Лекция №4 Две партии в русском православии (Современная идентичность России) проф. Дугин

Четвертая лекция профессора Александра Дугина, прочитана в Южном федеральном университете в рамках курса "Современная идентичность России" специально для аспирантов и научных работников.

Россия не страна, а цивилизация

Сегодня мы поговорим о русской идентичности, Православии, империи, соборной антропологии, а также о русской социологии.

В отношении русской идентичности принципиальной является аксиома: Россия – это не страна, это цивилизация. Именно признание цивилизационной особенности русского народа как самостоятельного ставит все вещи на свои места.

Если мы будем мыслить себя как «европейская страна», то автоматически будем страной карикатурной. Основные социокультурные, философские, политические процессы в Европе шли совершенно иначе: модернизация там  была эндогенной, шла снизу, тогда как в России – экзогенной, оборонной, защитной и осуществлялась сверху. Европейская культура развилась и осталась такой, как она есть, по своей внутренней логике, естественной для Европы и западного мира. А  русская культура  представляет собой сочетание, с одной стороны, автохтонных тенденций, которые произрастают из глубин народа, и внешних элементов, которые в разные периоды навязывались нам властью, элитой сверху – по логике экзогенной  модернизации.

Все встанет на место, если мы признаем Россию цивилизацией, и ничего не будет находиться на своих местах, если будем считать Россию просто страной. Поэтому русская идентичность - это цивилизационная идентичность.

Иными словами, Россию нельзя сравнивать с другими странами, как, например, Швейцарию с Францией, Францию с Германией, Бельгию с Англией, Италию с Испанией.  Россию надо сравнивать с Европой в целом, либо с исламским миром, либо с китайской цивилизацией и т.д.

Евразийский характер русской цивилизации как основа социальной и гуманитарной эпистемы

Разберемся теперь, какая же это цивилизация? Проще всего сказать, что она русская, российская.  А для того, чтобы подчеркнуть ее характер, сочетание в себе европейских и азиатских, западных и восточных черт, можно назвать ее евразийской цивилизацией. Данилевский(1) не прибегал к  термину «цивилизация», а говорил о культурно-историческом типе. Россия – это особый культурно-исторический тип, восточнославянский, православно-славянский или евразийский.

Подобная специфика изучения России как цивилизации должна быть положена в основание новой эпистемы. Для того чтобы ответить  на вопрос кто мы, и утвердить, обосновать, развить и транслировать следующим поколениям нашу идентичность в научной среде, в образовательном процессе,  необходимо стартовать с этой фундаментальной позиции: Россия – как русская (евразийская) цивилизация. Не столь принципиально, как мы конкретно описываем эту цивилизацию, и какие ее принципы мы выделяем как основные. Здесь могут конкурировать различные модели, но важнее всего консенсус относительно признания фундаментального обстоятельства: русская идентичность – это идентичность цивилизационная. Соответственно Россия  определяет себя, сравнивая с Европой, исламским миром и т.д. Европа – это тоже цивилизация, тоже не страна, а цивилизация. Сейчас эта цивилизация объединяется и политически.  Как в свое  время существовала Западная Римская империя Германских Наций, также, приблизительно в этих же социокультурных границах европейские народы снова объединяются – на сей раз в Евросоюз. Точно так же Россия как ядро евразийской цивилизации призвана объединить вокруг себя те страны, которые временно выпали из этой  цивилизации, и создать Евразийский Союз на новом качественном уровне. 

Приняв это фундаментальное определение за основу, в научной и образовательной сфере, во всех гуманитарных и социальных дисциплинах на первом этапе, следует неуклонно настаивать на том, что Россия – цивилизация: писать дипломные работы, защищать кандидатские и докторские диссертации, приводить аргументы и доказательства, подвергать критике противоположные взгляды (марксистов, либералов или националистов), разрабатывать основные критерии этой цивилизации, ее топику, ее структуру. Аргументация должна быть различной.

Провокационная идея создания «российской нации»

Как только мы признаем, что Россия – это страна, и, тем более, европейская страна, мы обречены впасть в сферу крайней неопределенности и условности.  Нам могут немедленно сказать, что если это страна, то есть  национальное государство, тогда почему бы от этой самой страны не отделиться малым народам – ведь внутри России как страны помимо русского этноса существуют и другие этносы. Признав себя только страной, Россия вынуждена будет наступать на самобытность и специфику этих этнических, конфессиональных и культурных групп, так или иначе интегрируя их, пытаясь сделать частью российской нации, так как в противном случае они отделятся. Сейчас проект создания российской нации активно разрабатывается. Он чрезвычайно опасен и неминуемо приведет к тому, что в какой-то момент мы должны будем отпустить некоторые этносы, которые явно возмутятся русификации и попытаются организовать свои страны, государства, свои нации – как это произошло на постсоветском пространстве после развала Советского Союза. Если настаивать на формулировке «страна», мы придем к необходимости создания «нации» и  судьба СССР ждет и Российскую Федерацию. Создание российской нации подразумевает, что в РФ не будет признаваться никаких народов, этносов и культур – они смогут существовать только неформально, как частный индивидуальный выбор гражданина или группы граждан, по аналогии с общественным объединением.

В этом проекте России отводится роль посредника между современной западной цивилизацией и местными этносами. Русские выступают как лакеи западноевропейской  культуры, которые призваны модернизироваться и европеизироваться сами, а далее выступить проводниками модернизации и европеизации для остальных «еще более отсталых» этносов, которые живут внутри России.

Русские как модернизаторы не особенно нужны

В свое время бывший советник Шаймиева  Рафаэль Хакимов сказал на одном из круглых столов в Москве правильную вещь: «Раньше мы, татары, приезжали в Москву из Казани для того, чтобы впитать в себя самобытную русскую культуру – Пушкина, Достоевского, Чехова. Русский язык был для нас действительно инструментом знакомства с самобытной, прекрасной культурой. И мы чувствовали себя на своем месте, двигаясь вслед за русскими, развивая свою татарскую самобытность и свою культуру. А сейчас мы приезжаем в Москву, чтобы на русском языке  прочитать учебник по маркетингу, по техническому анализу, переводы американских самоучителей – «Учись продать себя», «Искусство нравиться», «Как заработать первый миллион» и т.д. Но для этого русский язык нам в общем-то уже и не нужен. Мы можем взять английский текст и перевести его на татарский. Этого будет достаточно, чтобы постичь азы западноевропейской цивилизации. Зачем вы-то теперь нам нужны? Мы сами спокойно поедем в Англию, во Францию, в Сорбонну. Мы, татары, вас не глупее в этом отношении. Другое дело – та самобытная цивилизационная культура, которую вы создали и сейчас сами же и утратили, вот этого у нас не было. И мы готовы были жить в пространстве под сенью вашей идентичной самобытности и находить свое место. Но если вы просто передатчики западной модернизации, то мы и без вас обойдемся».

Точно так же говорили многие чеченцы: «Зачем вы – русские - хотите завоевать? Чтобы научить тому, что вы сами получаете в институтах Лондона, Сорбонны или Америки? Если только в этом заключается ваша миссия, то мы и без вас это сможем сделать. Отправим свою молодежь туда учиться, и все».

Если Россия – цивилизация, то все эти темы воспринимаются совершенно иначе. Во-первых, мы можем оставаться привлекательными для других народов, не навязывая им необходимость одномерной принадлежности к одной и той же модели. Во-вторых, мы можем сохранить их самобытность,  быть ее гарантом, способствовать укреплению этой культурной идентичности, ее эндогенному развитию.

Хотят -  модернизируются, не хотят -  не модернизируются. И мы точно так же. Можем что-то заимствовать у Запада, а можем не заимствовать.

Славянофилы и евразийцы

То, что русская идентичность – это идентичность  цивилизационная, первыми заговорили славянофилы, которые считали, что мы - особый мир, мир восточно-христианский. Вначале требования славянофилов были достаточно умеренными. Они просто призывали признать нашу самобытность в рамках христианского и европейского  мира. Но постепенно  они радикализировались, и у второго поколения  славянофилов, у Константина Леонтьева(2)  и Данилевского вопрос ставится уже более жестко: «Запад – это страшная вещь, мы не просто должны требовать равноправия с ним, мы должны вообще от него отвернуться». Леонтьев призывал к союзу с Турцией. Кстати, он считал, что Османская империя ближе нам, даже чем славянские народы  Восточной Европы. Он был русским консулом в Стамбуле и очень любил Турецкую империю как страну Традиции, иерархии, порядка. Он предполагал, что если Россия будет идти в сторону Запада, то обе империи - и Турецкая, и Османская, падут. Данилевский же утверждал, что русские  -  особый культурно-исторический тип, восточно-православный, отличный от романо-германского, и надо этот культурный тип всячески пестовать и укреплять.

Еще более подробно эту линию проводили русские евразийцы. Лев Николаевич Гумилев (3) в своих трудах дает фундаментальное обоснование самобытности русских как особого суперэтноса. Фактически в его лице мы имеем дело с серьезной, мощной исторической и социологической школой,  которая фундаментально аргументирует цивилизационную особенность  Россию как цивилизации.

Актуальность полемики с западниками для выработки цивилизационной эпистемы

Россию считают страной, как правило, либералы-западники, которым не нравится то, что Россия не похожа на Запад. Эта традиция тоже достаточно серьезна, но в наших исторических условиях неконструктивна. Однако именно в полемике с западниками и сторонниками рассматривать Россию как страну (или как нацию) и должна сложиться полноценная эпистема России как цивилизации. Здесь перед нами открывается гигантское поле – от древних истоков русской истории до настоящего времени.

Было бы очень полезно задаться таким философским компаративным исследованием, сравнив эти две точки зрения, проследить их генезис.

Проблематика - страна или цивилизация, самобытная страна или цивилизация, уходит в глубь времен. Если мы рассматриваем более-менее современную постановку проблемы, то у истоков стоит  спор славянофилов и западников. Но, если мы копнем глубже, то в другой форме, в других терминах эта проблема ставилась значительно раньше.

Святейший Патриарх Кирилл: наступление церкви

То, что Православие является неотъемлемой частью русской идентичности, очевидно. Православная традиция, православная культура, православная церковь сформировали исторические пути нашего развития. Но в истории русского Православия были различные, подчас диалектически противоположные этапы.

Наиболее известным сбоем является  раскол - разделение в ХVII веке на старообрядцев и новообрядцев («никониан»).  Определенные диалектические, цивилизационные повороты в развитии русской православной идентичности, русской православной идеи можно обнаружить еще и раньше.

Сейчас избран новый Патриарх Всея Руси Кирилл. Я убежден, что он – тот церковный деятель, который выведет православную тему, православную идею в нашем обществе на качественно новый уровень. Из чего-то смутного и неопределенного Православие, которое подчас известно лишь через обрядовую сторону, постепенно превратится в массовом сознании в ясную и четко оформленную, обоснованную тысячелетней историей и глубочайшей философией национальную идею. Поэтому уже сейчас стоит более внимательно и пристально приглядеться к структуре русской православной истории – к тем циклам, этапам и настроениям, которые преобладали в русской церковной истории.

Крещение Руси – православная вера

Изначально русское  Православие, как вы знаете, принимается Святым князем Владимиром, хотя Ольга, его бабка, крестилась еще раньше. При Святославе, отце Владимира и сыне Ольги, преобладает древнее язычество – мать не смогла передать ему свою веру. Лишь при Владимире, который тоже начинал как язычник, происходит крещение Руси в православную веру.

Хотя в то время западно-христианская и восточно-христианская церкви еще не были формально разделены, но противоречия между ними уже явно наметились.

С этой темой, которую можно определить как translatio imperii («перенос империи»), связаны важнейшие цивилизационные социологические, социально-политические, диалектические аспекты в истории русского православия.

Для того чтобы понять, о чем  идет речь, и для того, чтобы в значительной  степени  осознать смысл некоторых этапов русской церковной и русской политической истории, давайте остановимся подробнее на том, что разделяло католиков и православных.

Катехон

Самым важным моментом трений между католиками и православными до того, как мы окончательно разделились, была коронация Карла Великого  в 800 году. Почему эта коронация была столь принципиальна?

После того, когда император Константин Великий Равноапостольный принял ориентацию на воцерковление  империи, произошло сочетание христианской религии, которая до этого была в состоянии  катакомб, и  Римской империи. Христианская церковь тогда была единой – православная кафолическая церковь (когда мы говорим  «Русская Православная Соборная Церковь», по-русски будет «соборная», а по-гречески «кафолическая»).

Когда церковь была поставлена в центре империи, произошло перетолковывание одного места из Второго послания Святого апостола Павла к фессалоникийцам. Там сказано: «Ибо тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь» (2 Фессалоник. 2:7). «Тайна беззакония» – приход антихриста. А на толковании загадочной фигуры «удерживающего теперь» («катехона») строится вся антология империи. Православная традиция вслед за Иоанном Златоустом под «удерживающим» понимает императора, который имел в православии официальный чин – внешний епископ церкви. Под «императором» имеется в виду и личность высшего монарха, властителя православной империи и, метонимически, вся империя вместе. Удерживающий, как император христианской вселенской империи, мыслится как та инстанция, как то мистическое, политико-религиозное начало, которое препятствует приходу «тайны беззакония» и своим наличием откладывает на неопределенный срок наступление «последних времен». Лишь после конца императорской власти, то есть после падения Империи, состоится «приход антихриста». В этом специфика раннехристианских воззрений на роль и функции государства и государственной власти, что полностью сохранилось в Византии и в православной церкви вплоть до захвата Константинополя турками, и как мы увидим позднее, и после этого.

Статус Патриарха и Папы Римского

Епископы крупных городов, в частности, Рима, Константинополя, Иерусалима, Антиохии в Сирии и Турции, имели статус Патриарха. Было несколько Патриархов. Одним из таких Патриархов был епископ кафедры Святого Петра в Риме, Папа Римский. Рим  - признанный центр духовной жизни христианства. Но римский епископ, Папа Римский (его по-латыни называли «папой», а в греческой части называли аналогичных  епископов «патриархами») изначально не рассматривался как какой-то специфический, высший чин церкви. Он был одним из патриархов, патриарх священного города Рима, который – при всем значении первозванного апостола Петра, «камня, на котором основана Церковь» – имел равный церковный статус с другими Патриархами.

Симфония властей: онтология империи

На основании этой пары Патриарх-Император сложилось православное учение о «симфонии властей». О ней, кстати, говорил после своей интронизации вновь избранный Святейший Патриарх Московский и Всея Руси Кирилл в ходе встречи с президентом Медведевым. Симфония властей означает, что социально-политическое устройство православной империи основано на альянсе высшего предстоятеля Церкви с православным императором. Причем император – всегда обязательно один (принцип монархии, единовластия), а Патриархов может быть несколько – в разных значимых центрах христианства. Одна империя, одно государство, один император.

Император в таком симфоническом понимании не просто  политическая фигура, которая должна быть подчинена Церкви, это – важнейшая часть Церкви, связанная с предотвращением прихода «тайны беззакония».

«Беззаконие» – «аномия» по-гречески – толкуется здесь и в духовном смысле (переворачивание христианского уклада, христианских ценностей, вторжение дьявола и приход антихриста), и в политическом смысле (нарушение установленного порядка, попирание законов, отмена традиций, реформирование политической системы). Причем эти смыслы сливаются вплоть до неразличимости: судьба христианской церкви и судьба христианского государства, христианской империи неразрывно связаны между собой.

Отсюда возникает идея имперской онтологии или византизма. Эта концепция связана с тем, что политические структуры православного государства несут на себе печать «катехонической» функции императора и соответственно являются не просто светскими институтами, но сотериологическими инструментами. Сбор налогов в Византийской империи или защита ее рубежей также несет на себе отблеск священной миссии христианской государственности.

Церковный и государственный порядок здесь тесно сходятся в общее делание, в «литургию» христианского общежития.

Православие воспринимается в такой модели шире, чем то, что ограничено пределами церковной ограды. Церковь плавно и постепенно, спокойно перетекает в государство. Государство становится внешней церковью, и глава государства, император является епископом. Одно с другим неразрывно связано.

Отсюда возникает идея священной империи, понятой по-христиански.  Ранее существовала дохристианская священная Римская  империя, основанная на обожествлении функции императора в языческом духе. Теперь Римская империя становится священной в духе христианского учения. 

Карл Великий и католицизм

Когда западные земли падают под натиском варваров,  политическое единство Византийской империи рушится. Но империя и император сохраняются в восточной части – со столицей в Константинополе. Несмотря на то, что император политически контролировал лишь восточные территории, он считался императором для всего христианского мира – в том числе и для Запада, попавшего под политическую власть завоевателей-германцев. Вместе с тем римские Папы, епископы Рима, почитались авторитетнейшими отцами церкви, даже когда находились на политически отчужденном от империи пространстве. Был один император («удерживающий») обе – западную и восточную части Римской империи, и несколько патриархов – патриарх Константинопольский, патриарх Иерусалимский, папа Римский (как один из этих патриархов).

Постепенно в западной части христианского мира сложилась такая  ситуация, что Папа Римский остался главным связующим звеном для разрозненных христианских народов Западной Европы, попавших под власть варварских князей. Его роль становится очень важной не только в церковном смысле, но и в политическом, потому что он на фоне раздробленности обеспечивает Западной Европе политическое единство. Так постепенно  складываются предпосылки католичества как доктрины, утверждающей за Папой Римским не только главенство всей христианской Церкви, но и высшие политические функции.

В Византии сохраняется изначальная модель симфонии властей, какой она была после христианизации Империи. Но в VIII веке Карл Великий, пользуясь тем, что Византию более 100 лет сотрясает иконоборческая ересь (династия Исавров), а потом у власти оказывается женщина – православная императрица Ирина, объявляет себя самого «Императором Римской Империи» и заставляет Папу Льва III помазать его на царство. С этого момента между Византией и эфемерной Западной Римской империей Германских Наций, провозглашенной Карлом Великим, начинаются противоречия, и все дело идет к расколу церквей (подчеркиваю, что это началось раньше, а не с 1054 года, когда он был официально и формально провозглашен). Империя Карла Великого у его внуков распадается. Но, тем не менее, статус императора Западной Римской империи сохраняется вплоть до ХХ века – Австро-Венгрия  является последним ее остатком. На Западе постепенно утверждается католичество как самостоятельная социально-политическая модель. Духовным и политическим главой Запада становится  папа Римский, а не коронованный император.

Тем не менее, Византия реагирует на помазание Карла Великого очень жестко. Получается, что в наличии есть «два катехена», что совершенно не предусмотрено христианской  концепцией, что вызывает у православного мира подозрения в узурпации, и даже в том, что западное христианство уклоняется в сторону антихриста. Начинаются трения, которые приведут к полному разрыву между католической и православной церквями в 1054 году.

Русь и византизм

Теперь к России. Русь крестится в 988 – в тот момент, когда раскол между православием и католицизмом был уже очевиден, хотя формально еще не провозглашен. Принципиально важно, что крещение Руси происходит после помазания в императоры Карла Великого. Таким образом, Русь становится частью православной эйкумены с центром в Византийской империи. Киев напрямую не признает политическую власть византийского императора. Порой русские осуществляют набеги на Царьград и после крещения. Но, тем не менее, входя в зону православного мира, мы получаем Киевских митрополитов от Царьграда (Константинополя), от Византии. Киевские митрополиты – присланные к нам греки. В церковной иерархии над Русской Церковью стоит патриарх Константинопольский. И в центре православной империи стоит византийский Император, который является Императором для всего православного мира. Есть великие князья – киевский,  грузинский, сербский, болгарский и т.д., их много, но император один.

Митрополит Илларион: последние станут первыми

На Руси почти сразу после принятия христианства появляется очень важная фигура –  митрополит Илларион Киевский. Он избирается митрополитом собором славянских епископов, минуя патриарха Константинопольского, так как Русь в то время находилась в состоянии войны с Византией. Это первый и единственный период до Московской Руси, когда Русской Церковью правил русский митрополит. Его поддерживало и русское духовенство, и великий князь Ярослав Мудрый, отчасти чтобы обозначить самостоятельность и самобытность Русского великого княжества. Однако следующего митрополита опять присылают из Константинополя – и этот порядок сохраняется вплоть до Московского царства, то есть до конца Византии.

Но уже в случае с митрополитом Илларионом мы видим первые признаки осознания русскими своей исторической миссии. В знаменитом «Слово о законе и благодати» звучит идея, что «последние станут первыми», подразумевающая: «мы, русские, славяне, приняли христианство самыми последними, но нам предстоит священная миссия стать первыми по благочестию; у нас есть особая судьба среди других православных народов». Данная линия на несколько столетий опережает тот  момент, когда мы полностью вступим в самосознание этой мессианской идеи. Тем не менее, она чрезвычайно важна, поскольку впоследствии станет сильной тенденцией. Можно обозначить эту тенденцию как «русско-русское православие», которое отчасти противостоит другой – «греко-русскому православию». Обе линии религиозно и догматически тождественны, но в них по-разному расставлены акценты: «русско-русское православие» (позже Святая Русь, «святорусское православие») предчувствует, или на следующих этапах ясно осознает исключительную миссию именно русского народа в деле распространения и утверждения Христовой веры, тогда как «греко-русское православие» делает акцент на вселенской (наднациональной)  природе Православия и ориентируется на греческие образцы, стремясь полностью подражать именно им.

На раннем этапе эти линии почти сливаются, но позже, как мы увидим, они расходятся все дальше и дальше.

Под монголами

На следующем этапе начинается раздробленность. Русь попадает под влияние Орды, и политически мы впитываем принципы уже другой империи, другие политические идеи.

Есть одна гипотеза, предполагающая, что Чингисхан взял свою идею глобальной мировой империи тоже из Византии. Согласно ей, идея императора-солнца, императора-катехена, удерживающего приход антихриста, была занесена в Монголию несторианами. Несториане, расселенные вдоль восточных границ Византийской империи, принадлежали к христианской ереси,  активно распространявшейся и на Востоке. Среди монгольских войск, пришедших на Русь, многие были несторианами. Это обстоятельство подробно описывает Лев Гумилев.

Какое-то время Восточная Русь церковно зависима от Византии, но политически самостоятельна. Потом она становится политически зависима от Золотой Орды и ее хана, и сохраняет церковную зависимость от Константинополя. При этом, в отличие от Западной Руси, здесь не утрачивается самобытная идентичность, а наоборот только укрепляется, интегрируя разрозненные русские княжества вокруг Владимира и Суздаля, а позже вокруг Москвы.

Падение Византии и подъем Руси

И вот наступает ключевой для формирования русской идентичности момент. Это вторая половина  ХV века. Необходимо обратить особое внимание на синхронность двух событий, имеющих колоссальное значение для всей последующей русской истории. Практически в одно и то же время происходят два фундаментальных события. Одно религиозное, церковное, другое - политическое. Религиозное – это падение Византии. Ему предшествует Флорентийская уния, когда православный патриарх и православный император отправляют посольство во Флоренцию, признают Папу в качестве высшей инстанции и фактически принимают католицизм. Они полагают, что если пойдут на унию, на объединение церквей под главенством Рима, то Запад спасет Византию от нашествия подходящих турок-осман. Но отличие православия от католичества к тому времени уже насчитывает более трех веков и является сутью и смыслом идентичности православного мира, к которому относится и Русь.

В Москву после Флорентийского собора, где Византия подписывает унию с католиками и тем самым практически отказывается от своей церковно-политической идентичности и катехонической функции  императора (ведь на Западе уже есть свой «император»), приезжает назначенный в Константинополе Митрополит Московский Исидор, который начинает пропагандировать Флорентийскую унию. Однако русские не собираются это воспринимать, сохраняют верность своей вере, Православию и по сути дела тому византизму, от которого только что отреклась сама Византия. Они сажают «еретика Сидора» в тюрьму, и тому с трудом удается бежать из Руси в Европу (где позже он становится католическим кардиналом). Какое-то время на Руси нет никакого митрополита. Но как мы видим, Византия духовно отказалась от своих позиций, а Русь - нет. Казалось бы, вот момент, когда русское православие должно сыграть свою роль.

Флорентийская уния Византию не спасла, турки берут Константинополь. Императора больше нет, нет больше империи. Духовно греки поклонились папе Римскому, который почти «антихрист», то есть фигура для православных совершенно еретическая. И вместо того, чтобы получить военную поддержку, ради которой они и покорились, они не получают ничего, кроме обещаний, и падают под сокрушительным ударом, который нанесли им турки. «Это вполне закономерно,  - решили русские, - правильно мы погнали Сидора, вот к чему ведет идти на поклон к католикам. Видно, приближаются  последние времена, раз пала Византия, пал катехен». Пасхалии в тот период рассчитывались только до 1490 – позже ожидался «конец света» - все признаки были на лицо.

Практически в этот же период, во вторую половину XV века,  распадается Золотая Орда. При Иване III русские политически освобождаются от Орды окончательно и становятся полностью независимыми. Так в русском сознании сходятся несколько ключевых событий. С одной стороны, мы не поклонились папе Римскому, сохранили верность Православию, вопреки Византии, и по контрасту с греками, которые утратили независимость, в этот же самый момент мы ее приобрели.  Греки поступили прямо противоположным образом: они поклонились папе Римскому, пошли на уступки католикам, но проиграли, потеряли свою независимость и рухнули. Этот момент является точкой выхода «русско-русского православия» на авансцену и превращения его из подспудной тенденции в официальную идеологию Московской Руси. 

Русско-русское православие и Третий Рим

С конца ХV века мы вдруг начинаем осознавать себя  совершенно в новой ситуации. Во-первых, мы впервые выбрали русского митрополита (митрополит Киевский и всея Руси Иона был избран на соборе русских епископов в 1448 году). Во-вторых, впервые за 200 лет татарского ига мы впервые получили независимую государственность. С этого момента начинается история Московского царства.

Русские XV века фиксировали: православный император пал сначала духовно, потом и физически (вместе с империей) – духовно, когда поклонился Риму и принял унию, физически – когда  Константинополь взяли турки. По сути, теперь должен был наступить «конец света». Но этого не происходит. Политически мы независимы, греческая церковь уклонилась в ересь, а Византии больше нет. В этой ситуации мы оказываемся единственным политическим православным царством: политически независимым - раз, и сохранившим православную веру – два.

Именно здесь и рождается идея translatio imperii – концепция Москвы- Третьего Рима.

Первый Рим был Римской дохристианской империей, Второй Рим был Константинополь (это тоже идея translatio imperii, только первая ее фаза). Теперь империя переходит на русских. И Русь из периферии православного царства становится чем-то другим, становится Римом, центром мира, ядром спасения, становится Святой Русью. На русских конца ХV века сходятся две фундаментальные исторические традиции: первая – это религиозная линия вселенского Православия, переходящая на нас, превращая нас в единственный народ-богоносец, вторая – политическая, состоящая в том, что Русь является отныне последней и единственной православной Империей, то есть государством, наделенным духовной миссией. Дальше остается сделать только один шаг – объявить великого князя Московского Царем (Императором). Это и происходит в ХVI веке при Иване IV (где-то лет 80 уходит на размышления).

Сначала инок Филофей оформляет концепцию «Москва – Третий Рим», а при Иване Грозном происходит помазание великого князя в Царя, то есть Императора. С XVI века Москва – как Русская Церковь, Русский Царь (и русское царство) и русский народ, начинает исполнять роль полноценного катехона и осознавать это.

Здесь берет свое начало идея о богоизбранности русского народа. Мы знаем утверждение, что все христиане (как и сами иудеи) признают богоизбранным народом ветхозаветных евреев. На этом основаны и Ветхий и Новый заветы. Но после пришествия Христа «несть ни иудея, ни эллина, но во всех Христос». После этого все народы, входящие в Церковь, принимающие христианство, становятся «избранным народом». Все христиане – избранный народ («hieros laos»). Но постепенно от первоначальной апостольской катакомбной церкви начинают отпадать сухие ветви – ереси. Кто-то уклоняется в одну ересь, кто-то в другую, кто-то в третью и т.д. В один момент от Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви отпадает католичество, «ересь папежников». Дальше в ересь уклоняется сама Византия, признавшая унию. Пока от церкви не остается «малый остаток» – русский народ, те «последние, которые станут первыми» (по предсказанию митрополита Иллариона). Вначале христианский народ максимально расширился (в сравнении с ветхозаветными иудеями), потом стал сужаться и свелся к богоизбранному русскому народу, «Новому Израилю».

Богоизбранность русских

В конечном итоге, после падения Константинополя, заключения Флорентийской унии и распада Золотой Орды русские оказываются в положении древних евреев. Вначале это этническое избранничество ветхозаветной церкви ограничивалось одним народом, потом – при Христе и апостолах расширилось на все христианские народы. Все они стали богоизбранными. Потом, один за другим, они стали от церкви отпадать, пока не остались русские, упорно стоящие в Православии и сохраняющие верность Церкви Христовой не смотря ни на что.

Русские - новозаветный избранный народ, открытый другим народам, и одновременно несущий в себе самом истину спасения. Так формируется концепция Святой Руси и богоизбранности русского народа. Она тесно сопряжена с идей катехона, с онтологией империи и с теорией «Москва  - Третий Рим». Не понимая взаимосвязи между этими явлениями, мы никогда не можем понять логику русской истории, логос русской истории.

Русский логос

Идея «Москва – Третий Мир» сохраняет свое значение вплоть до раскола. С середины XV века по вторую половину века XVII мы так или иначе живем под сенью идей  русско-русского православия. Именно русско-русского, а не русско-греческого. В значительной степени это стало фундаментальным структурообразующим моментом нашей идентичности. На целых 200 лет ощущение особой миссии, вверенной нашему народу, из смутного психологического подозрения превратилось в четкую убежденность,  уверенность, в учение, в доктрину, в идеологию, в мировоззрение. В Московской Руси произошла формализация интуиции русского народа о своем месте в истории,  своем предназначении, смысле русской жизни.

Мы говорили ранее о том, что такое русский логос, русское самосознание, русская идея, которая должна родиться из русского самоощущения, русского мифа. В период середины XV – середины XVII веков мы имеем дело именно с этим. На протяжении 200 лет в качестве официальной рационально признанной и осмысленной теории преобладало  русско-русское Православие. Бессознательные интуиции особости русского народа из ощущения превратились в доктрину русской государственности (народность, государственность, церковность, мессианство).

Отныне государство стало по-настоящему священным. В эпоху Ивана Грозного оно получило название «тягловое государство»: все тянут лямку спасения, и задача сотериологии - спасение души  плавно перетекает в идею борьбы с антихристом, злом, и далее, в идею осуществления государственного долга. Это онтология империи, которая ранее была отличительной чертой Византии.

Когда мы пытаемся понять, почему нынешние русские с таким трепетом относятся к государству, необходимо проанализировать именно данный период, когда государство воспринималось по-настоящему священным, сакральным.

Оно было сакрализовано его сотереологической функцией. В остальные периоды мы лишь по инерции проецировали это московское 200-летнее отношение  к «тягловому государству» на другие, уже менее соответствующие,  романовские, советские или современные демократические формы. Мы сакрализировали наше государство, полноценно воцерковили его именно в период ХV-ХVII веков. Это чрезвычайно важно, поскольку дает исторически наглядный пример того, как можно на практике достать из мифологического бессознательного национальное самоощущение и проявить его на уровне национального логоса. «Москва – Третий Рим» – одно из исторических изданий нашего национального логоса, быть может, самое полное, самое удачное, самое совершенное. Все политические, социальные, церковные, религиозные, экономические институты были выстроены в тот период, отталкиваясь от этой фундаментальной идеи.

Никон и Аввакум: трагический спор
 
В эпоху раскола происходит реванш партии русско-греческой. Сначала не все идет однозначно. Никон предлагает проект воссоздания всех земель православных народов  под эгидой русской православной церкви. Он считает себя русским «православным папой» и, в принципе, полагает, продолжая имперскую идею «Москва – Третий Рим», что военные и политические завоевания  восстановят нашу  власть над отторженными от нас польско-литовскими католиками землями и частями русского православного народа,  над Белоруссией и Украиной. Он задумывается даже о походе на Константинополь, об отвоевывании его у турок. И в этом его поддерживают некоторые представители греческой церкви.

Но в определенный момент Никон нарушает пропорции. Он предлагает, что чтобы всех завоевать и распространить нашу благодать, катехоническую защиту – препятствие приходу антихриста,   на все остальные православные народы, которые утратили самостоятельность и страждут под бременем папежников или басурман, мы должны стандартизировать русский обряд. Стандартизировать его не потому, что он плох и неправилен, а затем, чтобы быстрее привлечь к себе те части православного мира, которые уже в значительной степени подверглись вестернизации или оказались под новогреческим влиянием. В частности, ввели щепоть, то есть трехперстное крещение.

Никон делает также определенные обрядовые послабления, начинает очень неудачную книжную справу, где образцом служат греческие тексты, напечатанные и прокомментированные в Венеции. И в этот момент русско-русская часть православной церкви, такая же имперская, такая же мессианская, как и сам Никон, возмущается. Она, в лице Аввакума и староверов, считает, что «если мы самые лучшие, богоизбранные и богоносные русские, если мы верим в это, если это – правда, а не самообольщение, то зачем же мы должны жертвовать принципиальными вещами нашей веры, двуперстием, Студийским уставом, хождением посолонь, постановлениями Стоглавого собора, проведенного как раз в пик нашего вхождения в самосознание Третьего Рима даже ради самого положительного и полезного, патриотического православного империализма?» Староверы отказались приносить духовную вертикаль русскости в жертву имперской горизонтали. Они посчитали, что это подрыв основополагающих устоев Святой Руси. Так, между двумя версиями русско-русского православного империализма начинаются серьезные расхождения и трения, которые наносят непоправимый вред святорусской гармонии, симфонии властей, балансу между осознанием национальной избранности и вселенской миссией. Никон подвергает старообрядцев страшным гонениям. Староверов жгут десятками тысяч, пытают, вешают на крюки, морят голодом, засаживают в холодные погреба, ссылают в нечеловеческие условия на дальние окраины царства. Многие сами бегут от официальной «никонианской» Руси, превратившейся в «Новый Вавилон». Многие чувствуют близость «тайны беззакония» и скорый приход антихриста.

После раскола

В  1666-1667 годах в этот процесс включается новая сила. Царь Алексей Михайлович, недовольный властолюбием Никона, принимает решение опереться в борьбе с ним на представителей греческого духовенства (Константинопольского патриарха).

Никона низлагают,  Аввакума отправляют на сожжение в Пустозерск, развенчивают  Стоглавый собор XVI века. Анафематствована и идея «Москва – Третий Рим». Это очень важно. Россия начинает осмыслять себя как мощное православное европейское государство, и, по сути, сдает в архив идею национального избранничества, национального мессианства, идею Святой Руси. Русь прекращает быть святой. 200 лет она была догматически святой, а теперь она становится формально светской, а святой остается на бессознательном уровне, на уровне мифа. Идея «Святой Руси» и «Третьего Рима»  уходит в старообрядчество, глубоко в народ. На уровне официальной государственной идеологии  доминируют иные, на сей раз  греко-русские формы, где самобытность, мессианство русского народа полностью отрицаются, перечеркиваются, подвергается осмеянию.

Реформы Петра

Проходит каких-то тридцать лет, и начинаются реформы следующего Романова – Петра Первого, который приступает к дальнейшей секуляризации, по сути, к ликвидации православия как такового (он чуть было не запретил монастыри и монашество как институт). Начинается превращение русской православной церкви в некую помесь между протестантизмом  и  католичеством. Упраздняется русское патриаршество, вводится Священный синод, во главе которого стоит светское лицо. Феофан Прокопович, Стефан Яворский и другие деятели того периода переносят на  православную почву католико-протестантские теологические споры, не имеющие никакого отношения не только к русско-русскому православию, но уже и к русско-греческому.  Но, тем не менее, несмотря на то, что сюда в XVIII веке приезжают тамплиеры, формально некое подобие русско-греческого православия сохраняется.

Полного перехода  к западничеству нет. Но все то, что составляло русско-русскую православную идентичность из официальной сферы переходит  сферу бессознательного.

XIX век: новое издание старой полемики

Из сферы бессознательного на уровень самосознания русская идентичность вновь начинает подниматься  в XIX веке, через славянофилов, Пушкина, Достоевского, Гоголя, через проект народного просвещения, когда все больше и больше крестьян и разночинцев получают возможность участвовать в культурной жизни. С этого момента загнанная в бессознательное идея Москвы – Третьего Рима, идея русского мессианства, русского избранничества постепенно поднимается на поверхность, но пока еще не на социально-политическую, а лишь как философская интуиция.

На сей раз им противостоят западники – Чаадаев, Герцен, Огарев и т.д. Изначально в русской истории «западниками» были сторонники «греко-русского православия, партия грекофилов, которые хотели удержать Россию и русский народ от самосознания своей собственной уникальной миссии и включить их в орбиту общеправославного мира. Именно византизм был на ранних этапах исконной (хотя и умеренной) формой русского западничества.

Позже западниками были сторонники абсолютизма, такие, как Алексей Михайлович и Петр Первый. После Петра западничество приобретает характер прямого подражания европейским державам, но православная оболочка все равно сохраняется. Западники XIX века таким образом,  являются продолжателями той долгой традиции, которая участвовала в многовековом внутреннем диалоге русского Православия относительно его природы – является ли оно мессианским, уникальным, «русско-русским»,  либо это (периферийная) часть православной эйкумены (как православие «русско-греческое»). 

Русско-русское православие и большевизм

В конце XIX века и начале ХХ века в русском, уже религиозном самосознании, в русской религиозной философии стали доминировать русско-русские тенденции. С этим связаны в значительной степени труды таких авторов как отец Сергий Булгаков(4), философ Д.Мережковский(5), поэт Н.Клюев(6). В то же время наблюдается мощный подъем старообрядчества (в том числе и единоверия).

В авангардной культуре дают о себе знать древние русские архетипы (например, живопись Васнецова). Русский логос снова  хотел подняться на поверхность, но до конца не смог этого осуществить –  вместо православно-русской, русско-русской национальной революции-реставрации, к которой  многие готовились  и  которую  многие ожидали, произошла революция большевистская. Нас вновь отбросили еще на один  этап от искомой цели. Третий Рим стал Третьим  Интернационалом. Столица возвращена из Петербурга в Москву.  Такое впечатление, что какие-то силы продолжали действовать по тому сценарию, который наметил  русский народ еще раньше по выпуску своего логоса наружу. Но в чем-то этот процесс был сбит, сорван, подменен, пущен по другому направлению. Кое-что из планов русского бессознательного реализовалось (хотя и в искаженной, подчас карикатурной форме), а кое-что решительно  нет.

В результате постоянно растущая диспропорция между русским мифом и советским логосом привела к распаду Советского Союза, так как политический режим, абсолютизировав материалистическую атеистическую догматику, оторвался от живительных корней русского бессознательного.

Русское Православие сегодня

Теперь нам понятно, чем может стать русское Православие сегодня, как оно может аффектировать нашу идентичность.  Мы знаем, что в 1971 году, еще при советской власти, официально были сняты проклятия со старообрядцев. Церковь признала, что старообрядцы являются полноценными православными людьми. Были сняты клятвы со Стоглавого собора, а Собор 1666-1667 годов был, наоборот, перечеркнут – его решения «вменены яко небывшие».

Таким образом, в рамках нашей современной православной церкви создана прекрасная, в том числе и догматическая база для возрождения русско-русской православной идентичности. Конечно, сейчас эта тенденция пока еще не получила широкого распространения, но такие фигуры, как нынешний Святейший Патриарх Московский и Всея Руси Кирилл, епископ Екатеринбургский и Верхотурский Викентий или архимандрит Тихон Шевкунов,  наместник  Свято-Тихоновского монастыря в Москве и многие другие являются знаковыми фигурами именно этого направления.  Сейчас мы стоим перед тем, что православная составляющая нашей идентичности будет существенно более значимой, чем раньше. Она будет нарастать.

Но какая именно православная идентичность будет возрастать, и как будут складываться отношения греко-русской церковной партии и русско-русской церковной партии? Я попытаюсь описать, в чем состоит их фундаментальное, концептуальное различие.

Одни считают, что Русь до сих пор выполняет функцию катехона, поэтому русская государственность является потенциально мистической и сакральной, несмотря на то, кто стоит во главе ее, а русский народ остается богоносцем – независимо от его сегодняшнего довольно жалкого положения. Отсюда возникает идея обороны России и русской цивилизации от глобализации, Запада, постмодерна, современной культуры, финансовой экономики и т.д. Все это дополняется живым чувством угрозы со стороны «мира антихриста».

С другой стороны наблюдается более мягкое, более «универсалистское» Православие, ориентированное на греческие образцы, на эмигрантскую теологию (Мейендорф, Шмеман), которое в принципе не рассматривает катехоническую идею, не стремится сакрализировать государство. Православие в данном случае предстает исключительно как религиозная, а не социально-политическая модель. Здесь нет каких-то иллюзий относительно значения исторического и религиозного избранничества русских.

Эти две тенденции соприсутствуют в нашем современном контексте, и будут влиять на то, какая православная идентичность станет доминировать в нашем обществе на следующем этапе.

К русской социологии

И в завершении хочу сказать несколько слов относительно русской социологии. В русском обществе есть важная отличительная черта - для нас коллективное первичнее, нежели индивидуальное. Соответственно, та социология, которая изучает русское общество, должна отталкиваться именно от этого принципа. Если мы будем дробить наш народ на индивидуумы, опрашивать его по одному, пытаться сложить общее мнение, мы никакого общего мнения не получим. В момент разделения на индивидуальность мы утратим самое главное. Если механический прибор можно разобрать, а потом собрать, то живое существо (как, например, кошку или собаку) разобрать и собрать не получится. Поэтому и к русскому народу с точки зрения  социологии надо относиться как к «большому человеку». Все русские, все наше общество в целом составляет единое существо, смысл, значение и реакции которого можно понять только в совокупности. В этом заключается фундаментальное отличие нашей коллективистской социологии и антропологии от западноевропейской. Неслучайно многие соцопросы, исследования русского общества, в которых игнорируется данная особенность нашей антропологии, становятся неадекватными. Теория соборности, на которой основана наша церковная идентичность, как раз и является одним из  изданий этой холистской антропологии. 

Поэтому полноценная русская социология, которую только еще предстоит фундаментально разработать и отстоять, должна руководствоваться следующими принципами:

•    рассматривать Россию как цивилизацию;
•    учитывать баланс мифа и логоса в нашем обществе;
•    учитывать структуру специфического русского логоса;
•    уделять повышенное внимание русскому Православию, его внутренним течениям в прошлом и настоящем;
•    корректно оперировать с проясненной структурой русского мифа (учитывать мощнейший фактор коллективного бессознательного);
•    вытроить передаточные матрицы между семантическими полями западной цивилизации и русской цивилизации.

И самое главное. Чтобы разработать полноценную русскую социологию надо по-настоящему любить Россию.
Примечания

(1) Данилевский Н. Я. Россия и Европа. - М., 1991
(2) Леонтьев К.Н. Византизм и славянство. – М., 1876, он же Восток, Россия и Славянство. Философская и политическая  публицистика. Духовная проза. - М., 1996
(3) Гумилев Л. В поисках вымышленного царства. - М., 2002, он же  Древняя Русь и Великая Степь. - М., 1992, он же О термине "этнос" //Доклады отделений комиссий Географического общества СССР. Вып. 3. 1967, он же Этногенез и биосфера Земли. - Л., 1989 
(4) Булгаков С.Н. Свет невечерний М., 1994.
(5) Мережковский Д.С. Собрание сочинений в 4-х томах. – М., 1990
(6) Клюев Н.А. Словесное древо. – М., 2003.