Консервативный поворот как неизбежность

Нужно сказать, что консерватизм всегда опирается на традицию, а традиция всегда национальна, она является тем корнем, из которого произрастает достаточно сложная политическая конструкция. Именно поэтому консерватизм в гораздо меньшей степени универсален, чем все остальные политические направления. С этой точки зрения, он очень слабо сводим к «левому» и «правому». Так, например, в западной политической традиции консерватизм чаще связан с правыми течениями, в отечественной же всегда было очень сильно социальное направление. На чем же вообще основывается консервативное мировоззрение? На мой взгляд, на том, чем человек отличается от животного: тем, что у него есть память и, что очень важно, есть свои мертвые. У животных мертвых нет, а у человеческого общества, в отличие от стаи, есть историческая память. 

Другой очень важной чертой консервативного сознания является историчность мышления. То есть понимания, что все процессы имеют некий корень, могут изгибаться в своем историческом развитии, как ветка дерева, ветка же не может расти из ничего, она растет от корня. И покуда существует это дерево (данная конкретная цивилизация), у него есть корень. Когда мы говорим о русском консерватизме, то имеем в виду некий набор таких исторических ценностей, на основе которых формировалась наша цивилизация. В первую очередь, это религиозные ценности как самые базовые. С другой стороны, это геополитические ценности, которые в некотором роде являются производными ценностей религиозных, более того, как мне кажется, эти базовые ценности тесно взаимосвязаны друг с другом. Это – Православие и Империя. И здесь возникает вопрос консервативного отношения к государству. Что мы понимаем под государством? Какое нам нужно государство и зачем оно нужно?

Я не буду пересказывать либеральные концепции государства как ночного сторожа, будучи уверен, что в историческом плане настоящее государство нужно для того, чтобы выиграть войну во всех ее смыслах. Необязательно выигрывать ее на поле боя, напротив, когда ты строишь государство, у которого основная задача – выиграть войну, существует большая вероятность, что воевать не придется.

Что же такое Империя? Это – сакральное государство, само по себе являющееся одной из основных ценностей данного общества и задачей всех граждан которого является служение этому государству. Разумеется, при таком восприятии государства вся система институтов, принципы отбора элит и так далее, строятся по вполне определенному критерию – верности Империи.

Теперь несколько слов о кризисе. Я не буду рассказывать банальные вещи о том, что мы считаем этот кризис системным. Системный кризис – это кризис системы, из которого система выйти в существующем виде не может. Потому что смысл такого кризиса в том, что данной системе пришел конец. А если системе пришел конец, значит, из этого кризиса вообще нет выхода по определению. Таким образом, если мы согласны с тем, что нынешний кризис – не только экономический, но и социальный, мировоззренческий, ценностной, религиозный и т. д., то это означает необходимость трансформации системы. Другое дело, что данная трансформация может проходить быстрыми катастрофическими путями (крах системы), это может быть и некая деформация, эволюция системы. Но в любом случае на выходе это будет другая система. И разные элементы, то есть разные цивилизации, разные мировые силы будут выходить из этого кризиса с разной динамикой и разными путями. При этом некоторые, наверное, придут к завершению своего цикла.

Отмечу, что сейчас мы говорим не об экономической, а о социальной системе, в основе которой лежат западные ценности – эгалитарный гуманизм, то есть идея о том, что, во-первых, человек стоит в центре всего, а во-вторых, все люди равны. С консервативной точки зрения, это бунт против Бога. И демократия, первоначально родившаяся как форма власти среди реально более или менее равных людей, эволюционировала в сторону того, чтобы признать формально равными реально неравных людей. И чем дальше она идет в этом развитии, тем больше входит в противоречие сама с собой. Очевидно, что подобная система работать не может, соответственно, появляется система преодоления этого псевдоравенства, т. е. имитация. Нужно сказать, что современная демократия дошла до высших форм этой имитации, она имитирует практически все, публичная политика сначала отделяется от реальной, а потом уничтожается вовсе. В итоге, как правильно говорит наш французский друг Ален де Бенуа, в современном обществе политики нет вообще. Оказалось, что эта система не способна реагировать на вызовы, при этом, как и советская система, она оказалась бессильной не только перед экономическими вызовами, но перед всеми вызовами вообще. Она дошла до такого состояния, что любой вызов вызывал в ней системный сбой.

И здесь нужно сделать оговорку, что, безусловно, существует некая непубличная стратегическая власть, которая не выходит в сферу демократии. Но проблема заключается в том, что она не способна действовать в полном противоречии со своей публичной маской, и это вызывает немедленную катастрофу, потому что имитация рушится. То есть действия, для которых нужно демонтировать демократические формы управления народом, гамильтоновскую мечту о демократии как способе обуздания великого чудовища, недоступны для этой власти. Люди же, готовые и способные к подобным решениям, отсеиваются еще на уровне кадрового отбора.

Но вернемся к нынешнему вызову – кризису, благо- даря которому у нас появляется некий «чистый лист», возможность освобождения от той модели, которой, по большому счету, мы не так уж долго и увлекались. Ведь если мы возьмем нашу предыдущую, «красную» модель, то и ее, с одной стороны, можно считать самобытно русской и консервативной. Хотя, конечно, с другой стороны, она являлась имитационной моделью в самых примитивных формах. И вот сейчас у нас появилась возможность перейти к совершенно иной – консервативной общественной формации. Почему я считаю, что именно консервативный подход позитивен? Потому что, если мы считаем, что ничего не появляется ниоткуда, то все элементы этой конструкции есть в нашем прошлом. И выстраивать ее надо именно из этого прошлого.

Нужно заметить, что консерватизм тоже бывает разный. С одной стороны, существует чисто охранительный «победоносцевский» консерватизм, с другой, – то, что называется «консервативной революцией», когда, исходя из традиционных ценностей, выстраиваются совершенно новые институты. На мой взгляд, чисто охранительный консерватизм у нас не работает потому, что в нашей традиции есть вещи, которые связаны не только с непримиримыми логическими противоречиями, но и с непримиримыми физическими противоречиями (по причине непримиримости мировоззрений их носители привыкли убивать друг друга). В качестве примера подобного стихийного, но довольно последовательного эмоционального консерватизма можно привести попытку нашей власти выстроить образ прошлого, склеив его буквально по кусочкам. Однако даже в наш Государственный гимн проникла идея сакральности государства: «Россия – священная наша держава». А ведь Государственный гимн является частью Основного закона. Так что можно смело говорить о том, что сакральное понимание государства является основополагающим обязательным актом.

Теперь несколько слов о современных консервативных проектах. Лично я участвовал в разработке одного из них, проекта Михаила Юрьева «Третья Империя». Нужно отметить, что в значительной степени этот текст – художественное произведение, однако, на мой взгляд, именно он является единственным целостным проектом. Так, например, «Русская Доктрина» и «Русский Проект» в какой-то степени эклектичны, поскольку в них есть вещи, просто противоречащие друг другу. Это тексты разных авторов, которые попытались свести воедино редакторы, однако степень возможности подобного сведения была разной. Именно поэтому преимущество «Третьей Империи» – его крайняя целостность. И, как мне кажется, это проект мог бы быть отправной точкой. Тем более что это первая в России детально разработанная утопия, то есть некая во всех существенных элементах проработанная, непротиворечивая конструкция общества, построенного на отказе от эгалитарного либерализма. А ведь это и есть реальная свобода выбора, поскольку если мы признаем людей разными, это право свободно выбирать себе разную жизнь. Ведь никого же не удивляет, что тот же современный православный священник, с одной стороны, не обязан служить в армии с оружием, но, с другой, священник поражен в главном политическом праве – не может избираться и быть избранным по собственной воле нашей Церкви.

И в заключение хотелось бы еще раз повторить, что имитационное, а следовательно, совершенно антиконсервативное по своему смыслу социальное строительство зашло в тупик. И, скажем прямо, я по большому счету не очень расстраиваюсь по поводу абсолютной бессодержательности нашей современной политики, поскольку ее возможности резко ограничены во времени. С исторической же точки зрения они уже закончились. И тот консервативный поворот, который нам предстоит сделать, крайне радикален. Но, к сожалению, для того, чтобы наибольшее количество людей, лояльно мотивированных к собственной стране в структурах власти, убедились в том, что у этого поворота нет альтернативы, нужно лбом удариться об стену. Да, конечно, это затратно. Да, мы тратим время и ресурсы, которые могли бы дать нам лучшие стартовые условия. Но, наверное, этого не избежать.

Михаил Леонтьев, Русское время, Август 2009