Юрген Хабермас актуален для России как никогда

Недавно в Москве прошла лекция последнего представителя философии Франкфуртской школы Юргена Хабермаса, который выступал в МГУ, и его материалы лекций были выложены на канале Russia.ru. Он сделал очень интересную лекцию в МГУ о Lebens-Welt (жизненном мире). В принципе мое философское отношение к Хабермасу скорей скептическое. Он не признает легитимности постмодерна. Он настаивает на том, что модерн еще можно спасти, что, на мой взгляд, абсолютно неверно. Он боится возврата традиционных ценностей или, скажем, парадигм премодерна именно как раз в эпоху неразберихи, хаоса и сбоя таких интеллектуальных жестких модернистических установок в постмодерне. А я, наоборот, делаю на это ставку, если угодно. То, что постмодерн настолько рассеется, настолько потеряет нить, что оставит в покое религиозные, этнические, эгоцентрические модели, которые смогут подняться. Или, скажем, другие альтернативные домодернистические конструкции.

В этом отношении Хабермас стоит, как и Энтони Гидденс, с другой стороны баррикад. Но эта лекция была, на мой взгляд, очень хорошая. Она была не об этом, совсем не о постмодерне. Она была, наоборот, пожалуй, о той вещи, о которой следует сегодня говорить – Lebens-Welt (жизненный мир). Это концепция Гуссерля, фундаментальная концепция Гуссерля, которая лежит в основании феноменологии. Феноменология – это такое направление в философии, которое предлагает отказаться от выстроенной на рациональных предпосылках Западной метафизики и обратиться, если угодно к такому простейшему опыту обычного человека, который находится в обычном жизненном мире. И который не на основании абстрактных, сложных построений рационально рефлектированных, осмысленных, а на основании таких бытовых импрессий или первичных движений сознания через операцию на эсесы, как говорит Гуссерль, создает и организует вокруг себя этот жизненный мир. Он динамичный, в нем, как правило, не сходятся концы с концами, в нем нет рациональной рефлексии относительно субъекта и объекта. Но он, тем не менее, конституируется, как некая среда вокруг человека, как именно человеческий жизненный мир. Этому была посвящена лекция.

Тут можно вспомнить не только о Гуссерле, но и о его последователе, Мартине Хайдеггере, на которого много раз ссылался в своей лекции Хабермас, который развивал не совсем Lebens-Welt, но эту модель, феноменологию положил в основу своей фундаментальной конструкции, фундаментальной онтологии, своего Sein und Zeit. На этом основании он сформулировал концепцию Dasein, центральную для его философии тоже, которая имеет отношение с этим структурированием в Welt, потому что главный экзистенциал Dasein – это именно Welt-sein (бытие в мире). И через это «бытие в мире» Dasein конституирует, используя Гуссерлевский термин, мир. Вот этот «жизненный мир» живой, который предшествует еще рационализации, непосредственно лежащей перед нами. И о значении его как раз говорил Хабермас.

Он не упоминал другую фигуру. На мой взгляд, этого философа мы совершенно неосновательно забыли – это Ойгена Финка, близкого друга младшего соратника Гуссерля, который был до конца с ним. И даже со Гуссерлем сдавали несколько материалов. Который занимался всю жизнь его архивами, который ему помогал и который также был близким другом и идейным союзником Мартина Хайдеггера. Вот Ойген Финк из концепции «мира», на самом деле, как такового, как того явления, которое объединяет очень странным, очень тонким образом множество вещей, «мира» - как цельности. Цельности, воспринимаемой человеком интуитивно и конституируемой именно человеком, как некое уникальное явление из множества вещей. Т.е. для Финка «жизненный мир» Lebens-Welt, вообще концепция die Welt – концепция «мира», означает нечто аналогичное тому, что Sein означает для Хайдеггера.

Напомню, что Хайдеггерской философии центр внимания лежит на различии между сущим das Sein (Dasein) и Sein (бытие). И вот это несовпадение Sein (бытия) с сущим das Sein (множеством всего существующего) – выход за его пределы. Некое особое отношение этого Sein к сущему, которое, с одной стороны, совпадает с сущим, а с другой стороны, не совпадают, будучи das nicht (ничто). Вот в этом состоит острие Хайдеггерской философии. Для Ойгена Финка острие философии заключается в парадоксальном несовпадении мира со всем количеством вещей, которые мы находим в мире. Т.е. интуиция мира – это особое свойство, которым, собственно, и является человек.

Человек характеризуется по Финку, развивающего идею Гуссерля, не просто субъектом, не просто некой рационально мыслящей машиной. Он является присутствием мира в целом в мире, состоящем из частностей. Т.е. это некоторое место, где некое глубинное измерение жизненного мира сопрягается подчас драматично, подчас игровым образом с множествами вещей мира. Т.е. вот интуиция мира – мира, как целого, мира, как всего вместе, предшествующего вот этой отдельности, на которую он распадается. Это составляет особость экзистенциального стержня человека, как вида.

Хабермас посвятил этому свою лекцию. Поняли ли его слушатели? Я думаю, для того, чтобы подобного рода лекции, несмотря на ясность его изложения, были понятны российской философской общественности, безусловно, мы должны были бы обладать солидной феноменологической школой, солидным знанием хайдеггерианства. И, безусловно, и, может быть, в большей степени еще знанием Ойгена Финка, на котором было построено выступление Хабермаса, но который ни разу его не упомянул. Он упоминал Гуссерля много раз, Хайдеггера упоминал, упоминал классических философов, но он не упомянул Финка. А Финк, в этом отношении, был самой центральной фигурой умолчания.

Подчас философы сознательно умалчивают главное, для того, чтобы привлечь к этому внимание. Причем Финк, безусловно, я бы сказал, яснее и четче говорит об этих вещах, чем Хабермас, более пронзительно, более резко и более сфокусировано. Но и то хорошо, что этот представитель Франкфуртской школы, этот известный философ, пожалуй, последний из таких философов, в общем-то, солидных и основательных европейских, говорил об этой концепции, об Lebens-Welt. Он нашел самое главное. Он ехал сюда к такому, в общем-то, наверное, диковатому в его глазах, российскому обществу не просто поболтать или поговорить о каких-то частных вопросах. Он выразил, может быть, самое главное, о чем он думает в последнее время, а, может быть, и думает вообще.

У меня сложилось впечатление, что это была не случайная лекция и не случайный выбор темы. Но, прочитав и послушав Хабермаса, перевод, кстати, были очень неплохой, очень качественный, и вообще его визит и выступление было очень корректно оформлены и подготовлены философским факультетом. Но я предлагаю, для того, чтобы понять, о чем он говорил, прочитать книгу Финка на немецком, у нас непереведенную - «Игра, как символ мира»- как раз он говорит об этом. И еще «Дальность и близость», его другую книгу, в которой об этом самом говорят очень емко, строго и замечательно. А вообще следует обратить внимание, на еще одну фигуру умолчания, которую не затронул Хабермас – это поздний Витгенштейн. Это тоже имеет отношение к Lebens-Welt, потому что основная претензия позднего Витгенштейна к философии была то, что она неправомочно переносит язык конкретики на язык абстракции.

И какой вывод я бы сделал из лекции Хабермаса, из такого переосмысления, скажем, свежего Ойгена Финка и позднего Витгенштейна? Что необходимо вернуться к нашему Lebens-Welt, к нашему жизненному миру, к русскому жизненному миру, к русским языковым играм. И не искать каких-то абстрактных и непонятных для нас обобщений в якобы универсальной европейской философии, которая сама же через своих лучших представителей, таких как Хабермас, отказывается от своих претензий на универсализм. По большому счету, это отказ от того, что существует единый язык философии, как науки. Вот что такое Lebens-Welt. Что,на самом деле, существует не язык, а языки. Существует не философия, а философии. И эти философии коренятся в конкретном историческом опыте конкретного общества национального, этнического, общества укорененного. Общества со своей специфической культурой.

И в этом обществе рождаются слова и смыслы жизненного мира, реального, конкретного окружения. А когда мы пытаемся этими словами и этими смыслами описывать более общие конструкции, то мы рано или поздно впадаем либо в жестокий этноцентризм, т.е., считая, что наши слова и игры языковые являются универсальными, тем самым мы просто бросаем вызов всем остальным, это форма расизма, против которой выступает Хабермас. Либо, на самом деле, мы становимся просто запутавшимися существами, которые не могут осознать, где проходит различие между локальным и глобальным. Смысл лекции Хабермаса заключается в том, что глобального как такового нет, есть только локальное.

Нет мира отдельного от жизненного мира. Нет языка отдельного от конкретного локализованного языка. И в этом отношении я просто считаю, что эту идею Хабермаса надо поддержать. Наш мир состоит из множества жизненных миров. Их надо защищать, их надо оберегать, их надо культивировать. И бросить эту идею глобализма, каких-то общечеловеческих ценностей – все это ничто иное, как прикрытие для расизма. Цивилизация надо научиться произносить во множественном числе – цивилизации. Надо точно также научиться произносить слово философия. Не философия, а философии. Не мир, а миры. Как только мы говорим жизненный мир, мы сразу говорим о соотносимом множестве различных жизней, различных жизненных миров.

Александр Дугин, специально для Russia.ru