно государственный печатный язык приобретает статус официального языка. Затем приходит осознание необходимости его транслирования последующим поколениям через систему образования. Тогда особое значение начинают отводить института музея, переписи и карты, а также механизму представления национальной истории через память значимых событий и одновременное их забывание, как отчуждение от прошлого.