Риторическая аргументация как инструмент формирования ценностных систем

Скачать работу.

МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМ. М.В. ЛОМОНОСОВА

ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ

КАФЕДРА ОБЩЕЙ ТЕОРИИ СЛОВЕСНОСТИ

(ДИСКУРСА И КОММУНИКАЦИИ)

РИТОРИЧЕСКАЯ АРГУМЕНТАЦИЯ КАК ИНСТРУМЕНТ ФОРМИРОВАНИЯ ЦЕННОСТНЫХ СИСТЕМ: «КОНСЕРВАТИВНАЯ» И «РЕВОЛЮЦИОННАЯ» ТОПИКА

Дипломная работа студента V курса

Отделения русского языка и литературы

Ковалёвой А.О.

Научный руководитель:

д.ф.н., проф. Красных В.В.

Москва

2011

СОДЕРЖАНИЕ

Введение

Настоящее исследование рассматривает риторику как науку о словесном убеждении, поэтому основой исследовательского аппарата данной работы является теория риторической аргументации [1]. Наиболее полно риторическая аргументация представлена при обосновании той или иной системы ценностей. Ценность понимается как универсальная философская категория, регламентирующая жизнь отдельной личности и целого общества и берущая свое начало в культурно значимых текстах (напр., религиозная литература) или неписаных нормах морали.

Обоснование ценности или системы ценностей подразумевает изначальную неопределенность отношения к какому-либо событию или явлению действительности со стороны аудитории, а также спорность утверждений о них данного оратора, что создает так наз. «проблемную ситуацию»: «Проблемной ситуацией мы будем называть совокупность обстоятельств, являющихся основанием для вступления членов ограниченного сообщества в речевые отношения»[2]. Такими речевыми отношениями могут быть выборы, обсуждение законопроекта, столкновение различных общественных интересов и порождаемые им публичные дискуссии, а также публицистические работы – книги и статьи, написанные в ходе их развития и также стимулирующие продолжение полемики. Проблемная ситуация имеет состав: содержание проблемы, аудиторию и ритора.

Объект исследования: тексты, посвященные общественно значимой проблематике, а также любая речевая деятельность, направленная на убеждение, т.е. решение поставленных проблем.

Предмет исследования: тексты, так или иначе связанные с публичной дискуссией по актуальным на данный момент для общества вопросам.

Актуальность и новизна работы: в настоящем исследовании риторическая аргументация впервые описывается как главный инструмент создания ценностных систем путем логико-семантического вычленения из текстов современных полемистов топов (общих мест в системе данной культуры, не нуждающихся в доказательстве для ее носителей). Та или иная ценностная система является стержневым элементом любой идеологии, организующей конкретный политический режим.

Подобный метод анализа применим для исследования любых общественно значимых текстов (риторических, философских, юридических и пр.), что как нельзя более актуально в современном мире, где все более и более возрастает роль информационных технологий, и, следовательно, необходимо четко представлять, как аргументируется та или иная точка зрения конкретного создателя общественно значимого словесного произведения.

Впервые проводится сопоставительный анализ «консервативной» и «революционной» топики в аспекте современной проблематики (идеологические разногласия в постперестроечной России) на материале полемических работ Н.А. Нарочницкой и В.И. Новодворской.

Цель работы: выявить, описать и продемонстрировать способы риторической аргументации, формирующей систему топов (общих мест), которые ложатся в основу той или иной системы ценностей, а также вычленить формальный (логический) способ построения текстов, показать, что подобный метод анализа применим к любому типу текстов, направленному на убеждение аудитории.

Задачи данной работы:

1) Исследовать историю и теорию риторики применительно к проблематике данной работы, уделяя наибольшее внимание тем исследованиям, в которых рассматриваются вопросы языкового воздействия на общественное сознание, изучается формирование ценностных приоритетов лингвистическими методами, а также прослеживается возникновение и развитие наиболее актуальных в настоящее время аспектов риторической теории, таких, как коммуникативный, философский, логико-семантический.

2) Сформировать корпус текстов для анализа путем выбора авторов, в текстах которых наиболее показательно проявляются различия между аргументацией консервативной и либеральной («революционной») направленности.

3) Разработать алгоритм текстового анализа, который позволил бы проводить комплексное исследование полемических текстов, описывающее семантику задействованных автором языковых выражений, внутреннюю логическую структуру риторических аргументов и систему общих мест (топику), на которой базируется авторская концепция.

4) Проанализировать способы и приемы риторической аргументации в полемических текстах Н.А. Нарочницкой и В.И. Новодворской.

5) Выделить в тексте внутренние топы, организующие его логическую структуру и внешние топы (ценности).

6) Описать системы топов (общих мест) в работах Нарочницкой и Новодворской.

7) Исследовать языковые средства формирования образов в риторических произведениях (особенности семантики слов и словосочетаний, метафорика).

8) Продемонстрировать на наглядном материале, как оратор с помощью риторической аргументации обосновывает свою систему ценностей, убеждая аудиторию в целесообразности ее принятия.

Метод: соединение логического и семантического анализа при исследовании риторического аргумента. Анализируется семантика ключевых понятий, задействованных в аргументе, а затем выделяются те логические схемы, с помощью которых они сопоставляются или разводятся.

Материал, на котором проводится исследование: историософский труд Н.А. Нарочницкой «Россия и русские в мировой истории», автобиография В.И. Новодворской «Над пропастью во лжи», статьи по актуальным политическим вопросам («Россия № 6», «Не отдадим наше право налево!», «Пейзаж вместо битвы»).

Также в работе привлекаются различные материалы либерального и консервативного дискурса (например, высказывания Чубайса о коммунизме, Проханова о национальном вопросе и др.), призванные проиллюстрировать позиции анализируемых авторов, вписав их в современный социально-политический контекст.

1. История и теория вопроса

(на материале современных исследований)

§1. Об истории риторики

1.1.1. Общие сведения об основных направлениях исследования истории и теории предмета

Риторика – старейшая филологическая дисциплина, возникшая и развивавшаяся в древних цивилизациях Греции, Китая, Индии. При этом теория и история предмета сравнительно мало разработаны. Как отмечает Н.А. Безменова в статье «О предмете «история риторики», это «…не только самая древняя из дисциплин гуманитарного цикла, но и наиболее слабо изученная»[3]. В.И. Аннушкин, исследуя отечественную риторическую традицию, также констатирует слабую изученность предмета.[4]

Риторика широко связана с другими гуманитарными дисциплинами – философией, эстетикой, логикой, юриспруденцией, этикой и т.д. Она возникает и функционирует как инструмент общественной и социальной жизни. По мнению Н.А. Безменовой, риторика «… зарождается в недрах различных цивилизаций в силу некоторых общих законов развития человеческого общества», становясь «первой в истории гуманитарной мысли теорией речевой деятельности» [Аннушкин 1998: 3]. Так как риторическая традиция прослеживается в самых разных цивилизациях в различные эпохи их существования, то можно сделать вывод, что риторическая деятельность изначально присуща человеку как организующая его речевую деятельность, которая, в свою очередь, является главным инструментом создания культуры [Волков 2009: 241].

Риторика – это рефлексия человека о языке. В античном обществе она становится учебной дисциплиной, направленной на развитие значимой речевой деятельности члена социума, ответственного за принятие тех или иных решений, важных для общества, и, в конечном итоге, формирующих культурное пространство в данном обществе: «Риторическая деятельность как некоторый состав мыслей и слов всегда связан с культурой общества и личности. Риторическое задание действователю речи состоит не только в сохранении нормы и правильности <…>, но в преображении картины мира, стилевом поновлении действительности»[5].

Формируя культуру, риторика выполняет организующую функцию в сфере речевой коммуникации, без которой невозможно представить существование человеческого общества: «…все концепции речевой коммуникации, созданные когда-либо, являются парариторическими или в той или иной мере обязаны своим появлением риторике, хотя авторы этих концепций не всегда отдают себе в этом отчет» [Безменова 1987: 13].

Наряду с практическими общественными функциями риторика играет важную роль в области теории, становясь схемой образовательной деятельности в гуманитарной науке и оставаясь таковой в дальнейшем: «На протяжении двух с половиной тысячелетий идеи и открытия риторики стимулировали грамматику, лексикологию, стилистику, логику, поэтику и литературную критику, юриспруденцию и политологию; приемы преподавания риторики воспроизводились практически во всех образовательных системах»[6].

Так как риторика является мало изученной дисциплиной, различные исторические пласты ее развития исследованы неравномерно. Главным предметом изучения становится риторическая теория античности. Именно оттуда исследователями берется терминологический аппарат. Более того, сам термин «риторика» возник в античной Греции[7]. Соответствующие риторические традиции Китая и Индии исследуются сравнительно мало. Их краткое описание дано Ю.В. Рождественским в книге «Теория риторики», согласно которому, китайская традиция – это публичная аргументация с целью совершенствования государственного устройства, а индийская – морально-этическое учение, основанное на религиозной и художественной литературе [См.: Рождественский 1997: 45-49].

Средневековая схоластическая риторика и национальные риторики Нового времени остаются малоизученными. Как подчеркивает Н.А. Безменова, описания истории риторики, которые присутствуют во всех исследованиях, обычно неполны и бессистемны.

Сложности, возникшие в исследовании истории предмета, связаны с ориентацией ученых Нового времени на классическое наследие, в основном игнорировавших национальные традиции и кризисом риторики, наступившим в XIX веке, когда риторика оказалась фактически «под запретом». Риторику подменяет художественная литература, которая становится основой изучения языка.

Эволюция классической риторической теории включает в себя следующие этапы. В античности (Платон, Исократ, Аристотель, Апполодор и т.д.) риторика рассматривалась как искусство убеждения: «речь, призванная обратить в свою веру» [Там же: 6]. В своем труде «Риторика» Аристотель анализирует теорию убеждения слушателей, которое может достигаться различными способами: «…риторика – искусство находить возможные способы убеждения относительно любого предмета»[8].

Платон рассматривал искусство создания речи исключительно с этической точки зрения, противопоставляя ораторику (практическую этику, направленную на достижение сиюминутных благ) и диалектику (духовную этику, преследующую высшие блага, такие, как истина и справедливость). При этом, он не анализировал речь как «технику образования смысла» и «внутреннюю структуру смысла» [Рождественский 1997: 19].

Аристотель, исследуя языковую деятельность, пришел к выводу, что именно речевая организация общества создает государственное устройство. Соответственно, публичной речи, отвечающей, по его теории, за справедливое регулирование общественных отношений и наделение людей благами по их заслугам, придается исключительное значение. Кроме того, Аристотель в трактате «Риторика» подробно исследует теоретическую сторону вопроса [Рождественский 1997: 19-31]. Цицерон следует Аристотелевской традиции риторики. Как республиканец, он видел риторику главным инструментом в гражданских спорах [Там же: 31-36].

По мнению Ю.В. Рождественского, Квинтилиан подводит итог всему развитию античной риторической традиции и разрабатывает в ее рамках обширную педагогическую программу, направленную на формирование будущего оратора. В то же время в школе Квинтилиана возникает и начинает развиваться литературно-эстетическая тенденция в создании произведения ораторской прозы. Этот аспект учения Квинтилиана подчеркивает Н.А. Безменова, характеризуя его как усиление внимания к «литературно-языковой компоненте текста». Пытаясь найти глубокие культурно-исторические корни кризиса риторики, она приходит к выводу, что в Средние века и Возрождение эстетическая тенденция, возникшая в эпоху «школьной риторики» Квинтилиана, еще усиливается. Риторика становится «искусством украшения», а не наукой о выражении мыслей и идей с помощью слова: «…окончательный распад синкретичности логоса: познание (мысль) и выражение (язык) начинают свое раздельное существование» [Безменова 1987: 9]. Постепенно это приводит к дискредитации риторики, которая в качестве учения о словесном украшательстве стала восприниматься негативно.

Ю.В. Рождественский придерживается иного мнения, видя причину кризиса риторики в превалировании художественной литературы, характерной для социокультурной ситуации XIX века. Рождественский указывает на то, что негативное отношение к риторике было порождено противоречием между «чисто техническими рекомендациями риторики» и бурным развитием индивидуально-художественных стилей. (Напр., романтизм: тезисы Шлегеля об индивидуальном гении творца).

Дисциплина вновь возрождается только в середине XX века Брюссельской школой (Перельман) и получает название неориторики. Снова возникает интерес к риторике, которая «реабилитируется», так как возникает необходимость формирования активного общественного мировоззрения и развития гармонической личности, владеющей речевой культурой. Следует отметить, что в Европе (в отличие от России) риторическая традиция никогда не прерывалась полностью.

В общих чертах история риторики может быть представлена следующим образом:

1) Древнегреческая риторика (Платон, Аристотель, софисты, ораторы демократического полиса)

2) Древнеримская риторика

а) риторика республиканского Рима

б) собственно римская риторика (Цицерон)

в) риторика времен Империи (Квинтилиан)

3) Средневековая европейская риторика

4) Новые европейские риторики (XVI-XIX вв.) на национальных языках.

5) Неориторика – «риторический Ренессанс». [См.: там же: 26].

Традиция исследования этого предмета сложилась так, что ни один трактат по риторике не обходится без истории вопроса, который становится опрным пунктом развития неориторических теорий. [См.: там же: 25]. В неориторике (Европа, США) продолжаются исследования истории теории вопроса. Однозначного решения о том, что представляет собой риторика как наука, еще недостигнуто.

В статье Н.А. Безменовой «Rhetorica nova» приводится классификация неориторических построений, которые включают в себя в частности:

1) Выявление направлений аргументативной стратегии в соответствии с интенцией говорящего.

2) Риторический анализ конкретного употребления языка конкретными говорящими субъектами.

3) Отрицание существования «чисто» констативного или дескриптивного высказывания с «нейтральной» предикацией, осуществляемого некоторым «нейтральным» субъектом.

Риторический анализ полемических текстов в данной работе строится в рамках перечисленных направлений.

1.1.2. Брюссельская школа Хаима Перельмана

Особый интерес, безусловно, представляет неориторика Брюссельской школы и теория Хаима Перельмана, который справедливо считается основателем неориторики. Х. Перельман – юрист и логик, занимавшийся теорией аргументации в философии и гуманитарных науках, в юридической, журнальной и политической практике.

Неориторика – дисциплина, ориентирующаяся, прежде всего, на практическую деятельность, что особенно актуально для современных исследований, направленных на изучение прагматической стороны языка: «Реально влиятельной неориторику делает практическая ценность ее результатов: как теория аргументации она вооружает техникой изобретения и анализа публичной речи»[9]. Неориторика тесно связана с другими гуманитарными дисциплинами, заинтересованными в разработке проблемы общественной роли языка: «…неориторика предстает как исследование семантики прозаических текстов в их социальном и идеологическом окружении» [Волков 1987: 47].

Примечательно, что неориторика Брюссельской школы претендует на своего рода методологию для всех гуманитарных наук. А.А. Волков в статье «Неориторика Брюссельской школы» сопоставляет эту тенденцию с эпистемологическими концепциями 30-х годов, в частности, с исторической теорией Р. Дж. Коллингвуда, которые стали реакцией на засилье позитивистской логики, вульгарно отрицавшей точность метода гуманитарной науки. Коллингвуд подчеркивает научность гуманитарного метода, который начинает с постановки конкретного вопроса, понимаемого гуманистически – акцент делается на результатах человеческой деятельности в определенном моменте прошлого. Она рациональна, так обосновывает ответы, даваемые на поставленные вопросы, чем служит самопознанию человека.

Х. Перельман и Л. Ольбрехтс-Титека также говорят о необходимости разработки логики гуманитарного знания, равнозначной формальной и математической логике для естественных наук: «Нельзя ли в гуманитарных дисциплинах взять тексты, которые традиционно рассматриваются как модели аргументации, и извлечь из них опытным путем средства рассуждения, которые мы рассматриваем как убедительные?» [Там же: 48].

Неориторика рассматривает риторические жанры. Они те же, что и в аристотелевской риторике – совещательная, эпидейктическая, судебная речь, но подход к ним существенно отличается. На первый план выходит эпидейктическая речь, направленная на выработку ценностей для аудитории. Категория «ценность» понимается не как истина в аристотелевском плане, а как то, что относится к мнению. Поэтому особенно важным становится изучение процессов аргументации, основной целью которой является присоединение аудитории к положениям оратора: «Оно представляет собой добровольный акт и предлагает выбор, основой которого оказывается согласие» [Там же: 51].

А.А. Волков дает следующее определение риторического аргумента в рамках Брюссельской школы: «Под аргументом понимается речевое построение, которое может изменить ход мысли получателя речи, опознается и выделяется им, и подвержен рациональной критической оценке» [Там же: 57]. Именно в этом заключается главное отличие риторической аргументации от языкового манипулирования, при котором получатель подвергается воздействию, не осознавая этого.

Опровергая позитивистскую установку об универсальности рациональных суждений, являющихся убедительными для абстрактного человека, неориторика подчеркивает различия между аудиториями разных эпох и культур. Следовательно, риторическая аргументация зависит от аудитории – что принимается одной аудиторией, не принимается другой. Об этой особенности процесса публичного убеждения пишет А.А. Волков в работе «Теория риторической аргументации» [Волков 2009: 227].

Кроме того, исследователи указывают на невозможность и ненужность полного отказа оратора от личной заинтересованности: «Реальная практика политической, философской, научной полемики показывает, что, как правило, упомянутые посылки в реальности не действенны, и в любую дискуссию вмешиваются мотивы социального и личностного характера, побуждающие ее участников занять ту или другую позицию» [Волков 1987: 53].

Для Брюссельской школы особенно важен контакт оратора и аудитории. Речевая техника, включая говорящую личность в акт речи, соединяет три компонента – личность, речь и предмет речи. Право на речь автоматически связывается с авторитетом [См.: там же: 54]. Это роднит Брюссельскую школу с античными традициями, согласно которым, оратор должен был быть достойным гражданином, уважаемым обществом. Такой «символический капитал» давал ему право на речь.

Уделяя внимание особенностям конкретной аудитории, Брюссельская школа исследовала разновидности аудитории, которая может быть универсальной, частной и конвенциональной. Если конвенциональная аудитория – это та конкретная аудитория, к которой данный оратор обращается с речью (именно на нее ориентируется традиционная школьная риторика), то частную аудиторию можно понимать как ту потенциальную часть конвенциональной аудитории, которая имеет с оратором общую топику, и, следовательно, способна воспринять его аргументацию. Универсальная аудитория в этом контексте может мыслиться как человечество в целом.

Реальная ситуация публичного убеждения предполагает проблемы, связанные с восприятием аудитории, что соотносится с общими принципами коммуникативной направленности современных риторических исследований: «В риторической аргументации возникает принципиальная многозначность выражения, поэтому одна из главных проблем теории аргументации – не просто определить смысл выражений, но с каждым новым ходом речи соотнести замысел говорящего и оценку слушающего» [Там же: 55].

Главная задача риторической аргументации – добиться от аудитории согласия с мнением оратора, результатом которого становится присоединение к нему. Факт согласия основан на топосах, представляющих собой «…общие посылки, часто подразумеваемые, которые включаются в обоснование большей части предпочтений и выборов» [Там же: 55].

Интересно понимание категорий «консервативный» и «революционный» в рамках теории аргументации Брюссельской школы. Топы количества и качества задают ценностные параметры для двух противоположных стилей аргументации – «классического» («консервативного») и «романтического» («революционного»). При этом для классического стиля значим топос количества, обосновывающий преимущество существующего положения вещей, а для романтического – топос качества, противопоставляющего «идеал» «узусу»: [См.: Там же: 55-56].

Принцип топической аргументации получает применение в современных исследованиях по риторике. В частности, можно назвать работы А.К. Соболевой «Топическая юриспруденция» и Ю.В. Шуйской «Аргументация в судебной риторике». С.А. Минаева в статье «Подходы к пониманию риторической культуры современного человечества» описывает модель убеждения слушателей в ключе Брюссельской школы: «Успех исполнения предопределяется способностью автора выявлять на этапе подготовки топосы, разделяемые им и аудиторией, и опираться на них в ходе реального общения».[10]

Следует отметить, что аргумент не существует изолированно, а приобретает значимость только в системе аргументации, т.е. в контексте других аргументов. Конкретная лексическая единица, употребляемая в риторическом аргументе, не может быть нейтральной. Она влияет на структуру конкретного аргумента, таким образом, вписываясь в общую систему аргументации. Поэтому определить ораторский замысел можно, выяснив, какие слова оратор использует, а какие избегает, предпочитая им другие.

Исходя из концепции неориторики, в данной работе предполагается подробный анализ задействованных ораторами в ходе аргументации лексических единиц. Также большое значение для построения аргумента, представляющего собой высказывание, имеет синтаксис. Та или иная синтаксическая конструкция, отличаясь от обычного хода речи, изменяет «перспективу рассмотрения предмета», «создавая переход от привычного к новому» [См.: там же: 57]. Кроме лексики и синтаксиса, Брюссельская школа рассматривает в виде важного элемента риторической аргументации логику.

Можно заключить, что такой подход дает направление всем современным исследованиям по теории риторики: «…несмотря на разнообразие концептуальных вариантов неориторики, их все же можно объединить неким общим основанием, коим является логико-лингвистический подход к изучению риторики, представленный в работах целого ряда известных ученых: А. Волкова, С. Граудиной, Ж. Дюбуа, Х. Лансберга, Т. Матвеевой, Х. Перельмана, Ю. Рождественского и др.»[11].

Таким образом, Брюссельская школа неориторики рассматривает риторическую аргументацию как филологическую проблему, выделяя в качестве основных составляющих риторического аргумента лексику, семантику и синтаксис. При этом большое значение придается коммуникативному аспекту, а сам процесс аргументации воспринимается как разновидность коммуникации. Кроме того, Брюссельская школа включает в анализ риторического аргумента логический компонент. Также школа Х. Перельмана придает значение стилю, изобразительным и выразительным средствам языка.

1.1.3. Неориторика в США

В эпоху неориторики активно развивается изучение истории и разработка теории предмета. В США риторикой занимаются, в основном, филологи-классики или медиевисты. Здесь можно выделить работы таких исследователей, как К.Р. Уоллес, В.С. Холуэлл, Р. Мак-Кеон, Б. Вейберг, Д.Л. Кларк.

В 1957г Кларк пишет труд «Риторика в системе Греко-римского образования», где говорит об актуальности риторических исследований в наше время, которое является эпохой масс медиа, и, следовательно, делает произнесенное слово особенно важным.

В дальнейшем многие исследователи будут говорить о большом значении риторики в информационном обществе. В частности, об этом пишут такие российские исследователи, как Ю.В. Рождественский или В.И. Аннушкин, который подчеркивает широту и многоплановость дисциплины в ее современном состоянии: «Современная риторика – учение о речевых коммуникациях развитого информационного общества. <…> Современная риторика обращена ко всем родам, видам и жанрам речи, и прежде всего к массовой информации» [Аннушкин 2000: 8].

В данной работе исследуется философская и этическая сторона риторической аргументации, поэтому для нее представляет интерес рассмотрение этой области в неориторической теории, в частности, в американской неориторике, где складывается противоречивое отношение к этим вопросам.

С.Ю. Медведева, автор статьи «Риторика и риторическая критика в США» указывает на междисциплинарность риторических исследований, отмечая их особую связь с философией и этикой, которая понимается как «господствующая» над риторикой[12]. Все, что не вписывается в этические категории относится к области «пропаганды» и оценивается негативно. Кроме того, американская риторика объявляет себя стоящей над идеологическими позицией, и поэтому находящейся вне контроля философии.

Такая позиция существенно сужает подход к исследуемому материалу, что отмечается и самими американскими исследователями, например, К.К. Кэмпбеллом. В своей работе «Онтологические основания риторической теории» он предлагает классификацию из трех теорий риторики на основании отношения к онтологической посылке «человек по природе своей склонен убеждать других, и имеет к этому способности» [Медведева 1987: 93].

1) Рационалистическое направление, согласно которому человек может убеждать благодаря своим рациональным способностям. Риторика является искусством логического рассуждения или аргументации. Кэмпбелл, критикуя это направление говорит, что не следует подгонять все типы текстов под жесткую логическую схему и отказываться от анализа других средств языка, служащих убеждению. Кроме того, средства, которые используются оратором для обоснования той или иной альтернативы, вычленяются с помощью процедур, имеющих философскую направленность.

2) Бихевиористическое направление – объясняет персуазивные свойства человека его психофизиологическими свойствами. При таком подходе критерии анализа вербальных сообщений могут быть только психологическими.

3) Исследование «поведения, ориентированного на «знаки-символы»

«Утверждается, что человек способен к риторике в силу своего умения использовать и производить знаки-символы, в силу своих лингвистических «реакций» - таким образом он может убеждать других и сам подвергаться убеждению» [Там же: 95].

Кэмпбелл придерживается третьего подхода, считая, что он дает наибольший простор для анализа языковых средств и является наиболее «продуктивным и жизнеспособным». При этом исследователь указывает на некоторую неопределенность границ и объема материала, возникающую при таком подходе. Следует также отметить, что совершенно неясны критерии выделения и анализа так наз. «знаков-символов». Подход к исследованию текстового материала, применяющийся в данной работе, можно описать как синтез первого и третьего направлений, если понимать в качестве «знаков-символов» определенные понятия с их семантическими полями, стимулирующие слушателя на конкретную реакцию.

Еще одним крупнейшим исследователем современной риторики в США является К. Берк. По мнению С.Ю. Медведевой, концепция К. Берка также является онтологической и опровергающей тезис о независимости риторики от философии. Основным понятием риторики Берка является идентификация или отождествление оратора с аудиторией благодаря наличию определенных «моделей опыта», которые могут быть универсальными или частными и являются сходными в данном речевом коллективе.

Для анализа идентификации К. Берк создал знаменитую систему «пентады», включающую следующие компоненты: акт, действие (то, что произошло), сцена (место действия), агент (действующее лицо), средства (используемые приемы), цель. В рамках такой системы говорящий – исполнитель, «действующий на определенном социологическом фоне» [См.: там же: 96].

Для данной работы исключительно важна неориторическая категория «самоидентификации» оратора с аудиторией, что будет продемонстрировано в практической части. «Модели опыта» понимаются в контексте учения Брюссельской школы и рассматриваются как топические системы, принятые в данной аудитории.

1.1.4. Неориторика Германии, других европейских стран и России

В Европе историко-филологические исследования риторики ведутся практически во всех странах. Собственные школы неориторики сложились в Германии, Италии, Франции и др. странах. Особенно значимыми являются риторические исследования в Германии, которые отличаются своей фундаментальностью, разработанностью и многоплановостью.

Неориторика в Германии развивается очень продуктивно благодаря наличию высокого общего уровня немецкой филологической традиции. Фундаментальный труд «Руководство по литературной риторике» Г. Лаусберга является лучшей работой в этом направлении на всей территории Европы и США. Работа Г.Ф. Плетта «Введение в риторический анализ текста» исследует лингвистику и стилистику текста, а также уделяет большое внимание истории предмета[13].

Кроме того, в Германии интенсивно разрабатывалась теория топики и аргументации. Был издан двухтомный труд «Исследование топосов». В 1983г появляется библиографический указатель по риторике, топике и аргументации. Аргументация теснейшим образом связывается с лингвистикой текста. В данной дисциплине существует представление о двух уровнях в тексте: синтагматического – связность и прагматического – модальность.

На исследованиях Г. Лаусберга следует остановиться подробнее, так как они представляют большой интерес для интерпретации сущности предмета риторики. Его фундаментальный труд, изданный в 1960г, вместил в себя огромное количество фактического материала, позволившего включиться в изучение различных аспектов риторической науки широкому кругу исследователей, что подтверждается большим количеством публикаций по риторике, появившимся после 1960-го года [См.: Александрова 1987: 70]. Исследование Лаусберга дало мощный толчок разработке теории предмета, находившегося до того момента в состоянии застоя: риторика и элоквенция часто воспринимались как синонимы. Этот факт может рассматриваться как результат кризиса риторики, о котором было сказано выше.

Л.А. Александрова считает заслугой Г. Лаусберга восстановление пятичастной структуры риторики и развитие аналитического подхода к целям и задачам риторики. Исследователь рассматривает предмет риторики как значимый именно по отношению к современной ситуации. «Основным моментом, определяющим статус риторики на современном этапе, является превращение ее из теории производства речи в теорию анализа речи» [Там же: 71].[14]

Результатом этого становится переосмысление категорий и понятий риторики. Теперь приоритет в анализе отдается не устной речи, а письменной. Взамен старой оппозиции «устная – письменная речь» выстраивается следующая, трехчастная оппозиция собственно устной (обиходной) речи, исключительно письменной (математические языки, языки логики и программирования), и, с противоположной стороны, устно-письменной речи, для которого существуют одновременно возможности произнесения или пересказа письменного текста. По мнению исследователя, именно последний тип речи предполагает необходимость риторического анализа: «…благодаря звуковой реализации (реальной или потенциальной) речь на естественном языке сопровождается появлением смысла, раскрытие которого и входит в задачу риторического анализа» [Там же: 71].

В статье Л.А. Александровой демонстрируется принципиально иной подход к риторическому кризису, в рамках которого он описывается как закономерный, исторически обусловленный процесс смены научной парадигмы в филологии: «Классическая риторика создавалась для форм устной речи, которая благодаря постоянному взаимодействию собственно языковых, символических средств, и речевых средств (мимика, жест, тембр и т.п.) не предполагает необходимости интерпретации. Поэтому все риторические приемы являются средствами производства речи, а не ее анализа. Исторически обусловленный переход от создания текстов к интерпретации текстов как основной задачи филологии, начавшийся в XIX в. и продолжающийся в настоящее время, привел к постепенному вытеснению риторики из состава научного знания» [Там же: 71-72].

Так же, как и Н.А. Безменова (см. выше), Л.А. Александрова констатирует отрыв оформления мысли от ее содержания в «антириторической методологии». Безусловно, такой подход существенно сужает и ограничивает предмет филологического исследования в целом. Например, если Аристотель понимает метафору как когнитивное средство, то затем она сводится к элементу украшения речи.

Современная гуманитарная наука осознает необходимость возврата риторической традиции во многом потому, что нуждается в обобщающей методологии, которой на данный момент не существует: «До известной степени этим и объясняется обращение к риторике, в частности, западногерманских исследователей в поисках объединяющих все гуманитарные науки метаязыка» [Там же: 73]. О необходимости поиска некой универсальной логики и методологии для гуманитарных наук пишет и основатель неориторики Х. Перельман [См.: Волков 1987].

Риторическая и герменевтическая теория Г. Лаусберга – это возвращение риторики в качестве метода анализа литературного текста, а также поворот в сторону прагматики языка. Г. Лаусберг говорит о тексте как о «чужом знаковом поведении», понимаемом как коммуникативный процесс. Через категорию речевого поступка герменевтика и риторика сближаются с современной теорией коммуникации, т.е. с прагматическим аспектом языка. Таким образом, современная риторическая теория и теория коммуникации (филологической дисциплины, максимально востребованной современным обществом), должны развиваться взаимосвязано. Современная риторическая теория активно обращается к функции интерпретатора в коммуникативном процессе [См.: Волков 2009: 227].

Примечательно, что в связи с интересом к прагматике языка возрастает значение риторической аргументации, связанной с теорией коммуникации: «Анализ прагматической стороны коммуникативного процесса, особенно отчетливо выступающий в момент произнесения и восприятия речи, базируется на понимании предмета речи в классической риторике, включающем социальные отношения между говорящим и слушающим» [Александрова 1987:. 80].

Н.Н. Трошина в статье «Риторика и теория коммуникации»: (на материале немецкоязычных публикаций) рассматривает сходную проблематику в современных риторических изысканиях в Германии, обращая особенное внимание на риторику как теорию построения текстов, имеющих своей целью воздействие на адресата таким образом, что он совершает «ментальные и реальные акты», «соответствующие интенции адресанта»[15]. Следовательно, интерес исследователя вызывает коммуникативно-прагматический аспект риторики.

Характерно, что интерес к риторике пробуждается в Германии в начале XX в., вместе с усилением интереса к речевой коммуникации. В 1910-1914гг появляется двухтомная «Риторика» Э. Гайслера, где исследователь – фонетист по своей специальности – останавливается на произнесении ораторского текста, т.е. на звучащей речи. В 1932г выходит книга Э. Драха «Оратор и речь», также являвшегося фонетистом.

В немецкой неориторике господствуют два основных направления исследований: герменевтическое, опирающиеся на античную теорию (Г. Лаусберг, Г. Гайснер, Й. Коппершмидт) и эвристическое, представляющее собой разработку риторических фигур, неизвестных античности (Г.Ф. Плетт).

Г. Гайснер – основатель функциональной риторики, сходной с американской неориторикой и противопоставляемой литературной риторике Г. Лаусберга. В отличие от Лаусберга, анализировавшего письменные тексты, Г. Гайснер останавливается на исследовании устных, «порождаемых в различных коммуникативных сферах» [Трошина 1987: 120]. Теория Гайснера основывается на герменевтике устной речи, основоположником которой, по его мнению, стал К. Бюлер с его моделью речевой коммуникации, подчеркивающей интенцию говорящего. Следующий шаг – это семиотическая модель языкового знака Чарльза Пирса, где знак имеет три аспекта – синтаксический, семантический и прагматический. На ее основе Гайснер строит свою функционально-семиотическую модель, включающую следующие взаимодействующие составляющие: синтактика – языковой аспект – семантика – речевой аспект – прагматика – риторический аспект [См.: там же: 130].

Й. Коппершмидт в работе «Общая риторика: Введение в персуазивную коммуникацию» рассматривает риторику как теорию персуазивной коммуникации, где соотносит риторическую коммуникацию и коммуникацию как таковую. При этом в процессе персуазивной аргументации может иметь место не только рациональное воздействие, но и эмоциональное, в результате которого происходит не косенсус, а «эмоциональная интеграция» с подавлением реципиента. Поэтому существенным признаком персуазивной коммуникации является косвенность. Таким образом, Й. Коппершмидт сближает риторику с языковым манипулированием. Используемая исследователем категория «консенсуса» пересекается с категориями «проблемной ситуации» и «присоединения» в теории А.А. Волкова.

В целом, в Германии второй половины XX в. наблюдается очень интенсивное развитие риторической науки, причем как в ФРГ, так и в ГДР. В ГДР акцент делается на исследовании риторической коммуникации как осуществлении общественных отношений между людьми и социальными группами. Это связано с господствовавшей в то время в ГДР теорией марксизма [См.: там же: 122].

Неориторическая теория имеет свою специфику в разных европейских странах. В частности, в Англии риторическая наука представлена такими именами, как, например, С.Э. Тулмин - исследователь практической аргументации, М.Л. Кларк - исследователь риторической традиции, написавший работу «Риторика в Риме. Исторический очерк», где делается акцент на коммуникативную природу риторики. Он, так же как и его американский однофамилец, интересовался ролью риторики в современном человеческом сообществе, отмечая возможность использования риторики средствами массовой коммуникации.

В Италии, где риторическая традиция в силу исторических причин была наиболее хорошо развита, большее внимание обращается на историю национальной риторики, которая здесь освещена лучше, чем в других европейских странах. Основной корпус научных публикаций складывается в рамках Болонской школы, представленной такими исследователями, как Р. Барилли, А. Сера, П. Баньи, Э. Маттьоли и др.

Во Франции в середине XX в. так же появляется ряд интересных исследований по риторике. В конце 50-х полностью публикуются «Тетради» П. Валерии, где говорит об исключительной важности риторических категорий в литературном языке. Таким образом, происходит своеобразная «реабилитация» риторической теории в рамках осмысления поэтического творчества самими художниками. Французская неориторика представлена такими именами, как Р. Барт, Ж. Женнет, Ц. Тодоров, К. Варги и др.

Риторическая теория интенсивно развивается в рамках Льежской школы. Один из ее основателей, Ж. Дюбуа, интерпретирует неориторику как науку, возникшую «на границе структурализма, семиологии и новой критики». Можно заключить, что французская неориторика существует в контексте современных направлений лингвистической науки[16].

Н.А. Безменова не разделяет позиции Дюбуа по отношению к связи риторики со структуразлизмом, подчеркивая изначальную экстралингвистическую сущность риторических приоритетов: «В основе самой классической риторической доктрины лежат представления о контексте, об экстралингвистической реальности, об общении, осуществляемом в зависимости от ряда факторов» [Безменова 1991: 119]. Здесь мнение исследователя пересекается с теорией риторической аргументации А.А. Волкова, берущей свое начало в концепции Перельмана, согласно которой, роль внешних факторов имеет определяющее значение для формирования ораторской мысли. В этом плане риторика как наука о речи (лингвистика речи), по мнению Р. Барта, является «перекрестком» различным гуманитарных наук – истории, социологии, литературоведения и теории дискурса, определяемого как «любой конечный отрезок речи, представляющий собой единство с точки зрения содержания, передаваемый со вторичными коммуникативными целями и имеющий соответствующую этим целям внутреннюю организацию» [См.: там же: 119].

Таким образом, неориторика во Франции активно развивается в различных направлениях, во многих аспектах пересекаясь с неориторикой Брюссельской школы. При этом французская школа активно оперирует с термином «дискурс», одним из ключевых понятий структуралистской теории.

Риторика также активно развивается в Восточной Европе. В Чехословакии И. Краус пишет работу, озаглавленную как «Риторика в истории языковой коммуникации», что лишний раз демонстрирует большой интерес современных исследователей именно к коммуникативной составляющей риторики. В Румынии в 1973г выходит исследование В. Флореску «Риторика и неориторика: генезис, эволюция, перспективы». В работе говорится о реабилитации риторики, задача которой – гармоническое и интегральное развитие человека. Исследование интересно тем, что там представлен анализ новейшего периода развития дисциплины (50-е годы). Также работы по риторике издаются в Польше. В своих работах по истории вопроса ряд исследователей, в т.ч. Н.А. Безменова, отмечают общеевропейский и общемировой характер интереса к риторике.

Отечественная риторическая наука начала развиваться как описание особенностей национальной традиции в 20-е годы XX в.. В 1930г появляется работа В.В. Виноградова «О художественной прозе» с разделом «Поэтика и риторика» и главами «Из истории и теории риторики», «Опыты риторического анализа», а также разделом «Проблема риторических форм в «Дневнике писателя» Ф.М. Достоевского. Также среди исследователей, говоривших о необходимости изучения риторики в 20-е годы можно назвать Б.В. Томашевского и Г.Г. Шпета.

В.В. Виноградов говорит о необходимости исследования национальной и европейской риторических традиций. Работа В.П. Вомперского, появившаяся в 80-е, принадлежит к числу именно таких исследований. Автор останавливается на изучении ранней риторической традиции в России. В его работе «Стилистическое учение М.В. Ломоносова и теория трех стилей» рассматриваются также стилистические взгляды доломоносовской поры. Это славянские риторики XVI – XVIII вв., риторика епископа Макария (1617-1619), «Риторика» М.И. Усачева (1699), «De officium oratore» Феофана Прокоповича, а также риторические воззрения Тредьяковского.

А.Ф. Лосев исследует античные риторики. Работа Лосева «Античные риторики» стоит в ряду с другими подобными работами по всему миру, ставшими результатом возврата интереса к античной риторической традиции.

С.С. Аверинцев, рассматривая исторические судьбы риторики, говорит об этапе «рефлексивного традиционализма», который завершился в XIX веке. Следующим периодом стал кризис риторики. В Советские годы риторическая традиция находится в забвении и возрождается в трудах Ю.В. Рождественского. Первые научные работы по риторике, написанные в нашей стране, принадлежат С.Б. Багдасаряну, Н. Канделаки, О.П. Брынской, О.И. Захаровой [См.: Безменова 1987: 36].

Кроме того, за последние два десятилетия появилось большое количество публикаций по истории и теории риторики, теории риторической аргументации. Здесь можно назвать таких исследователей, как А.А. Волков, Н.А. Безменова, В.И. Аннушкин, Г.Г. Почепцов, Т.А. Ладыженская, А.К. Михальская, Л.К. Граудина, А.К. Соболева и многие другие.

§2. Анализ категории «ценность» в работах по аксиологии

«Ценность» – ключевое понятие данной работы, поэтому оно нуждается в подробном анализе. В контексте исследования для этого понятия можно предложить следующее определение: ценность – универсальная философская категория, классифицирующая явления действительности или абстрактные понятия человеческом сознании. Похожее определение дается в «Новой философской энциклопедии»: «Ценность – одна из основных понятийных универсалий философии, означающая в самом общем виде невербализуемые, «атомарные» составляющие наиболее глубинного слоя всей интенциональной структуры личности – в единстве предметов ее устремлений (аспект будущего), особого переживания-обладания (аспект настоящего) и хранения своего «достояния» в тайниках сердца (аспект прошедшего), - которые конституируют ее внутренний мир как «уникально-субъективное бытие»[17]. В этом определении также подчеркивается неоднозначность понятия «ценность»: «Историческая и логическая контаминация философского понятия ценности и основной категории политэкономии - «стоимость» (ср. «цена»), с одной стороны, и его близость к другим понятиям, маркирующим интенциальность индивида – прежде всего благо и цель – с другой, обусловливает сложность «обособления» понятия ценности в его историческом развитии» [Новая философская энциклопедия 2010: Т. 4: 320].

Существует еще ряд определений категории «ценность». Например, в «Философском энциклопедическом словаре» «ценность» трактуется как термин, указывающий «на человеческое, социальное и культурное значение определенных явлений действительности»[18]. В статье указывается, что, по сути, любое явление действительности может выступать объектом ценностных отношений. В «Философской энциклопедии» (1989г) ценность также определяется как значимость явления (объекта), на который она указывает: «Ценность – философское и социологическое понятие, обозначающее, во-первых, положительную или отрицательную значимость к.-л. объекта, в отличие от его экзистенциальных и качественных характеристик (предметные Ц.), во-вторых, нормативную, предписательно-оценочную сторону явлений общественного сознания (субъективные Ц. или Ц. сознания)»[19]. Таким образом, последние два определения понимают ценность опосредованно через явления действительности. В данной работе категория «ценность» будет пониматься согласно с первым определением, представленным в «Новой философской энциклопедии». Кроме того, необходимо сделать следующее дополнение: ценностные категории сознания берут свое начало в неких культурно значимых письменных или устных текстах, что и будет продемонстрировано в дальнейшем, в ходе анализа ораторских текстов.

Научным анализом категории «ценность» занимается аксиология – «…философская дисциплина, исследующая категорию «ценность», характеристики, структуры и иерархии ценностного мира, способы его познания и его онтологический статус, а также природу и специфику ценностных суждений. Аксиология включает и изучение ценностных аспектов других философских, а также отдельных научных дисциплин, а в более широком смысле – всего спектра социальной, художественной и религиозной практики, человеческой цивилизации и культуры в целом» [НФЭ 2010: Т. 1: 62].

Исследование ценностной категории имеет длительную историю в развитии европейской мысли XIX в. Это так наз. Предклассический период: становление аксиологии, определение сферы исследования и критериев научного анализа (1860 – 80-е гг.). Здесь следует упомянуть таких исследователей, как Р.Г. Лотце, Ф. Брентано, А. Ритчль, Ф. Ницше. Следующий период – Классический (1890 – 1920-е гг.): ценностная проблематика занимает ведущее место в европейской мысли (М. Шелер, Э. фон Гартман, В. Виндельбанд, Г. Риккерт, М. Вебер). Наконец, постклассический период (с 1930-х гг.) характеризуется ограниченностью своих достижений по сравнению с предыдущим периодом и неоднозначностью. Основные направления этого периода: вызов аксиологии со стороны некоторых ведущих философов XX в. (в частности, М. Хайдеггер); развитие классических моделей фундаментальной аксиологии по отдельным направлениям (Дж. Дьюи, А. Дж. Айер, Н.О. Лосский, М.М. Бахтин и др.) и, наконец, характерная популяризация аксиологических знаний, выразившихся в развитии прикладных аксиологических исследований (своего рода «аксиологический бум») [См.: НФЭ 2010: Т. 1: с. 62-67]. Для данной работы особенно актуален этот последний этап, анализирующей ценностные категории современных авторов в риторическом (аргументативном) аспекте.

Современные исследования по аксиологии интерпретируют категорию «ценность» в связи с актуальной социально-политической, идеологической и исторической проблематикой, поэтому представляется возможным применять этот термин при разборе работ полемистов Н.А. Нарочницкой и В.И. Новодворской.

Интересно, что между отношением к риторической и аксиологической традиции существует некая аналогия – аксиология в XX в., как и риторика в XIX в., подвергается резкой критике. Наше время (конец XX – нач. XI в.) характеризуется бурным интересом как к риторике, так и к аксиологии. Можно сделать вывод, что существует обширное поле для их взаимодействия: это, в первую очередь, социальная и политическая сферы, а также философская, научная, экономическая. В данном случае очень характерной является переориентация гуманитарной мысли от позитивистской философии объективного познания к субъективной сфере осмысления действительности. Например, М.П. Данилкова в работе «Введение в аксиологию» отмечает: «Многие мыслители современности считают, что в современной философии центр тяжести переместился с проблемы познания на проблему ценностей»[20].

Прикладное значение аксиологии ярко иллюстрируют такие работы, как «Ценности. Ценностные ориентации. Ценностные пространства» И.А. Суриной, «Базовые аксиологические модели в социально-философском знании» Г.Н. Кузьменко, «Аксиология» В.В. Ильина, «Культура, личность, деятельность» (аксиологический аспект) О.А. Голубковой и другие.

И.А. Сурина рассматривает ценности как категорию, организующую общество и вступающую во взаимозависимые отношения с динамикой общественной системы: «Ценности, являясь элементом культуры, составляют основу ценностно-нормативного механизма регуляции социального поведения. Кроме того, под воздействием реформирования общественной системы они подвержены трансформации, что соответственно приводит к изменению социальных взаимодействий»[21].

В исследовании И.А. Суриной ценности рассматриваются не только как одни из механизмов общественной жизни, но и как поведенческая установка, и как нравственный критерий, организующий жизнь человека: «Ценностные ориентации образуют высший уровень в иерархии диспозиционных образований, указывая на предрасположенность к определенному восприятию условий жизни и деятельности и к поведению, а в ситуациях нравственного выбора являются критериями принятия социальным субъектом жизненно важных решений» [Сурина 1999: 3].

Интересна характеристика современной социокультурной ситуации в России в ценностном аспекте. По мнению автора, она находится в состоянии кардинальных изменений ценностных ориентиров и поэтому особенно нуждается в исследовании как в полной мере отражающая проблемы переходного периода во всех общественных сферах: «Общественные изменения в условиях неустойчивости социальной системы привели к реформированию всех сфер общественной жизни, которое вызвано необходимой адаптацией к быстро изменяющимся социальным условиям. <…> Именно в такой социокультурной ситуации особенно важно изучение изменений ценностно-нормативных систем» [Сурина 1999: 47]. Представляется, что для данной работы подобный вывод имеет большое значение, так как анализируемые авторы (Нарочницкая, Новодворская) относятся именно к такому переходному периоду.

Г.Н. Кузьменко в монографии «Базовые аксиологические модели в социально-философском значении» дает определение понятия «система ценностей», также обращая внимание на ее основополагающее значение для общественной организации: «Система ценностей – это целостная и логически непротиворечивая система значений, которые <…> имеют для людей те или иные явления или процессы социальной действительности»[22] [23].

Примечательно, что Кузьменко подчеркивает субъективный аспект восприятия ценностей, ориентированный на «живого человека», а не на некую объективную данность [См.: Кузьменко 2009: 41]. Такой подход вписывается в контекст «постпозитивистских» установок современной гуманитарной мысли, в том числе, аксиологии и риторики. Как и И.А. Сурина, Кузьменко рассматривает ценности в их конкретном социокультурном аспекте (напр., пантеистическая, монотеистическая, атеистическо-материалистическая и др.). Подобная точка зрения соответствует главной идее неориторики о конкретной культурной и эпохальной «привязке» того или иного ценностного утверждения.

Работа Кузьменко актуальна для данного исследования, так как она пересекается с ним по проблематике: автор заинтересован в нахождении общей базы для анализа различных авторских концепций, претендующих на социальную значимость. Именно такой базой и становятся ценностные отношения: «…тип ценностного отношения выбран объектом аксиологического моделирования, так как он позволяет максимально полно выявить то содержание ценностей, которое в него вкладывают авторы разных, зачастую антагонистических социально-философских взглядов» [Кузьменко 2009: 241].

Сходные аспекты выделяются О.А. Голубковой в монографии «Культура, личность, деятельность»[24]. Согласно концепции исследователя, культура – это динамическая система, основанная на ценностях и меняющаяся благодаря трансформациям ценностных систем. Как и Сурина, Голубкова уделяет внимание понятию «переоценки ценностей» или «культурного кризиса», которое становится актуальным в контексте трансформационных сдвигов ценностных систем: «Сжатие временных рамок процесса смены ценностей не позволяет новым символам и знакам быстро адаптироваться к традиционной знаковой системе ценностей, что создает впечатление разрушения старых ценностей или «кризиса культуры»» [Голубкова 2007: 16]. При этом подчеркивается преемственность ценностей в рамках культуры, когда ценности, существующие в данное время, оцениваются с точки зрения определенного «культурного эталона», берущего начало в прошлом.

Работа Голубковой интересна своим вниманием к языковой сфере человеческой деятельности и ее связи с ценностями. По мнению автора, личность проявляет себя в формах самостоятельной активности – деятельности и общении, поэтому исключительно важной сферой выражения ценностных ориентаций личности является языковая сфера. Это происходит благодаря участию языка в формировании понятий: «…слова приобретают роль опорных точек понятийной структуры» [Там же: 58].

Языковое выражение может участвовать в формировании ценностной системы благодаря своим семантическим свойствам, способным формировать оценку: «В языке оценочный аспект представлен как определенная конфигурация ценностно-смысловых отношений методологического сознания, которая отвечает за моделирование своеобразного освоения субъектом реалий бытия. Означает для индивида стиль мышления и проявляется в особой семантической окраске основных категорий, составляющих структуру функционирования мышления определенной культуры…» [Там же: 66].

В.В. Ильин в работе «Аксиология» также указывает на значимость сферы общения, т.е. языковой сферы для существования ценностей, являющихся предметом исследования аксиологии: «Аксиология – нормативная, рефлективная дисциплина. В отличие от иных наук, изучающих способы конкретного социального поведения (юриспруденция, история, педагогика), она концентрируется на вопросах фундаментального свойства: стихия человеческого общения и принципы его регуляризации, регламентации, регуляции составляют нерв аксиологического рассмотрения»[25].

Таким образом, можно сделать вывод, что ценностный аспект является одним из главных при изучении человеческой культуры и анализе различных сфер человеческой деятельности, в том числе, создания идеологических пространств и их динамики. При исследовании идеологического пространства на первый план выходит сфера человеческого общения, формируемая языком через посредство семантической специфики языковых выражений.

2. Риторическая аргументация как инструмент формирования ценностных систем.

§ 1. Риторическая аргументация в различных аспектах

2.1.1. Лингвистический аспект (семантические исследования)

Основное свойство семантики языковых единиц, применимое в аргументации – неоднозначность их толкования. Именно с помощью дополнительных смыслов, которыми оратор наделяет задействованные языковые понятия, частично или полностью изменяется первоначальный смысл выражения, и семантическое поле данного языкового выражения, применяемое в контексте аргументации, так или иначе, взаимодействует с другими семантическими полями, пересекаясь, разводясь или отождествляясь с ними в процессе аргументации[26]. Вот как характеризует такое использование лексического понятия И.М. Кобозева: «Значение X-а – это информация, связываемая с X-ом конвенционально, т.е. согласно общепринятым правилам использования X-а в качестве средства передачи информации. Смысл X-а для Y-а в T – это информация, связываемая с X-ом в период времени T, когда Y производит или воспринимает X в качестве средства передачи информации»[27].

По мнению Л.А. Черняховской, моделирование смысла конкретной языковой единицы становится доступным, во-первых, путем использования ее собственной многозначности, во-вторых, путем влияния на него других языковых единиц, обладающих собственными семантическими полями. При этом, контекст может вывести языковую единицу за пределы ее собственного словарного значения, и наделить ее смыслом, не закрепленным в словаре[28].

Иллюстрация подобного моделирования языковых единиц, несущих определенную информацию, дается в статье А.Н. Баранова, П.Б. Паршина «Языковые механизмы вариативной интерпретации действительности как средство воздействия на сознание»: это может быть варьирование значение термина в рамках различных идеологических систем («демократия», «свобода», «террорист», «борец за свободу»), или только варьирование оценочного компонента («классовая борьба», «пацифизим», «либерализм») и т.д.[29]. Это связано не только с непосредственным замыслом говорящего, наделяющего языковую единицу тем или иным набором значений, но и с присущим каждой языковой единице разнообразием ее возможных интерпретаций в сознании получателя: «Даже оставаясь в пределах чистого информирования, мы вынуждены констатировать наличие в сигнификативном слое плана содержания языковых выражений большого количества компонентов, воспринимаемых на интуитивном уровне, но плохо поддающихся экспликации» [Баранов, Паршин 1986: 119]. Поэтому аргументация рассматривается авторами в контексте теории речевого воздействия [См.: там же: 129].

Можно заключить, что аргумент создается благодаря основному семантическому свойству слов – иметь помимо значения (т.е. прямого словарного толкования) определенный смысл или набор смыслов, существующих в сознании говорящего как некие коннотации.

Таким образом, в сознании слушателя в процессе восприятия аргументации может произойти изменение структуры исходных понятий. Конечная цель аргументации – присоединение аудитории к мнению оратора, то есть к его видению данной проблемы, согласия с ним.

Семантические поля путем взаимодействия создают ценности (также антиценности) и их системы. Ценности – это, по сути, внешние топы в риторической терминологии, в отличие от внутренних топов – логической основы любого понятия. Топ – некое устойчивое представление, не нуждающееся в доказательствах для носителя данной культуры, который одновременно является представителем некой аудитории, обладающей определенными характеристиками: «Публичная речь предназначена конкретной аудитории, знание и привычки которой обусловливают принципы композиции и выбор средств убеждения»[30]. Каждое конкретное общество обладает речевыми характеристиками, которые и будут влиять на модель ее восприятия знаков языка: «Состав читателей или слушателей представляет исторически сложившуюся социальную группу или речевой коллектив, и аудитория характеризуется теми формами общественного сознания, литературным образованием, эстетическими оценками, которые определяют отношение мысли к слову. Движение мысли участников общения, которое в публичной речи может быть прослежено от первоначального замысла до исполнения, оформляется в завершенной конструкции, и вместе с тем в ней с наибольшей полнотой проявляется социальная природа языка» (Там же). Семантическое поле языковой единицы, связанное с оценкой некого свойства или явления действительности, связан с аксиологическими категориями[31].

В процессе аргументации оратор апеллирует именно к топической (ценностной системе), возникающей в языковом пространстве и, поэтому, имеющей общественную природу: «В отношении к публичной речи общественные группы особенно существенны тем, что именно в их пределах складываются в основном системы ценностей: политических, нравственных, эстетических, конфессиональных, на основании которых в публичной речи вырабатываются топосы – приемы мысли или положения, принятые аудиторией» [Волков 1986: 51]. Поэтому в зависимости от состава речевого коллектива будет меняться и состав топики. Конкретный оратор всегда выступает от имени какого-либо речевого коллектива [См.: там же]. Так как ораторская речь функционирует в сфере речевого коллектива, она связана с другими продуктами этого коллектива – с научной прозой, художественной литературой, массовой информацией [См.: Волков 1986: 47].

Похожей точки зрения на сущность социального общения придерживается С.И. Канонич, исследующий процессы семантизации, зависящие от профессиональных сфер в статье «Слово и деятельностный аспект его семантизации в тексте»: «Социально характеризуемая деятельность людей закладывает особые регулирующие употребления языка правила, вынуждающие говорящих подбирать слова и их значения…»[32]. Он говорит об опосредованной связи семантического поля слова с «социально-деятельностным» и «ситуативно-речевым» направлениями [См.: Канонич 1988: 45].

Такая точка зрения на природу социальной коммуникации особенно актуально для данной работы, в которой планируется проследить связь анализируемых ораторских текстов со значимыми для общества текстами художественной литературы или массовой информации.

Организацию системы представлений общества с помощью семантики языковых единиц пишет А.Н. Баранов в работе «Что нас убеждает?» (речевое воздействие и общественное сознание). Семантика языковых единиц является также инструментом конструирования аргументов, способных повлиять на общественную систему и изменить ее, предоставив убедительную альтернативу: «…в сферу интересов теории аргументации попадают лишь те способы речевого воздействия, которые преследуют цель изменения принципов выбора, используемых человеком в процессе принятия решений»[33]. Исследователь развивает в своей работе «когнитивную теорию аргументации», основанную на передаче от говорящего к слушающему определенных знаний, закрепленных в его сознании в виде «модели мира» (суммы представлений об окружающем мире): «…основная функция языковых сообщений в переговорной коммуникации – аргументативная, а сама аргументация может рассматриваться как средство влияния на человека (дипломата), на процесс принятия решений через изменение модели мира, имеющейся в его сознании» [Баранов 1990: 33]. А.Н. Баранов вводит термин «речевого воздействия», подчеркивая «манипулятивный» компонент аргументации (В данной работе языковое манипулирование отделяется от аргументации).

В работе используется категория «ценность», входящая в состав модели мира: «Важным компонентом модели мира являются ценности и их иерархии, определяющие систему представлений человека. Аргументируя в процессе переговоров, стороны часто апеллируют к ценностным категориям» [Там же]. А.Н. Баранов применят понятие «логической аргументации» (наряду с «эмоциональной», «диалектической» и «порождающей»), которая понимается как доказательство соответствия или несоответствия обсуждаемого тезиса той или иной ценности (напр., «справедливость») [См.: там же]. Большой интерес для данной работы представляют ключевые ценности политической жизни, выделяемые А.Н. Барановым: это категории «справедливости» и «равенства» с одной стороны и «свободы» с другой, причем с первым полюсом ассоциируется «патернализм», со вторым «демократические принципы». Остальные ценности распределяются в рамках этой оппозиции, тяготея к одной из сторон.

Следует отметить, что топическая система оратора должна частично пересекаться с системой слушателя. В процессе аргументации происходит процесс соотнесения собеседником аргументов «со своими интересами и убеждениями» [Баранов 1990: 11]. Если топические системы участников речевой коммуникации пересекаются полностью, то их точки зрения одинаковы, и необходимость в аргументации отпадает. Если же они совершенно разные, то никакая аргументация в принципе невозможна – оратор и аудитория заведомо не могут прийти к договоренности – они «говорят на разных языках». Конечно, такая ситуация вряд ли возможна в действительности, какие-то точки пересечения, скорее всего, будут найдены, тем более что один человек обычно апеллирует сразу к нескольким топическим системам: например, оратор может использовать как религиозные, так и научные ценности в процессе аргументации.

В связи с анализом публичной речи на первый план выходит анализ семантики языка, а также логических структур в речи, о чем будет сказано ниже. А.А. Волков подчеркивает коммуникативную природу публичной речи, которая связана с неоднозначностью ситуации произнесения, влекущей за собой и неоднозначность анализа: «В языке науки это будет отдельное высказывание или умозаключение с определенной логико-семантической структурой <…>. Но организация коммуникативной единицы в публичной речи значительно сложнее, чем в научной, так как ориентация публичной речи на ситуацию общения, а не на речевой коллектив предполагает множественные способы интерпретации знака и неравномерное развертывание аргументов, каждый из которых рассчитывается на понимание слушателей и поэтому развернут с той степенью подробности, которая определена его местом в системе и ясностью для получателя речи» [Волков 1986: 74]. Автором проводится дефиниция коммуникативных единиц для научной и публичной речи: предложение для научной, период для публичной.

Сходная точка зрения на экстралингвистический аспект высказывания представлена в работе Е.В. Падучевой «Высказывание и его соотнесенность с действительностью»: «Референция в полном ее объеме характеризует не предложение, а высказывание: референция осуществляется говорящим в речевом акте»[34]. Высказывание – прагматическая коммуникативная единица: «Люди в своей речевой практике имеют дело с высказываниями, а не с предложениями» [Падучева 2001: 3]. Можно сравнить теорию «текучей» референции Е.В. Падучевой с риторическими подходами к изменению ораторского замысла в зависимости от ситуации, меняющейся в процессе произнесения речи: «Референция – это соотнесенность, вообще говоря, с индивидуальными и каждый раз новыми объектами и ситуациями» [Там же: 8].

Коммуникативные и семантические аспекты предложения исследовались также Н.Д. Арутюной в работе «Предложение и его смысл» и В.А. Звегинцевым в работе «Предложение и его отношение к языку и речи». Оба исследователя обращают внимание на связь семантики языковых единиц с логикой. Например, Н.Д. Арутюнова говорит о «новом периоде взаимоотношений лингвистики с логикой»[35]. Также Н.Д. Арутюнова характеризует референцию в качестве проблемы логики и философии [Арутюнова 2002: 179].

В настоящее время семантическими проблемами языка занимается ряд исследователей, в т.ч. И.М. Кобозева, А.Д. Шмелев, Н.Д. Арутюнова, Г.Г. Почепцов и многие другие. В данной работе планируется рассмотрение теоретических разработок, связанных с коммуникативной и лексической семантикой. Особенный интерес для исследования риторики представляет коммуникативная семантика – новое направление лингвистической науки.

В этом отношении показательна концепция коммуникативной семантики Г.Г. Почепцова, развитая в докторской диссертации «Семантические проблемы коммуникации» и работе «Коммуникативные аспекты семантики». В них автор разграничивает две разновидности семантики – лексическую и коммуникативную.

Следует отметить, что в данной работе такого разграничения не производится. Семантика воспринимается как единое целое, имеющее два аспекта – лексический и коммуникативный, причем второй следует из первого и не может существовать отдельно от него.

Семантика в работах Почепцова понимается как организующая единица речевой коммуникации, а сама коммуникация – как центральный объект языка[36]. Коммуникативная семантика понимается как потенциальная вариативность языковых единиц, используемая при моделировании действительности в сознании получателя с помощью речи: «Коммуникативная семантика – это семантика выбора нескольких семантических структур, соответствующих одной денотативной ситуации. Коммуникативной является зависимость альтернативных структур от ситуации общения» [Почепцов 1988: 7]. При этом исследователь обращает внимание на контекст общения, от которого также будет зависеть выбор той или иной языковой единицы: «Коммуникативно-семантические закономерности – это закономерности варьирования синонимической семантики под воздействием того или иного контекста общения» [Там же: 8].

Г.Г. Почепцов ставит коммуникативную семантику выше словарной как наиболее богатую: «Реальная коммуникативность высказывания, как известно, богаче, чем словарно зафиксированное его содержание»[37]. Исследователь считает, что задача данного лингвистического направления – выйти за пределы лексического содержания предложения. Такая точка зрения пересекается с мнениями А.А. Потебни и Г.Г. Шпета, которые разграничивали слово в словаре и в речи. Для данной работы точка зрения Г.Г. Почепцова особенно интересна своим вниманием к закономерностям перехода от языковой семантики к семантике речи и выделение дополнительных смыслов в «речевых реализациях», «не зафиксированных на уровне речевых правил» [См.: Почепцов 1987: 4].

Таким образом, можно сделать вывод, что контекст, в который попадает слово при коммуникации, понимается исследователями двояко: с одной стороны, это лингвистическое окружение слова, то есть другие языковые единицы, своими семантическими полями влияющие на семантическое поле данной языковой единицы, с другой – экстралингвистический контекст, то есть реальная ситуация общения, придающая данной языковой единице дополнительные смыслы.

2.1.2. Философский аспект риторической аргументации

Риторическая аргументация как теория моделирования ценностных систем, являющихся категорией осмысления окружающей действительности, напрямую связана с философией, и, прежде всего, с философией языка, а также с аксиологией, о чем было сказано выше.

Следует помнить, что риторика как таковая возникла и развивалась в рамках философии. Философы-софисты, которые считаются изобретателями риторики, разработали риторическую теорию на базе философского осмысления природы слова. В частности, большое значение придавалось семантике слов. По сути, софисты стали первыми филологами-исследователями. По словам А.Ф. Лосева, «…они создали какой-то небывалый в Греции культ слова и тем самым небывалое превознесение риторики, использующей слово для разных жизненных целей»[38]. Таким образом, теорию софистов можно назвать философией риторики: «Мы не ошибемся, если скажем, что только софисты впервые заговорили в Греции о силе слова и построили теорию этой силы» [Лосев 1994: 30].

Интересно, что С.С. Аверинцев трактует этот процесс как конфликт философии и риторики: последняя, появившись, начинает вытеснять философию и сама претендует на философское осмысление действительности, но уже через собственные категории: «Не риторика провоцировала философов заниматься ею, риторикой, как посторонним себе делом, но философия однажды спровоцировала заняться риторикой самих же риторов…»[39]. По мнению Аверинцева, именно философия делает риторику из искусства простого словесного украшательства (красноречия) дисциплиной, интерпретирующей действительность методами языковой рефлексии: «…это она начала первая, это она вызвала, выманила риторику из дорефлективной тьмы традиционного красноречия» [Аверинцев 2001: 102]. Аверинцев называет риторику «alter ego философии».

Философию языка и ее связь с риторикой анализировал Ю.В. Рождественский в работе «Принципы современной риторики». Язык определяется им как «общественный интеллект»[40]. Таким образом, языковую деятельность можно назвать философской деятельностью общества, которое конструирует с помощью языковых единиц модель мира, обязательную как для данного общества в целом, так и для отдельного индивида. Поэтому языковая модель мира – это модель познания, которая является динамической системой.

Как уже было сказано выше, эту модель можно изменить путем воздействия на сложившуюся систему представлений человека, которая представляет собой структуру языковых единиц с их семантическими полями, с помощью подстановки других языковых единиц, влияющих своими семантическими полями на изначально существующую схему или хотя бы частичного изменения присущих системе семантических полей. Модель общественного сознания моделируется тем же самым способом, что и модель сознания индивида.

Поэтому сфера использования языковых единиц в общественно значимых целях привлекает этический аспект философии вообще и философии языка в частности. Вот как описывает этический аспект использования языковых единиц Ю.В. Рождественский: «Слово как лексис становится особенно ответственным, так как правильное именование, лежащее в основании лексической единицы, не только толкует назначение и применение всех вещей, но и определенное их понимание, воспитание людей и управление общественными процессами» [Рождественский 2000: 64]. Интересно, что Рождественский говорит о слове в его словарном понимании («лексис»), а не речевом («логос»). Можно заключить, что исследователь придает значение словарной семантике слова, которая незаслуженно ставится на второй план «сторонниками» коммуникативной семантики.

Теория Рождественского, работавшего с категорией имен как организующих единиц общественного сознания, берет свое начало в философии языка А.Ф. Лосева. В книге «Знак. Символ. Миф» Лосев определяет языковой знак как «акт человеческого мышления», который, одновременно, интерпретирует и действительность, и мышление[41]. Языковая единица есть непрерывно развивающаяся вместе с мышлением величина.

Мышление развивается, в первую очередь, потому, что непрерывно развивается и изменяется действительность. Мышление, реагируя на эти изменения, интерпретирует их с помощью языковых знаков, которые каждый раз предоставляют индивиду актуальную модель окружающей действительности. Как уже было сказано выше, языковой единице свойственна динамика семантического поля. Это явление Лосев называет «бесконечной семантической валентностью»: «Такая бесконечная семантическая валентность языкового знака сама собой возникает из того, что она всегда есть акт мышления, а мышление бесконечно уже по одному тому, что оно есть отражение действительности, тоже всегда бесконечной и ничем не ограниченной» [Лосев 1982: 123].

При этом языковой знак обладает и неким постоянным, закрепленным за ним в узусе смыслом. А.Ф. Лосев рассматривает проблемы статичности и подвижности языкового знака в работе «Философия имени», разграничивая понятия «логоса» и «эйдоса». Под эйдосом понимается чистый смысл, единственный и неподвижный, а под логосом «множественная» и «дискретная» сущность[42].

Работа с именами (языковыми единицами) составляет сферу речевой деятельности человека, о которой Ю.В. Рождественский пишет в работе «Теория современной риторики». Речевая деятельность понимается Рождественским прагматически как социально значимая, поэтому речедеятель несет ответственность за продукты свое творчества: исследователь говорит об ответственном создании имен с учетом их вреда и полезности. В таком контексте риторика является ключевым стержнем общественной жизни, организуемой с помощью речи, а слово (имя) становится единицей управления социальными процессами и жизнью общества в целом: «Успех или неуспехи тех или иных стран и народов связаны с тем, насколько именования отвечают этике и политике, а также насколько этика и политика отвечают именам в постоянном росте и числе и в разнообразии в значениях» [Рождественский 2000: 68]. Имена задают модель поведения и требуют от общества и от его членов определенных действий: «Марксизм был новым именем и развил серию имен, определяющих строй общества, при котором корыстолюбие как источник развития общества было запрещено» [Там же].

По мнению Рождественского, риторика является показателем стиля жизни [См.: там же: 65]. Выше было отмечено, что языковая система осмысления и познания действительности является динамической (в силу того, что процесс познания по определению не может быть статичным). Так как риторика в силу своей убеждающей способности является стержнем языковой модели мира, то именно она и помогает ей развиваться, приводя ее в движение: «Если риторикой пренебрегают, то общество стагнируется» [Там же].

Риторика воспринимается Рождественским не просто как наука убеждающей речи, но как организующее звено всей общественной жизни, представляющее собой комплексную дисциплину, которая совмещает различные отрасли современного знания: «Современная риторика – также абстрактная наука, оснащенная математикой и своим формализмом выясняющая объективные законы речи. Объективные законы речи, в свою очередь, объясняют категории политологии и являются научным основанием политологии, которая должна включать в себя культурную и экономическую жизнь общества» [Там же].

Таким образом, можно заключить, что риторика, возникнув как дисциплина в рамках философии, продолжала развиваться на стыке с ней, являясь, как и философия, областью актуального осмысления действительности, реагирующей на вызовы времени. Поэтому при анализе риторической проблематики могут быть использованы философские категории. Две области философии напрямую пересекаются с риторикой – это философия языка и аксиология. Кроме того, логика, которая является одним из философских разделов, используется для риторических построений, о чем пойдет речь ниже.

2.1.3. Применение логики в аргументации

Риторическая аргументация – дисциплина, существующая на пересечении следующих гуманитарных наук: лингвистики, философии и логики, причем базой этого пересечения становится язык. Таким образом, в риторической аргументации можно наблюдать взаимопроникновение и взаимодействие лингвистических, философских и логических аспектов.

Изучение взаимодействия выше перечисленных аспектов является особенно актуальным для современных исследований, в которых особое внимание мыслительной сфере: «Философские проблемы языка и логики – динамично развивающееся научное направление. Особый интерес к нему сейчас связан не только с постоянным стремлением прояснить общие механизмы и закономерности мышления, но и понять то, как же человек способен перерабатывать, трансформировать и преобразовывать огромные массивы знаний в крайне ограниченные промежутки времени»[43].

Аргументация ассимилирует ряд разнонаправленных аспектов, подчиняя их одной общей цели быть убедительными для аудитории: «Основные аспекты аргументации: «фактуальный» (информация о фактах, используемых в качестве аргументов), «риторический» (формы и стили речевого и эмоционального воздействия), «аксиологический» (ценностный подбор аргументов) и, наконец, «логический» (последовательность и взаимная непротиворечивость аргументов, их организация и дедуктивный вывод)»[44].

Исключительно важным при исследовании логической структуры риторического аргумента является следующий момент: в нем наличествуют две разновидности логических форм: действительно логические и псевдологические, которые являются даже более убедительные, чем строго логические: «Взятая в более широком контексте, аргументация далеко не всегда отвечает условиям «принудительной строгости» этого доказательства. Законность аргументации «есть вопрос степени: она более или менее сильна. Вот почему она никогда не является замкнутой: всегда можно добиться ее усиления, подбирая подходящие аргументы» [НФЭ 2010: Т. 1: 163].

«Разделение «доказывания» на действительное и кажущееся было поворотным пунктом в истории аргументации. В этом отношении Аристотеля можно считать первым теоретиком, осуществившим переход от расплывчатой идеи аргументации к строгому определению понятий, к отделению «аргументации вообще» от точного понятия логического доказательства» [Там же: 163]. А.А. Волков в работе «Теория риторической аргументации» также говорит о возможности использования суждений, не отвечающих законам логики, отмечая при этом иллюзорность «нелогичных» аргументов и делая вывод, что восприятие аргументации зависит от уровня компетентности аудитории [См.: Волков 2009: 234-235].

Логика создает цельную картину выстраиваемой оратором в ходе аргументации модели решения данной проблемы: «…аргументируя, приходится следовать законам логики, подбирая аргументы т.о., чтобы они согласовывались между собой, и избегая таких ситуаций, когда каждый аргумент, более или менее правдоподобный сам по себе, оказывается в противоречии с другими» [НФЭ 2010: Т. 1: 163]. Как отмечает А.А. Волков, риторический аргумент объединяется в одно смысловое целое с другими аргументами в рамках того же произведения [См.: Волков, 2009: 234]. Именно поэтому убедительность «нелогичных» аргументов только кажущаяся. Впрочем, Волков замечает, что аудитория может присоединиться к аргументации ритора на основании одного только топа (ценности), не требуя логической убедительности: «Топы рассматриваются как критерии приемлемости умозаключения даже независимо от его логической правильности, согласие принять доводы основано на принятии топов» [Там же: 230].

Во многом именно внимание к логике делает современную риторическую теорию актуальной гуманитарной дисциплиной: «Появление формальной логики сильно повлияло на судьбу аргументации. Сведенная к искусству красноречия, аргументация (как теория спора или диспута) потеряла кредит доверия со стороны точной науки, сохранив только статус бытовой интеллектуальной надстройки над дискурсом. Однако за последние два десятка лет отношение к проблемам аргументации заметно изменилось. Аргументация становится частью общей (информационной) теории общения» [НФЭ 2010: Т. 1: 163]. В связи с этим возникает термин «логика гуманитарного знания» (См. выше).

При этом аргументация является антропоцентрической дисциплиной. Как уже неоднократно отмечалось, значим именно тот аргумент, который признает таковым аудитория.

Семантически структуры, закрепленные в человеческом сознании, имеют глубинные логические структуры, так как логическое устройство в принципе свойственно мышлению: «Изучение глубинных свойств (логических по своей природе и универсальных для различных языков) лингвистических единиц дает возможность глубже проникнуть в их природу, вскрыть общие закономерности их функционирования в языке, выявить инвариантные типы их отношений»[45]. Далее исследователь демонстрирует базовые закономерности классической логики на языковом материале, выделяя такие отношения языковых единиц, как: Отношения тождества между множествами А и В (языкознание – лингвистика), Отношения включения между множествами А и В (тюльпан – цветок) и т.д. [См.: Новикова 1983: 6-7].[46]

Именно на уровне начальных логических структур выстраиваются основные языковые оппозиции, имеющие первостепенное значение при производстве речи, которые исследователь определяет через категорию релевантности: «Будем понимать под оппозицией противопоставление однородных единиц, семантически существенное, релевантное в языке» [Там же: 6].

Но семантика задействованных языковых единиц – это только один из уровней исследования риторического аргумента. Дело в том, что языковые единицы не существуют в рамках риторического аргумента сами по себе, а входят в состав синтаксических конструкций – посылок в риторической терминологии: «Схема представляет собой логическую форму данного аргумента – операцию сведения (редукции) положения к одной или нескольким определенным образом связанным посылкам. Посылки умозаключения связаны между собой посредством среднего члена и с положением (выводом) посредством крайних членов; положение среднего и крайних членов умозаключения определяется законами логики» [Волков 2009: 229]. «Средний» и «крайние члены» – термины классической логики. Можно сказать, что логика организует риторический аргумент на двух уровнях: семантическом (языковые единицы с их семантикой создают синтаксическую конструкцию) и синтаксическом (синтаксические конструкции создают развернутое высказывание – аргумент).

Таким образом, именно логика создает внутреннюю структуру риторического аргумента, сводя или разъединяя семантические понятия, которые должны повлиять на модель мира слушающего. Семантика понятий как бы второй слой аргумента. Третий слой – те или иные этические или аксиологические категории, т.е. это уже относится к области философии.

§ 2. Логико-семантический анализ современных текстов

2.2.1. Логико-семантический анализ работы Н.А. Нарочницкой

В данной работе проанализированы отдельные фрагменты историософского труда Н.А. Нарочницкой «Россия и русские в мировой истории». Вначале кратко о сущности монографии Нарочницкой: это исследование характерных аспектов российской истории и культуры с точки зрения религии, философии и геополитики. Положение России и русской культуры представлено в мировом контексте, где каждая из рассмотренных стран играет собственную роль. Анализируемые в монографии периоды – Новое время, XX в. и начало XXI в. Работа Нарочницкой написана в русле консервативной идеологии, поэтому задача настоящего исследования – представить описание построения системы консервативной топики с точки зрения риторической дисциплины.

Н.А. Нарочницкая рассматривает взаимодействие русской и европейской культуры, с одной стороны, взаимодействие русской и американской культуры – с другой, а также взаимодействие европейской и американской культур. Здесь формируются базовые оппозиции, на основе которых строится дальнейший анализ.

Русская культура, с одной стороны, противопоставляется европейской культуре своей уникальной самобытностью (автор рассматривает эту самобытность в различных аспектах), с другой – объединяется с ней благодаря наличию общих корней, а именно: христианских ценностей. Европейская культура, в свою очередь, делится на две ветви: романо-германскую и англо-саксонскую. Романо-германская ветвь воспринимается в качестве носителя истинной, высокой европейской культуры, базирующейся на христианских ценностях. Эта культура даже если и отступает от изначальной системы ценностей сознательно, не может отойти от них до конца. «Плоды» такого отступления все равно будут высокими как в романо-германской, так и в русской культуре: «Романо-германская классическая культура и русская православная культура – вот квинтэссенция двух христианских опытов. Европейцы и русские дали примеры наивысших форм латинской и православной духовности, западноевропеец и русский – мировые гении – выразили и две разные формы отступления от Бога: гётевский Фауст стал воплощением скепсиса горделивого западного ума, не терпящего над собой никакого судии, а Иван Карамазов – дерзкого вызова Богу русской гордыни, не желающей смириться с попущением зла на земле»[47].

При этом романо-германская культура все же может полностью потерять «христианский императив»: это выражается в создании новой, либеральной, системы ценностей эпохи Просвещения. Данная система ценностей сблизит романо-германскую культуру с англо-саксонской. Для русской культуры таким тотальным крушением традиционной системы ценностных ориентиров станет большевизм, для немецкой культуры – национал-социализм, о чем будет сказано ниже.

Вторая ветвь европейской культуры – англо-саксонская – это протестантская, пуританская этика, направленная исключительно на земные цели и способствующая, путем постоянного труда и накопительства, достичь земного благополучия. Пуританская система ценностей ложится в основу американской культуры. Она противоречит как русской православной системе ценностей, так и классической романо-германской, угрожая им разрушением. Разрушение понимается в двух смыслах – прямом (военная и экономическая экспансия, политическая гегемония) и переносном (размывание и уничтожение традиционных ценностных приоритетов).

В ходе редуцирования и уничтожения традиционной европейской ценностной системы появляется новый тип человека, так называемый «средний европеец» (средний американец), который воспринимается в работе как главный «антигерой».

«Средний европеец» (представитель «третьего сословия») – это продукт как пуританской системы ценностей, так и либеральной системы ценностей эпохи Просвещения. Такой тип личности ориентирован, прежде всего, на достижение материального благополучия, чему способствует либеральная ценностная система, освобождающая человека от необходимости следования высоким духовным целям с одной стороны, и национальным интересам – с другой (отсюда космополитизм).

Как считает автор, главная опасность носителя данной системы ценностей в том, что он придает ей универсальный характер и старается распространить ее на весь мир. Еще одна существенная оппозиция в работе Нарочницкой – противопоставление «универсализма», с одной стороны, и изначальной «многогранности» мира – с другой. Основное отрицательное свойство как либеральной, так и коммунистической идеологии заключается именно в их претензии на «универсализм». При этом распространение такой универсальной идеологии происходит путем насилия – отсюда ее претензии на неограниченную власть.

Анализируемый аргумент:

«Эта цивилизация претендует на воплощение прогресса и вселенский характер, но ей чужд не только напряженный поиск абсолютного добра культуры Достоевского. Крушащему весь мир и саму европейскую культуру янки не «внятны» ни «острый галльский смысл», ни «сумрачный германский гений», ни Декартовы страсти души, ни фаустовские сомнения – лишь libido dominandi – похоть властвования, от которой предостерегал великий европеец Бл. Августин» [Нарочницкая 2005: 11].

В этом аргументе есть несколько смысловых ядер, которые в ходе построения доказательства так или иначе сводятся или разводятся друг с другом. Первое ядро – ‘эта цивилизация’ (т.е. американская цивилизация). Следующее ядро – ‘воплощение прогресса’, на которое «претендует» американская цивилизация. Таким образом, эти смысловые ядра разводятся с помощью семантики глагола ‘претендовать’.

Третье многосоставное смысловое ядро можно охарактеризовать как ‘высокая европейская и русская культура’ («сумрачный германский гений», ‘Декартовы страсти души’, ‘культура Достоевского’ и т.д.). Это смысловое ядро разводится с первым («чуждо» ему). Но, по сути, оно-то, в силу своей многоаспектности, и имеет «вселенский характер», являясь благодаря своей сложности и неоднозначности «воплощением прогресса». Таким образом, ‘культурное’ смысловое ядро, разводясь с первым, сводится со вторым.

Первому же ядру (американской цивилизации) в данном аргументе принадлежат следующие смыслы: это ‘похоть властвования’ и ‘крушение мира и культуры’. Конечно, эти смыслы становятся несовместимыми с признаками «высокой культуры». Интересно, что когда вводится понятие ‘крушения’, в аргументе возникает активный субъект – «янки» (ср. «цивилизация» - понятие пассивное). Это одушевленный аналог «американской цивилизации». Постольку поскольку «действием» этого субъекта является разрушение культуры, его можно называть ‘варваром’ - вводится деструктивный смысловой пласт, враждебный миру в целом и культуре в особенности. Понятие «похоть властвования» привлекает еще одного субъекта, с которым оно и разводится. Это «Бл. Августин», не случайно названный «великим европейцем» (т.е. носителем и выразителем европейской культуры). Это отношения тождества с точки зрения логики. Разводя понятие «великий европеец» с понятием «похоть властвования», отождествленным с «американской цивилизацией», автор еще раз отграничивает понятие «американская цивилизация» от понятия «европейская культура».

В целом редуцированная семантическая схема аргумента выглядит так:

‘американская цивилизация’ (претендует на) – ‘воплощение прогресса и вселенский характер’ – (чужда) ‘европейская и русская культура’ – (которая и является) – ‘воплощением прогресса’

‘американская цивилизация’ – ‘похоть властвования’ (предостерегал) – ‘великий европеец’ (является носителем) – ‘европейская культура’ - (которую разрушает) – ‘янки’ (американская цивилизация).

Не случайно цитирование «Скифов» Блока, где говорится об универсальности восприятия культурного наследия русским человеком, а, следовательно, и всей русской культурой. Здесь развивается оппозиция между носителем русской культуры и «разрушителем-янки» (варваром).

Данный аргумент – совокупность нескольких логических схем, которые представляют собой энтимемы (свернутые аргументы). Основная схема, представленная в аргументе, следующая:

1) Разрушающая культуру цивилизация не является воплощением прогресса и не имеет вселенского характера (большая посылка, которая опущена).

Американская цивилизация разрушает культуру (меньшая посылка).

Следовательно, американская цивилизация не является воплощением прогресса и не имеет вселенского характера (вывод).

В этой логической схеме (первая фигура категорического силлогизма, модус Ferio) понятие «американская цивилизация» является субъектом, а «воплощение прогресса» - предикатом, с которым он разводится в отрицательном выводе. Субъект и предикат вступают в отношения через «средний член» в логической терминологии – понятие «разрушающая культуру цивилизация».

2) а) То, что отрицает выразитель данной (европейской) культуры, отрицает культура в целом.

Бл. Августин (выразитель европейской культуры) отрицает похоть властвования.

Европейская культура отрицает похоть властвования.

В данной логической структуре (3 фигура категорического силлогизма, модус Datisi) субъект (европейская культура) разводится с предикатом (похоть властвования) через посредство среднего члена (носитель культуры, Бл. Августин).

     б) Отрицание главного свойства данной цивилизации – отрицание цивилизации в целом (большая опущенная посылка).

Европейская культура отрицает главное свойство американской цивилизации (похоть властвования) (меньшая посылка).

Европейская культура отрицает американскую цивилизацию (вывод).

Это первая фигура категорического силлогизма (модус Darii). Американская цивилизация (предикат) разводится с европейской культурой (субъект) с помощью среднего члена (отрицание главного свойства данной цивилизации). Две последние логические структуры составляют одно целое, вторая структура продолжает первую, в целом аргумент представляет собой сложный силлогизм (полисиллогизм) [См.: Асмус 2001: 229].

В аргументе задействованы следующие топы:

1) Внутренние (логические) топы: объект (американская цивилизация, мир, европейская культура), субъект (янки), лицо (Блаженный Августин, Декарт, Фауст, Достоевский), якобы присущее американской цивилизации (воплощение прогресса и вселенский характер), присущее американской цивилизации (похоть властвования), препятствующие обстоятельства (чуждость высокой культуре препятствует американской цивилизации быть «воплощением прогресса»).

2) Внешние топы (ценности) [См.: Волков 2009: 237]: идеи высокой европейской и русской культуры, принадлежащие Декарту, Гете, Достоевскому, французам и немцам («острый галльский смысл» и «сумрачный германский гений»). В этой связи не случайна цитата из Блока – она подтверждает тезис автора о романо-германской культуре. Идея христианского смирения, берущая начало в Евангелии (отвержение «похоти властвования» Бл. Августином). Искания, даже через «страсти души» и «сомнения» также воспринимаются как ценность, потому что в конечном итоге они-то и создают плоды высокой культуры. Семантика слова «похоть» соотносится со словом «грех» – ключевым отрицательным понятием в христианской этике.

Духовная капитуляция, по мнению автора, грозит полной духовной и политической ассимиляцией старой культуры в новом мире, создаваемом стандартами американского общества потребления: «Священная Римская империя» уступает место Pax Americana, а некогда великая «Европа Петра» стремительно утрачивает роль явления мировой истории и культуры, растворяясь в «Новой Атлантиде» [Нарочницкая 2005: 13].

В либеральном дискурсе можно также найти подобные высказывания, но, в отличие от консервативной топики, они будут носить знак «плюс» и описываться выражением «интеграция в мировое сообщество». (Н.А. Нарочницкая характеризует мировое сообщество как «химеру», о чем будет сказано ниже). Например, Б. Стругацкий если не положительно, то вполне спокойно относится к утрате национальной самоидентификации: «Что же касается национальной самоидентификации, то несомненно да, она в значительной степени падет жертвой Глобального Потребления. Этот процесс происходит уже сейчас на наших глазах: национальные культуры отступают под натиском некоей «синтезированной» глобальной культуры…»[48].

Из приведенного выше аргумента об опасности американского стиля жизни для классической культуры с историческими корнями следует другой аргумент, являющийся его развитием - в этом контексте русская духовная культура наделяется исторической ролью исключительной важности. Оппозиция «универсализма» - «глобализма» и духовности развивается: русская культура определяется как несущая в себе идею «всечеловечности» (ср. цитата из Блока), то есть, единства в многообразии в противоположность «атлантизму», стирающему все различия и заставляющему все другие культуры жить по собственному сомнительному стандарту:

Анализируемый аргумент:

«При таком упадке духовного экономический демонизм и глобальный геополитический мессианизм атлантической цивилизации бросают вызов всем великим духовным, культурным и национальным традициям человечества. Поэтому «время славянофильствует» в том смысле, что русская идея всечеловечности «загорается необычайным светом» над потоком всемирных событий…» [Нарочницкая 2005: 11].

В данном высказывании развивается семантика предыдущего аргумента, где американская, ‘атлантическая’ цивилизация, кроме ‘враждебности культуре’ и ‘греховности’, наделяется еще смыслом ‘демонизм’ в сфере экономики, который автоматически распространяется и на ее геополитические претензии. В конечном итоге из выше перечисленных признаков для американской цивилизации выводится конечный смысл ‘античеловечность’: в данном контексте не случайно слов ‘демонизм’ - нечто темное, злое, по своей природе враждебное человеческой сущности. ‘Греховность’ атлантической цивилизации, обоснованная в выше приведенном аргументе, в большей степени приобретает религиозную окраску, так как ‘грех’ – это ‘демоническая’ сущность. Русская культура, наоборот, становится как бы надеждой всего человечества. Такой смысл, опять же коренится в христианской религиозной литературе – к Богу призваны «все народы».

В данном аргументе реализуется структура условно-категорического силлогизма (утверждающий модус ponens):

если A есть B, то C есть D

но A есть B

следовательно, C есть D

Если атлантическая культура (со своей идеей «геополитического мессианизма») враждебна человечеству, то противоположная ей русская культура (со своей идеей «всечеловечности») является надеждой человечества

Но атлантическая культура враждебна человечеству

Следовательно, русская культура является надеждой человечества

Внутренние топы: субъектно-объектные отношения: атлантическая культура как субъект, мир и человечество как объекты; присущее (присущая русской культуре идея «всечеловечности»), предпосылки (агрессия атлантической цивилизации как предпосылка для проявления сущности русской культуры), время (сложившаяся ситуация в настоящем), будущее (перспективы русской идеи).

Ценности: те же, что в предыдущем высказывании. Привносится ценность «многообразия» мира и недопустимости ее разрушения, а, следовательно, необходимость зашиты. Развивается намеченная в предыдущем высказывании ценность всечеловечности русской культуры, т.е. ее способность понять и принять иные традиции.

Аргументация Н.А. Нарочницкой демонстрирует оттенки понятия «всечеловечность русской культуры» в различных произведениях оратора. Например, в статье «До и после Мюнхена: о суверенной демократии, о мире, о русских и России в мире» Нарочницкая пишет: «Россия же обладает тем, чего нет ни у США, ни у Европы. Это бесценный и уникальный опят многообразия, делающий Россию моделью мира: ей ведомо все – и безумное богатство, и средневековая бедность, высоты культуры, технологии и научной мысли – и архаика. Ей внятно все – проблемы хижин и дворцов. <…> Она знает конструктивное взаимодействие на своей территории и в своем историческом проекте всех цивилизаций <…>. И весь этот опыт, это единство во множестве дают ей способность понимать других в этом мире, чего никогда не смогут американцы. Не пора ли выдвинуть идею иного мира – справедливого мира – мира гармонии многообразия?»[49]

Еще одна базовая оппозиция в работе Н.А. Нарочницкой – противопоставление заявленного либеральными государствами курса на утверждение «общечеловеческих ценностей», мира, порядка, всеобщего блага и т.д. и их реальных действий, направленных на очередной передел мира (причем эти претензии имеют глубокие исторические корни) с целью достичь собственной выгоды.

Развитием этой оппозиции является утверждение ложности прокламируемого либеральными государствами противостояния между «демократией» и «тоталитаризмом»: «Очевидная битва вокруг места России и русских в мире, соперничество за «российское наследство» и усиление геополитического и духовного давления уже на некоммунистическую Москву не оставляют сомнений, что осуществление глобальных проектов в отношении России как исторического явления, начавшееся в начале XX века под флагом марксизма, продолжается в его конце под новыми лозунгами» [Нарочницкая 2005: 11]. Сущность марксизма и либерализма как главных врагов России и российской государственности в понимании автора будет проанализирована ниже.

Анализируемый аргумент:

«Начавшийся этап – есть новый передел мира, а последние события и процессы на Европейском континенте меньше всего отражают борьбу идеологий XX века – пресловутое соперничество демократии и тоталитаризма. Противостояние приобрело знакомые очертания – границы его опять проходят именно там, где Священная Римская империя, Ватикан, Речь Посполитая, Габсбурги стремились овладеть византийским пространством, а Англия противодействовала России из ее южного подбрюшия – Центральной Азии, где эта экспансия разбилась о мощь российского великодержавия, которое удерживало линию 300 лет. Но в конце тысячелетия оно было объявлено главной угрозой суверенитету, демократии, правам человека. Россия самоустранилась, и в тот же миг все эти идолы прогресса были бесцеремонно попраны агрессией в центре Европы» [Нарочницкая 2005: 10].

В аргументе задействованы следующие понятия: ‘противостояние’ - (не совпадает с) – ‘идея борьбы идеологий’ – (является) ‘новым переделом мира’ – (который напоминает) ‘старые противостояния’. Понятие ‘противостояния’ ветвится – претензии на ‘овладение византийским пространством’ и ‘противодействие в Центральной Азии’ – ‘мощь российского великодержавия’ (уничтожило экспансию) – угроза демократии (для создателей идеи борьбы идеологий) – ‘самоустранение России’ – ‘попранные идолы прогресса’ (демократия, права человека и пр.) – ‘агрессия’ (осуществленная идеологами «демократии») – ‘новый передел мира’.

Аргумент имеет кольцевую композицию – положение предполагаемого оппонента в самом начале сталкивается с противоположным положением автора, которое затем развивается в аргументе и снова приводит к изначальному опровергающему положению автора. Таким образом, воображаемые оппоненты изобличаются во лжи – заявленное ими положение не соответствует («меньше всего соответствует») действительности. Враждебные силы имеют «предков» в истории (Габсбурги, Ватикан, Англия и пр.). Прикрываясь ложным положением («борьба за демократию»), они осуществляют экспансию («передел мира»). Попирая «идолов прогресса», они собственными действиями обличают ложность заявленных ранее положений. Семантика понятия ‘идол’ подчеркивает консервативность авторской ориентации, в рамках которой «суверенитет», «демократия», «права человека» не являются абсолютной ценностью. Для дискредитации положения о соперничестве демократии и тоталитаризма используется семантика понятия ‘пресловутый’, т.е. «приобретший отрицательную или сомнительную известность, нашумевший, являющийся предметом общих толков»[50].

Осуществляющие ‘передел мира’ враждебные силы являются активными субъектами. Им противостоит ‘мощь российского великодержавия’, о которую и ‘разбивается’ их ‘экспансия’. Семантика глагола ‘разбиваться’ вводит метафору волн, «разбивающихся» о твердый берег. В другом месте Нарочницкая использует эту метафору, говоря о «наводнении» монгольского нашествия, которые скатываются с «материка» Руси.

Таким образом, с понятием «российская государственность» соединяется комплекс смыслов, связанных с твердостью, устойчивостью, мощью. ‘Удерживала линию 300 лет’ – семантика этих понятий вводит метафорику долгосрочных военных действий, направленных на оборону (ср. действия враждебных сил, осуществляющих захват). Семантика глагола ‘удерживать’ может соотноситься с такими словосочетаниями, как «удерживать крепость», «натиск», «неприятеля». Семантика слова ‘линия’ может соотноситься с понятием «линия фронта». В свою очередь, семантика подразумеваемого в метафоре слова ‘крепость’ отождествляется с Россией, воспринимаемой в этом контексте как военное укрепление, которое необходимо защищать. В противном случае, миру грозит ‘передел’ и ‘агрессия’ - вводится семантика деструктивности, беззаконного уничтожения некой структуры, существующей по правовым нормам: «Агрессия – понятие современного международного права, которое охватывает любое незаконное с т.з. устава ООН применение силы одним государством против территориальной целостности или политической независимости другого государства или народа (нации)»[51]. Таким образом, Россия воспринимается в качестве гаранта мировой стабильности. Это одно из ключевых положений работы Н.А. Нарочницкой.

С логической точки зрения в аргументе задействованы следующие взаимосвязанные между собой логические структуры:

1) Россия сталкивалась с экспансией, которой противостояла военной мощью (экспансия Англии, Ватикана, Габсбургов и пр.)

В настоящее время Россия снова сталкивается с подобной экспансией (новый передел мира)

России следует снова противостоять экспансии военной мощью

Это несиллогистическое умозаключение, в данном случае, рассматривающее отношение во времени [См.: Асмус 2001: 235-240]. Здесь из двух частных посылок выводится суждение, что невозможно в силлогистических умозаключениях.

2) Реальные действия идеологов нового передела не соответствуют заявленным ценностям (большая посылка)

Заявленные ценности – суверенитет, демократия, права человека (меньшая посылка)

Реальные действия идеологов нового передела не соответствуют суверенитету, демократии, правам человека (вывод)

В этом категорическом силлогизме первой фигуры субъект (реальные действия) вступает в отношение с предикатом (демократия, права человека) и разводится с ним с помощью среднего члена (заявленные ценности), который использован в отрицательной посылке.

3) Те, кто осуществляет экспансию, выступают против того, что мешает этой экспансии (опущенная большая посылка)

Те, кто осуществляют экспансию, выступают против российского великодержавия (меньшая посылка)

Следовательно, российское великодержавие – то, что мешает этой экспансии (вывод)

Эта структура – силлогизм третьей фигуры, в котором субъект (российское великодержавие) сводится с предикатом (то, что мешает экспансии) через средний член (те, кто осуществляет экспансию), который, в свою очередь, разводится с субъектом (российское великодержавие).

В приведенном отрывке присутствуют следующие топы:

1) Внутренние: тождество (старые противостояния и новый передел мира), противоречие (реальный процесс и заявленные ценности), сущность («начавшийся этап – есть новый передел мира»; российское великодержавие – то, что сдерживает экспансию), прошлое (исторические противостояния, борьба с английской экспансией и пр.), препятствующие обстоятельства (российское великодержавие как угроза демократии), предпосылки или способствующие обстоятельства (самоустранение России по отношению к новому переделу мира), субъект (все названные государства как субъекты действия на международной арене), место (центр Европы, Центральная Азия, границы старых противостояний).

2) Внешние топы (ценности): безусловное положительное значение наличия сильной российской государственности – как для самой России, так и для всего мира, необходимость учитывать исторический опыт, наличие военной мощи, способной противостоять угрозе извне, защита «рубежей Отечества», честное поведение на международной арене (отсюда осуждение двуличия идеологов экспансии), последовательность политической позиции и опасность ее утраты (которая вызвала «агрессию»), консервативное мироустройство (поэтому приоритет, отдаваемый категориям «демократия», «суверенитет», «права человека» расценивается как служение «идолам», т.е. как служение несуществующим ценностям, т.е. заблуждение).

Рассуждая о противостоянии на территории «поствизантийского пространства», автор вводит тему «восточного вопроса», исторически являющегося борьбой славян против турецкого ига, в которой играла активную роль Россия. В работе Н.А. Нарочницкой «восточный вопрос» воспринимается также как ключевая точка геополитического противостояния России и Запада, осуществляющего «натиск на Восток». В этом контексте Турция, оказывающаяся союзником западных стран, становится «атлантической» (в истории и в настоящее время). Слово «атлантический» в тексте Нарочницкой несет повышенный негативный оттенок как главный эпитет англо-саксонской цивилизации – врага континентальной России (и Германии) в консервативной топике автора.

Тема «восточного вопроса» соприкасается с темой славянства вообще и темой Восточной Европы в частности, которая играет неоднозначную, часто отрицательную роль по отношению к России, становясь союзницей атлантической экспансии:

Анализируемый аргумент:

«Вместе с русской историей на глазах рушится все поствизантийское пространство, охваченное апостасией. Отпадают сухие ветви с древа православного славянства. В вотчину Запада почти добровольно переходит Киевская Русь – колыбель русского православия и символ византийской преемственности. <…> вход британских кораблей в Севастополь символизирует возвращение из прошлого Восточного вопроса. На этом апокалиптическом фоне недолгое сербское сопротивление – последний чистый и яркий язык пламени, вырвавшийся из гнилостного тления славянства. После овладения Балканами англосаксы совершают бросок в Центральную Азию – подбрюшие России, и, наконец, торжествующий Т. Блэйр вступает миротворцем в Кабул, восстанавливая на невиданном уровне позиции «к востоку от Суэца», о чем не могли даже мечтать Пальмерстон и Биконсфильд» [Нарочницкая 2005: 13].

В этом высказывании обширно представлено семантическое поле понятия ‘разрушение’. Для описания ‘разрушения’ ‘поствизантийского пространства’ используются метафоры биологической смерти и распада: «отпадение сухих ветвей», «гнилостное тление». Вводит эти метафоры слово «апостасия» (отступничество). Таким способом проводится идея того, что духовная смерть ведет к физическому распаду. Напротив, отстаивание духовных позиций описывается с помощью семантического поля ‘чистоты’ («чистый и яркий язык пламени»), противопоставленной семантике ‘грязи’ («гнилостное тление»). Кроме того, здесь присутствует дополнительная сема движения – ‘язык пламени’, который ‘вырывается’ – в противоположность стагнации ‘гнилостного тления’.

Семантика слова ‘древо’ подчеркивает изначальную целостность славянских стран, как религиозную, так и политическую, причем религиозная целостность оказывается первичной, а ее утрата («колыбель православия» переходит «в вотчину Запада») ведет и к утрате политических позиций («вход британских кораблей в Севастополь»). Словосочетание «апокалиптический фон» расширяют семантические поля ‘смерти’ и ‘разрушения’, показывая их тотальный характер и бесповоротность.

Россия и славянские страны в аргументации Нарочницкой взаимозависимы: «разрушение русской истории» (т.е. утрата русской идеи в исторической перспективе) приводит к разрушению «поствизантийского пространства» и отступничеству среди славянских стран, а победа «англосаксонских» интересов на Балканах помогает им нанести крупное политическое поражение России, о котором «не могли даже мечтать Пальмерстон и Биконсфильд».

Показательны наименования стран-участниц политического процесса: Украина именуются «Киевской Русью» и «колыбелью русского православия» (название «Украина» даже не упоминается), Англию представляет термин «англосаксы» (одно из главных отрицательных понятий в работе Нарочницкой), политическое пространство, некогда находившееся в сфере российского влияния названо «поствизантийским» - этот термин будет употребляться в работе постоянно, подчеркивая религиозную и политическую преемственность России по отношению к Византийской империи. Таким образом, Нарочницкая развивает в своей работе геополитическую концепцию «Третьего Рима».

1) Утрата духовных позиций ведет к утрате политических позиций.

Россия и славянство утратили духовные позиции.

Поэтому Россия и славянство утрачивают политические позиции.

Это категорический силлогизм первой фигуры, в котором субъект в виде понятий «Россия» и «славянство» соотносятся с предикатом «утрата политических позиций» с помощью среднего члена «утрата духовных позиций».

Также в аргументе используется несиллогистическое умозаключение (индукция), в котором с помощью частных посылок, представленных единичными фактами, выводится общая закономерность:

Киевская Русь «перешла в вотчину Запада».

Британские корабли вошли в Севастополь.

Тем самым, Россия вновь поставлена перед проблемой «Восточного вопроса».

Сербы потерпели поражение от «англосаксов» на Балканах.

Затем Россия уступила свои позиции «англосаксам» в Средней Азии

Вывод: всякий раз, когда представители православного славянства терпят поражение от Запада в духовном или политическом плане, терпит поражение Россия.

Внутренние топы: часть-целое («ветви» единого «древа» православного славянства), состояние объекта (славянство в состоянии «тления»), субъект и действия субъекта (Киевская Русь и переход к Западу, сербы и сопротивление и др.), прошлое (напр., Восточный вопрос), препятствующие обстоятельства (сербское сопротивление вопреки сложившейся ситуации), способствующие обстоятельства (овладение Балканами помогает броску в Среднюю Азию), лицо (лорд Пальмерстон, Биконсфильд, Блейр), сопоставление (Блэйр совершает то, что не могли Пальмерстон и Биконсфильд).

Ценности: духовное и политическое единство России и славянского мира, необходимость отстаивать собственную позицию в историческом противостоянии России и Запада.

Выше уже говорилось о религиозной проблематике работы Нарочницкой. По сути, она организует все оппозиции авторского анализа, создавая противопоставление истинных и ложных ценностей, подлинного и привнесенного. Следует отметить, что Священное Писание и Священное Придание занимают вершину в иерархии топов по А.А. Волкову: «Топика высшего уровня иерархии по своему содержанию охватывает все основные формы духовной культуры…» [Волков 2009: 251].

В работе Нарочницкой практически все события или идеи подвергаются оценке с точки зрения религиозной топики, и только затем занимают свое место в общей системе присутствующих в работе категорий. Так, например, обосновывается оппозиция между духовными цивилизациями (классической европейской и русской) и материальной цивилизацией сиюминутных приоритетов (англо-саксонской).

Анализируемый аргумент:

«История человеческой мысли и духовного искания при всей сложности, кажущейся противоположности или схожести идей, или, наоборот, при всей эклектичности какой-либо религиозной или философской системы – это борьба двух противоположных основ мировосприятия – идеи личного Бога Творца и идеи самосущной природы. Эти первоначала рождают и противоположные устремления – искание Царства Божия или строительство Царства человеческого, в каких бы формах оно не представлялось» [Нарочницкая 2005; 19].

В данном высказывании интересна семантика слова ‘первоначало’, которое подчеркивает первичность духовной составляющей культуры человечества по отношению к ее материальной составляющей. В частности, именно по этой причине Н.А. Нарочницкая полемизирует с марксизмом, признающим материальное начало базисом.

С логической точки зрения, это условно-категорический силлогизм, разграничивающий два варианта истории человеческой мысли и два варианта порождаемых ею устремлений:

Если A есть B или C, то D есть E или F

Но A есть B или C

Следовательно, D есть E или F

Если история человеческой мысли дает или идею «личного Бога Творца» или идею «самосущной природы», то устремление (для которого она становится основой) может быть или исканием Царства Божьего или построением Царства человеческого

Но история человеческой мысли дает или идею Бога Творца или идею самосущной природы

Следовательно, устремление может быть или исканием Царства Божьего или построением Царства человеческого

Внутренние топы: противоположность (идеи и устремления), субъект (человек, стремящийся к чему-л.), объект (Царство Божие или человеческое), цель (то, к чему стремится человек), прошлое (история человеческой мысли).

Ценности: духовные цели и стремления (Царство Божие) и в этой связи – исключительная важность личной веры (идея личного Бога Творца).

Россия в аргументации Нарочницкой изображается как носитель религиозной идеи искания Царства Божьего, и эта идея распространяет себя на все сферы политической и культурной жизни на протяжении всей ее истории.

Анализируемый аргумент:

Противопоставление «левых» и «правых», являющееся ключевым в современной политической жизни, также представлено с религиозной точки зрения. Это евангельское противопоставление праведников (с правой стороны) и грешников (с левой): «Немногие отдают себе отчет в том, насколько курьезно перепутано содержание понятий «правый» и «левый» в современной России и как силен был в свое время богоборческий мотив самих идеологов революций. Происхождение терминов «правый» и «левый» следует искать в Евангелии от Матфея» [Нарочницкая 2005; 57][52].

Семантика понятий «курьезный» и «перепутанный» описывают ситуацию обмана аудитории, граничащую с насмешкой над ней со стороны «враждебных сил», которым выгодна такая «путаница», корни которой нужно искать в прошлом. Очевидно, что в данном случае такими враждебными силами выступают «идеологи революции». Их враждебность характеризуется через эпитет «богоборческий». Таким способом оратор дискредитирует оппонента – носителя враждебной идеологии.

Внутренние топы: противоречие и сопоставление (подлинная ситуация и то, как она представлена в сознании аудитории), место (современная Россия), сущность (подлинное содержание понятий), причина (богоборческий мотив), прошлое (революция), субъект (те «немногие», кто «отдает отчет»; идеологи революции), авторитет (Евангелие).

Ценности: Св. Писание (Евангелие), история (необходимость изучения исторических событий и анализа их подлинного смысла).

Данная апелляция к Священному Писанию опровергает либеральное положение о «левизне» социального государства, которое, наоборот, воспринимается как носитель христианского идеала, т.е. принадлежит «правой стороне»: «Таким образом, учение о социальной роли государства неоспоримо вытекает не из «левого», но из «правого» духа – христианского. Что касается «левых», то таковыми названы те, кто остался равнодушен к бедам других и никому не помог, то есть противящиеся Богу…» [Там же]. Ср. высказывание Б. Стругацкого о социальном государстве как о пережитке тоталитарной системы. В либеральном дискурсе патерналистская политика воспринимается как «чечевичная похлебка казенной пайки», на которую промениваются «принципы свободы и независимости»[53]. В.И. Новодворская трактует социальную роль государства таким же образом, о чем будет сказано ниже.

Анализируемый аргумент:

«Англо-саксонская культура, традиционно равнодушная (кальвинизм и учение о предопределении) к страданиям людей, отверженных обществом, с одной стороны, и к ряду наций – с другой, выступает носителем такого антиидеала: «Кальвинистское сознание не признает вселенского значения искания каждой души, а также и всех человеческих исторических опытов. Это порождает деление людей и наций на ненужных и имеющих ценность, для которых другие могут быть средством. Фанатичный дух превосходства и предопределенности англосаксонских пуритан, позднее лишь внешне усвоивший секулярную фразеологию и декларативный плюрализм, изначально порождал пренебрежение и жестокость к неудачнику, грешнику, к слабому – «ничтожному». У пуритан утрачиваются понятия «милосердие» и «сострадание», формируется брезгливое превосходство по отношению к тем, кто не входит в круг избранных, который диктует свою безжалостную волю» [Нарочницкая 2005: 66].

Аргумент направлен на дискредитацию философско-этической позиции враждебной идеологии, поэтому она описывается как возникшая из положения, неверного изначально. Поэтому понятие «кальвинизм» разводится с двумя положительными категориями в авторской аргументации – ‘искание конкретной души’ – ‘всего человечества’ и их ‘вселенское значение’ (См. выше). Результатом принятия такой посылки становится деление наций и людей на «ненужных» и «имеющих ценность».

Отрицательные свойства враждебной идеологии передаются через семантику слов ‘фанатичный’ и ‘внешне усвоенный’ (где говорится о секулярной фразеологии). Такая ‘внешняя усвоенность’ подчеркивает неискренность, лживость идеологии, вынужденной скрывать свои истинные приоритеты, но только на уровне ‘декларации’ (разрыв слова и дела, который оратор описывал в аргументе о «новом переделе мира» и «старых противостояниях»). Понятия ‘пренебрежение’ и ‘жестокость к слабому’ подчеркивают античеловеческую сущность пуританской этики. К этому же смысловому ядру примыкает словосочетание ‘диктовать безжалостную волю’, которое исключает даже возможность дискуссии, предписывая механическое подчинение ‘слабого’ и ‘неудачника’ ‘избранному’. ‘Утрата’ ‘милосердия’ и ‘сострадания’ должна показывать чуждость ‘англосаксонского’ кальвинизма христианству, которое является главным этическим центром в работе Нарочницкой.

Внутренние топы: субъект (каливинистское сознание), объект (люди, нации, которых кальвинизм делит на нужных и ненужных), предпосылки (искания человеческой души и целых цивилизаций, которые отвергает кальвинизм), часть-целое (изначально целое человечество делится на нужные и ненужные нации), состояние (фанатичность и жестокость «духа пуританизма»), образ действия (воля диктуется «безжалостно»), средство («другие могут быть средством» для «избранных»), противоречие (несовпадение «декларативного плюрализма» англосаксов с их реальными действиями).

Ценности: как и в предыдущих аргументах, посвященной религиозной проблематике – духовные устремления отдельного человека и человечества в целом, а также уникальная ценность индивидуального опыта каждой нации в прошлом, составляющих единство в многообразии (концепция многополярного мира). Христианские этические ценности, заключающиеся в сострадании к слабым, оказании им помощи, а также недопустимости превозношения над «неудачниками» и объявления себя «избранными», что воспринимается как искушение гордостью (эта ценность является главным критерием в осуждении автором национал-социализма). В аргументе отрицается главная ценность кальвинизма – учение о предопределении. Тем самым, отрицаются протестантские ценности приоритета земной деятельности и земного труда, наградой за которые является материальной преуспевание.

Н.А. Нарочницкая приводит в подтверждение своих слов исторические факты, что является одним из ораторских приемов – риторическая аргументация строится на некой признаваемой аудиторией фактической реальности (См. Волков, с. 108). В данном случае такой фактической реальностью является небывалый рост социальных противоречий в пуританской Англии: «Именно в Англии времен пуританизма особенно обостряются социальные процессы и явления, которые традиционно вызывали сострадание и помощь со стороны власти в любом христианском обществе. Но именно английские пуритане идеологически обосновывали жестокие законы против бродяжничества, порку, клеймение раскаленным железом, социальные репрессии не против преступников, а против «неудачников», без вины пострадавших от экспансии более удачливых – от огораживания» [Нарочницкая 2005: 66]. Явление апартеида также связывается с рассмотренной в данном аргументе этической системой: «Религиозные основы социальной психологии строителей режима апартеида в Южной Африке также коренятся в кальвинизме, ибо африканеры – это потомки французских и голландских гугенотов – кальвинистов, для которых туземцы не равны с ними» [Нарочницкая 2005: 67]. В следующей главе практической части будет рассмотрена аргументация В.И. Новодворской, которая, рассматривая подобную проблематику, называет апартеид «нормальной вещью».

Из ложных этических установок возникают и развиваются ложные идеологии. Это идеология общества потребления, главной фигурой которого является представитель «третьего сословия», так называемый «средний европеец», враждебный высокой культуре, о чем было сказано выше, это идеология агрессии и экспансии, которую «англосаксонский» мир распространяет на остальные нации.

В аргументации Нарочницкой рациональные идеи французского Просвещения оказываются близки английскому пуританству своей ориентацией на материальные ценности. Из Франции данные идеи переносятся в Америку, где ложатся на свежую почву и поэтому не имеют противовеса, чем ситуация в Америке отличается от ситуации в Европе, имевшей длительную духовную историю [См.: Нарочницкая: 69-84] Отсюда прокламирование относительности всех нематериальных ценностей, которое становится главной задачей деятельности «открытого общества» [См.: там же: 55].

Рационалистические ценности принуждают к организации исторического процесса исключительно исходя из его целесообразности. Отсюда универсализм мирового проекта, созданного на базе марксизма.

Анализируемый аргумент:

«Ленин и Троцкий, выстроившие на основе марксизма уже революционную теорию и инструмент ее практического воплощения, сделали от историзма шаг к идее целесообразности. <…> Абсолютные нравственные критерии были низвергнуты. Извращение христианского постулата об этическом равенстве людей перед Богом через провозглашение равенства на земле неизбежно означало неравенство перед революцией. Критерии этики и морали в материализме объявлены относительными и производными от стадии развития общества, «способа производства», цели, оправдывающей средства. Равенство на земле обернулось на практике этическим неравенством для антиисторических классов и индивидов, которые стали средством. Вызов традиции был всеобъемлющ, и традиционная культура стала первой мишенью, уничтожение крестьянства было необходимо, ибо русская цивилизация была совершенно негодным материалом для первого универсалистского проекта» [Нарочницкая 2005: 56].

Видно, что отрицательные стороны марксистского и либерального (возникшего на основе англосаксонского пуританизма) учений приравниваются. Для такого сближения используется семантика следующих понятий ‘рационализм’, ‘идея целесообразности’, на фоне которой нравственные критерии утрачивает смысл в силу своей ‘производности’ от стадии развития общества, то есть вторичности, ‘относительности’. Ср. относительность всех ценностей в «открытом обществе».

Термины ‘провозглашенное равенство’ и фактическое ‘неравенство перед революций’ соотносятся с разделением людей на ‘нужных’ и ‘ненужных’ в кальвинистской этике. В данном случае понятия ‘провозглашенный’ и ‘декларативный’ (см. выше) воспринимаются как параллельные. Как и ‘непредназначенные к спасению’ в кальвинистской этике ‘антиисторические классы’ становятся ‘средством’ для ‘исторических’. Слово ‘мишень’, которым для Ленина и Троцкого определяется «традиционная культура» (одна из главных ценностей для автора), описывает реализацию данного проекта как преступное действие – культура становится ‘живой мишенью’. Семантика словосочетания ‘непригодный материал для проекта’ демонстрирует чуждость русской цивилизации ‘универсализму’ с одной стороны и античеловеческую сущность разработчиков универсальных проектов, для которых целая цивилизация является только ‘материалом’ – с другой.

Внутренние топы: лицо (Ленин и Троцкий), авторитет (христианское учение), образ действия («извращение через провозглашение равенства»), причина и следствие (провозглашения «равенства на земле» привело к «неравенству перед революцией»), сущность (равенство на земле оказалось на практике неравенством) цель (реализация «универсалистского» проекта), средство («антиисторические классы», «русская цивилизация»), препятствующие обстоятельства (существование крестьянства, русской цивилизации препятствуют реализации проекта), субъект (реализующие проект), объект («материал», над которым работают), прошлое, предпосылки (традиция, традиционная культура).

Ценности: признание категории абсолютных нравственных ценностей, и, соответственно, восприятие рационализма, универсализма, целесообразности, относительности «открытого общества» в качестве отрицательных ценностей. Признание безусловной ценности исторической традиции вообще и русской исторической традиции в частности. Абсолютная революционная ценность в виде «равенства» в системе консервативной топики автора отрицается.

Как уже было отмечено, базовые ценности реформаторского направления, такие как «демократия», «суверенитет», «права человека», ценности эпохи Просвещения («равенство») и пр. отвергаются автором консервативного направления. Смысловыми центрами его топики становятся абсолютные нравственные категории, основанные на канонических религиозных текстах, а также ценности традиционной культуры и уникального исторического опыта данной нации. В работе Нарочницкой подробно развивается национальная тема, и история страны оценивается в рамках национальной проблематики. Таким образом, возникает определенная цикличность исторической ситуации – оппозиция «антинародной» и «народной» власти. Например, конец XIX в. – это отрыв правящей верхушка от народа и национальных интересов, эпоха Ленина антинациональна по свое природе, эпоха Сталина – частичное возвращение национальных ценностей, эпоха Хрущева – новый отход от них в пользу интернационализма и т.д. Интересно, что аргументация Новодворской также выстраивается циклически, но с прямо противоположной оценкой соответствующих периодов, выстраивая аргументацию на противопоставлении «реформ» и «контрреформ».

Анализируемый аргумент:

«Смещение целей от мировой революции к внутреннему строительству сопровождалось акцентами в советской идеологии, /но и изменением отношения к ней извне/. Внутри страны началось некоторое освобождение национального и общественного сознания от яда классового интернационализма и скверны гражданской войны. На уровне партийно-государственной идеологии намечалась известная эволюция от евроцентричности большевизма-ленинизма к антизападничеству, вернее, «исторической самодостаточности» при сталинизме» [Нарочницкая 2005: 117].

В этом аргументе можно выделить следующие идеологические полюса: «западничество», соотносящееся с «мировой революцией» и получившее выражение в «большевизме-ленинизме», и идея «исторической самодостаточности», соотносящаяся с «внутренним строительством» и получившая выражение в «сталинизме». Понятие «смещение целей» подвергается оценке автора, выражающейся семантикой слова ‘освобождение’, которое можно соотнести с понятием ‘освобождение от оккупации’. В данном случае, это идеологическая оккупация со стороны враждебного политического направления. Также оценка автора выражено метафорами: «классовый интернационализм» как «яд» и «гражданская война» как «скверна». Семантическое поле слова ‘яд’ включает в себя смысл ‘смертельная опасность’, а семантическое поле ‘скверны’ - смыслы ‘грязь’ (как физической, так и духовной», а также ‘грех’ (ср. «греховная скверна», от которой в религиозной фразеологии следует «очиститься»).

Внутренние топы: цель, противоположность («мировая революция» или «внутреннее строительство»), причина и следствие (смещение целей стало причиной смены идеологических приоритетов), состояние объекта («национальное» самосознание в состоянии «освобождения»), сущность («большевизм-ленинизм» - «евроцентричность», сталинизм – «историческая самодостаточность»).

Ценности, которые обосновывает данная часть аргумента, будут рассмотрены далее при анализе следующей части аргумента, раскрывающего выделенный фрагмент высказывания «изменение отношений к ней извне».

Анализируемый аргумент:

«Пора признать, что пафос ненависти к «сталинщине» у внутренних западников и в существующих на Западе клише проистекает из этого водораздела, а не из терроризма сталинского времени, который ничем не отличался от ленинского. Но Ленин был западником, а большевизм – формой отторжения не только русского, но и всего российского. Для Ленина Европа должна была найти образцовое воплощение в революционной России. Сталинизм же, будучи также отторжением русского и православного, явил некую попытку инкорпорации «российского великодержавного». Все это произвело мутацию марксизма на почве русского сознания масс и позволило возникнуть объективно «духу мая 1945 года». С ним советское великодержавие достигло уровня системообразующего элемента мирового устройства. Западная историография в ответ прочно и окончательно привязала клише «советский империализм» к русской и древнерусской истории» [Нарочницкая 2005: 117].

Каждая часть логико-семантической оппозиция «относящееся к Западу» – «относящееся к России» в этой части аргумента ветвится: ‘относящееся к Западу’ подразделяется на ‘внутренних западников’ и собственно ‘Запад’. ‘Относящееся к России’ подразделяется на ‘русское’ (т.е. национальное) и ‘российское’ (относящееся к российскому государству как империи). Таким образом, понятия ‘ленинизм’ и ‘революционный’ разводятся со смысловыми полями ‘русского’ и ‘российского’ через семантику слова ‘отторжение’ и сводится со смысловыми полями ‘Европа’ и ‘Запад’, которые в аргументации Нарочницкой являются носителями отрицательных, по отношению к России, смыслов.

Понятие «сталинизм» также разводится со смысловым полем ‘русский’ и ‘православный’, которое в аргументации автора приравнивается к традиционной культуре), но соотносится с понятием «российский» в значении ‘великодержавный’. Именно семантическое поле ‘великодержавности’ является точкой неприятия ‘сталинизма’ противоположным, ‘западным’ полюсом. Семантическое поле понятия ‘сталинизм’ соотносится с семантическим полем ‘попытка инкорпорации российского великодержавия’, в который вписывается семантика понятия ‘дух мая 1945 года’. В свою очередь, это понятие пересекается с полем ‘советское великодержавие’ (ср. «российское»). Теперь уже ‘советское великодержавие’ отторгается ‘западным’ полюсом, где и ставится знак равенства между ‘советским’ и ‘российским’ ‘великодержавием’.

Внутренние топы: противоположность («западное» и «российское»), причина и следствие («пафос ненависти» «проистекает из…»), присущее (отторжение «всего русского» в ленинизме), цель («Европа должна была найти образцовое воплощение»), подобие (ленинский и сталинский террор), различие (отношение к России в ленинизме и сталинизме), способствующие обстоятельства («инкорпорация российского великодержавия» «позволила возникнуть духу мая 1945 года»), привходящее («дух мая 1945 года» как привходящий элемент по отношению к «советскому великодержавию»), результат («западное клише» о «советском империализме» стало результатом возрождения российской государственности).

Ценности: в данном аргументе задействуются базовые ценности авторской аргументации, которыми являются русское национальное самосознание, традиционная культура и религия, российская государственность. Феномен сталинизма наделяется положительным смыслом благодаря признанию ценности российской государственности. Дефектность данного феномена в продолжающемся отторжении «русского и православного». В проанализированном аргументе привносится ценность победы над гитлеровской Германией («дух мая 1945 года»), с которой соотносится новый исторический феномен – «советское великодержавие», являющееся продолжением традиций Российской империи: «Строительство «коммунизма» парадоксально стало «продолжением» русской истории, что вызвало бы ярость Ленина и Троцкого» [Нарочницкая 2005: 378].

Сходным образом говорит о ценности русского национального начала представитель консервативного направления А. Проханов, критикуя как советский, так и современный период за его отторжение: «В нашей недавней истории национальные темы, национальные энергии оставались в закупоренном состоянии, под мощным идеологическим прессингом. Национальная проблематика в должном виде не ставилась, ее вообще как бы не существовало. <…> Русские являются сегодня угнетенными и национально и социально одновременно»[54].

Эпоха «оттепели» – новый виток негативного отношения к российской государственности со стороны официальной идеологии в аргументации Нарочницкой. «Оттепель» рассматривается как своеобразный реванш «революционной» идеологии с ее изначально антироссийской «глобалистской» сущностью.

Анализируемый аргумент:

«Идеи глобализма были восприняты в СССР вскоре после эпохи Н. Хрущева. Несмотря на его демагогическое поношение капитализма и перенос «обострения классовой борьбы» в область соревнования двух систем, политика Хрущева явно была нацелена на широкие, но весьма сомнительные международные контакты, в угоду которым он жертвовал традиционными государственными приоритетами. Конец репрессий, увы, не сопровождался дальнейшим укреплением национальных начал. Наоборот, казалось, ортодоксальный марксизм искал компенсации за утрату своего революционного инструмента – внутреннего террора. Был вновь нанесен удар по трем традиционным столпам России – крестьянству, армии, церкви.

Хрущевскую «оттепель» в области внутренней политики СССР можно рассматривать как большую и неслучайную удачу Запада, который до сих пор с изрядной долей симпатии и лояльности относится к Хрущеву, несмотря на его выходки, обострение пафоса борьбы двух систем и даже Карибский кризис, который за всю вторую половину XX века был единственной действительно критической гранью противостояния. А. Янов также превозносит Н. Хрущева как лидера периода «реформы» [Нарочницкая 2005: 371].

Приведенный фрагмент текста демонстрирует картину противостояния традиционной российской государственности, являющей абсолютной ценностью для автора, и западной «универсалистской» идеологии, в котором Россия проигрывает. Проигрыш описывается с помощью семантических полей ‘сомнительность’ (международных контактов), ‘жертвование традиционными государственными приоритетами’, ‘отсутствие укрепления национальных начал’, ‘удар по традиционным столпам России’. Семантика словосочетания ‘традиционные столпы чего-л.’ должна вызывать ассоциацию с понятием ‘основы чего-л.’. В смысловое ядро понятия ‘революционность’ так или иначе, включается понятие ‘потрясение основ’. В данном случае, это основы существования России. Таким образом, в консервативной аргументации Нарочницкой либеральные реформы изображаются в виде революционного действия («удар по традиционным столпам»), направленного на разрушение основ существования страны.

Внутренние топы: лицо (Хрущев), предпосылки (эпоха Хрущева для восприятия глобальных идей в СССР), противоречие («сомнительные международные контакты» несмотря на «демагогическое поношение капитализма»), причина и следствие (жертвование «традиционными приоритетами» из-за сомнительных контактов), сущность (мнимая либерализация при Хрущеве – на самом деле, поиск «ортодоксальным марксизмом» компенсации), результат («оттепель» - удача Запада), основание (уступки, сделанные Хрущевым Западу – основание для симпатии к нему), препятствующие обстоятельства (Карибский кризис, который, однако, не помешал «симпатии»), свидетельство (либеральный автор А. Янов, «превозносящий» Хрущева), имя (Хрущев – «лидер периода реформ»).

Ценности: автор развивает консервативную топику, оценивая оттепель негативно. Ценности в виде традиционной культуры и государственности конкретизируются: оратор называет их носителей – церковь, крестьянство и армию. Также отрицается базовая ценность либеральной топики в виде «либеральных реформ». Отсутствие репрессий при Хрущеве является практически общепринятой ценностью в российском обществе, но в авторской аргументации оно обесценивается благодаря отсутствию укрепления национального начала, которое является для автора одной из базовых ценностей.

Если сравнивать данный аргумент с предыдущим, то он вписывается в его схему разветвления «российского» и «западного» и соотносится с отрицательным «западным» полюсом, в свою очередь, соотносящимся с ленинизмом (ср. понятие «ортодоксальный марксизм» в данном аргументе).

По мнению Нарочницкой, «глобализм», воспринятый в СССР в эпоху Хрущева, получил свое развитие в перестроечную эпоху и стал причиной краха советского государства, продолжавшего историю Российской империи и, хотя бы отчасти, воспринявшего ее ценности. Феномен диссидентства воспринимается в таком контексте как сотрудничество советской элиты с Западом в парадигме «универсалистских» ценностей, враждебных традициям российской государственности.

Анализируемый аргумент:

«…призывы к совместному решению мировых экономических проблем и «проблем человечества» прямо адресовались мировой и в немалой степени советской элите, приглашая ее стать частью этого механизма. Сейчас очевидно, какие серьезные и далеко идущие планы втянуть Россию в глобальные экономические и политические замыслы Запада таились под абстрактно-гуманистической фразеологией, вовсе не безобидной, но соответствующей космополитическому духу советского воспитания, возрожденному в 60-е годы. Советская интеллектуальная и номенклатурная элита стала остро ощущать гнет своей идеологии, но не потому, что та разочаровала ее как инструмент развития собственной страны, а потому, что стала помехой для принятия в элиту мировую. Цена за место в мировой олигархии окончательно была названа лишь в эпоху Горбачева» [Нарочницкая 2005: 375].

Оратор активно использует различные оценочные эпитеты в характеристике враждебной идеологии. Семантика слова ‘абстрактный’ призвана продемонстрировать ее неискренность отвлеченность от реальной действительности. Связанное с понятием ‘гуманистический’, это слово обесценивает его своей семантикой. В аргументе эти признаки соотносятся с понятием «советской элиты 60-х», которую ‘дискредитирует’ понятие ‘космополитический’, носящее сугубо отрицательную окраску в системе ценностей Нарочницкой. Семантика понятие ‘мировая олигархия’, которое определяет «мировую элиту», показывает ее отрицательную сущность. Попытки советской элиты стать частью мировой элиты автоматически начинают восприниматься отрицательно. Семантика глагола ‘таиться’ показывает, что Россия вводилась в заблуждение враждебным западным миром.

Внутренние топы: целое и часть (мировой глобализм и космополитизм советской элиты как его часть), цель («серьезные и далеко идущие планы» Запада), сущность (планы, которые «таились под абстрактно-гуманистической фразеологией»), определение («абстрактно-гуманистическая фразеология» «вовсе не безобидная»), тождество («абстрактно-гуманистическая фразеология» оказалась соответствующей «космополитическому духу советской элиты»), причина и следствие (почему советская элита стала ощущать «гнет своей идеологии»), инструмент («инструмент развития страны»), препятствующие обстоятельства (идеология как помеха), время (эпоха Горбачева), лицо (Горбачев), имя («мировая элита» названа «мировой олигархией»).

В аргументе на внутреннем топическом уровне прослеживается связь умонастроений советской «космополитической элиты» с идеологией «глобализма».

Ценности: в приведенном отрывке оратор практически не говорит о положительных ценностях своей системы аргументации напрямую, но подразумевает их и выстраивает на их основе систему отрицательных ценностей. Диссиденты 60-х соотносятся по своим умонастроениям с интернационалистами 20-х («возрожденный космополитический дух»), носителями враждебной по отношению к традиционным ценностям российской государственности и культуры идеологии. В эту схему вписывается эпоха Горбачева, становясь ее идейным продолжением. Неслучайно М.С. Горбачев назван автором «доморощенным пролетарским интернационалистом» [См.: там же: 378].

«Космополитизм» как феномен отчуждения от национальных и государственных интересов описывается в работе Нарочницкой как не раз возникавшее в российской истории явление и приводившее к необратимым и разрушительным революционным переменам (например, «унесенные ветром» революции 1917г российские либералы призывали к свержению государственного строя). В конце работы оратор дает определение понятию «нация» исходя из своей ценностной системы, и это определение начинается с отрицания либеральных ценностей: «Ясно, что это не просто численная масса, не народонаселение, не совокупность граждан и тем более не «гражданское сообщество» неких Homo Globalis – индивидов, «свободных» от идентификации по всем высшим ценностям – религиозным, национальным, историческим, семейным» [Нарочницкая 2005: 532].

«Идейные потомки диссидентов 60-х», либералы 90-х также соотносятся с большевиками 20-х по своей антирусской направленности, с одной стороны, и приверженности к мировым глобалистским проектам – с другой. Нарочницкая с помощью исторической аналогии описывает «антитоталитарную» пропаганду 90-х: «…под либеральной и антикоммунистической фразеологией была сохранена и даже вновь заострена марксистская нигилистическая интерпретация всей российской истории. Пафос обличения «тюрьмы народов» и возрождение штампов о России Маркса, Энгельса, Ленина и Троцкого могли по силе сравниться лишь с 20-ми годами» [Нарочницкая 2005: 378].

Сущность идеологических процессов 90-х описывается Нарочницкой не как крушение советской политической системы, а как сознательное разрушение исторической российской государственности: «Главным на повестке дня было не осмысление грехов и заблуждений, а выдача «единому миру» поругаемых «отеческих гробов вовсе не советской, а всей тысячелетней истории, искусно маскируемой под расставание с тоталитаризмом» [Там же].

Данное высказывание апеллирует к литературной классике (патриотическая лирика Пушкина), что характерно для аргументации Нарочницкой. С помощью этой цитаты разрушение Советского Союза описывается как акт кощунства, занимающий крайнюю нишу в иерархии отрицательных ценностей.

Таким образом, в работе Н.А. Нарочницкой выстраивается определенная ценностная система консервативной направленности, категории которой формируются на основе фактического исторического материала и авторского осмысления различных письменных источников. Базовые ценности в системе Нарочницкой – это традиционная религия, определяющая абсолютные моральные приоритеты, традиционная культура, государственные интересы в целом и национальные интересы в частности.

В плане внутренней, логической топики, оратор очень часто апеллирует к таким категориям, как прошлое и время, причина и следствие, предпосылки, что определяется исторической направленностью работы. Также апелляция к прошлому характеризует консервативную направленность ораторской аргументации. Такие топы, как будущее, цель, результат органически вытекают из прошлого, а не противопоставляются ему как у оратора революционной направленности (см. ниже). Противоречие, противоположность, сопоставление и сущность, что определяется острополемическим характером работы, направленной на опровержение аргументации со стороны враждебной, либеральной, идеологии. Автор активно использует метафоры, эпитеты, образы классической русской литературы, усиливающие благодаря своей образности воздействие на аудиторию.

2.2.2. Логико-семантический анализ работ В.И. Новодворской

В данном исследовании идеи и взгляды, прокламируемые в работах В.И. Новодворской, обозначены условным термином «революционные». Этот термин вписывается в общий контекст исследования. Теория Новодворской сопоставляется с теорией Нарочницкой, которая отождествляет взгляды либералов 90-х со взглядами революционеров 20-х. Кроме того, либерализм не является традиционной идеологией для России, поэтому его пропаганда может рассматриваться как некая «революция» в ценностной системе. Именно так определяет свое мировоззрение сам автор:

Анализируемый аргумент:

«Только сейчас, десятилетия спустя, я поняла, что я из одного теста с Павкой Корчагиным, как я от него ни отрекайся. Все-таки КПСС, вопреки своим собственным интересам, удалось воспитать из меня настоящего коммуниста, хотя и с антикоммунистическим уклоном. Теперь до меня доходит, что конфликт между мной и эпохой заключался отнюдь не в том, что я была человеком Запада, а все остальное принадлежало советской действительности и тяготело к большевизму, а как раз в том, что я была законченной большевичкой, а так называемая застойная действительность – сытая, вялая, более частная, чем общественная, тяготела к Западу гораздо больше, чем я.

Ведь что такое Запад? Это приватность, спокойствие, растительное существование, осложняемое личной борьбой за совершенствование в своем деле. На Западе необязательно каждый день идти в бой за жизнь и свободу. Там можно просто жить, а не бороться. Если спросить у американца, во имя чего он живет, он посмотрит на вас как на бежавшего из ближайшего сумасшедшего дома. Зато большевик с ответом не затруднится. Он скажет, что живет, зажатый железной клятвой, во имя победы мировой революции»[55].

Автор создает в своем высказывании сложную оппозицию – ‘растительное существование’ противопоставляется ‘борьбе’; в понятие ‘растительного существования’ включается ‘Запад’ и ‘застойная действительность’, в понятие ‘борьбы’ – ‘революционный большевизм’ и взгляды самого автора. Оратор, подчеркивая свою оппозиционность коммунизму, тем не менее, соотносит себя именно с большевиками-революционерами, определенными как разрушители России и традиционных ценностей ее культуры в топике Нарочницкой. Семантические поля слов ‘революция’ и ‘разрушение’ будут часто фигурировать в текстах Новодворской, что будет продемонстрировано в дальнейшем исследовании.

Для образного формирования оппозиции используется семантика следующих понятий: застойная действительность – ‘сытость’, ‘растительное существование’. Семантика словосочетания ‘растительное существование’ создает отрицательный образ, с которым гипотетически не хотел бы отождествлять себя ни один получатель текста. Семантическое поле понятия ‘сытость’ привлекает семантическое поле понятия ‘вялость’ благодаря компоненту ‘достаточности’, который автоматически связывается со смыслом ‘отсутствие необходимости действовать’. В свою очередь, этот смысл разводится с семантическим полем ‘активного действия’, в т.ч. ‘борьбы’. При этом автор признает, что какой-то вид борьбы все же возможен (за личное совершенствование), и тогда включается понятие ‘приватности’, исключающее ‘общественную борьбу’.

Внутренние топы: субъект (автор), тождество (автор и Павка Корчагин), результат («КПСС удалось воспитать меня»), противоречие («вопреки своим собственным интересам»), присущее («настоящего коммуниста»), привходящее («с антикоммунистичеким уклоном»), противоположность («революционный большевизм» и «застойная действительность»), подобие («западная растительная жизнь» и «застойная действительность»), качества (действительность «сытая», «вялая» и т.д.), сущность («Запад – это приватность, спокойное существование»), образ действия («На Западе можно жить, а не бороться»), случайные обстоятельства («личная борьба», которая «осложняет» «западное существование»), гипотетическая ситуация («если спросить у американца…»), цель (большевик «живет во имя победы мировой революции»).

Ценности: наличие у человека определенной цели, ради которой бороться и жертвовать чем-либо, и в связи с этим отрицание «растительного существования», участие в общественной жизни и, соответственно, отрицание «приватности».

Следует отметить, что В.И. Новодворская очень часто упоминает в своих текстах различных авторов и литературных персонажей или относящихся к XX веку (молодогвардейцы, Венька Малышев), или героев и авторов «остросюжетной» литературы (Фенимор Купер, Густав Эмар, Маттео Фальконе, Овод) чего нет у предыдущего оратора – Нарочницкая упоминает исключительно представителей классической литературы, как русской, так и зарубежной (Пушкин, Тютчев, Достоевский, Гёте, Шекспир и т.д.). Новодворская апеллирует к тем авторам и их персонажам, которые, с одной стороны, понятнее и ближе читателю, с другой – являются носителями «активной» системы ценностей: «Рефлексии во мне было не больше, чем в д’Артаньяне или в Робин Гуде. И сейчас, когда я пишу эти строки, эти фольклорные личности для меня важнее и роднее братьев Карамазовых, князя Мышкина и Лаевского с Ивановым» [Новодворская 2009: 18]. Интересно использование словосочетания «фольклорные личности»: с помощью слова «фольклорный» показывается «народность» данных героев – «фольклорные личности» ближе автору, чем «рефлексирующие интеллигенты», следовательно, сам автор «народен». В своем отторжении «идеала» «среднего обывателя» Новодворская приближается к Нарочницкой (см. выше).

Анализируемый аргумент:

«Я всегда предпочту самого последнего коммунистического фанатика самому милейшему интересанту-обывателю. Ибо можно переубедить и сделать антисоветчиками и Павку Корчагина, и тимуровцев, и молодогвардейцев, но я не берусь ничего доказать брокеру с приличным доходом в свободно конвертируемой «капусте», ибо в его системе координат нет ни «жизни за царя», ни жизни за республику, а есть просто жизнь – нейтральная и неприсоединившаяся, как девица с панели» [Новодворская 2009: 18].

Перед данным аргументом стоит задача дискредитации безыдейности, которая решается путем использования образных средств. ‘Милейший обыватель’ - понятие с относительно нейтральной семантикой – соотносится с понятием ‘брокер с приличным доходом’, т.е. человек, живущий ради прибыли – отрицательный образ в традиционном сознании. Понятие ‘нейтральная жизнь’ соотносится с еще более отрицательным образом ‘девица с панели’. С этим же образом соотносится образ благополучного коммерсанта, ведущего ‘нейтральную жизнь’, который, благодаря такому совмещению, начинает восприниматься как ‘продажный’. Кроме того, в аргументе показывается потенциальная способность к восприятию идей у активных личностей, имеющих соответствующую систему координат.

Внутренние топы: субъект (автор), противоположность («коммунистический фанатик» и «милейший обыватель»), гипотетическая ситуация («можно переубедить и сделать антисоветчиками…»), присущее (в его системе координат нет жизни за царя»), сравнение (жизнь «как девица с панели»), цель («жизнь за республику»).

Ценности: развиваются ценности, заявленные в предыдущем проанализированном аргументе, но в данном высказывании оппозиция между «обывательским существованием» и «жизнью за идею» еще более обостряется благодаря наличию образных средств.

Интересно, что ценности Новодворской на первых порах сходятся с ценностями традиционной аудитории. Конечно, активного героя скорее предпочтут пассивному, а идейного – безыдейному, «борьбу» предпочтут «растительному существованию» если не на практике, то хотя бы на уровне убеждения. Отношение к Западу в традиционном российском сознании настороженное, и в утверждении своей несхожести с ним оратор идентифицирует себя с аудиторией. Затем оратор будет прокламировать ценности, принципиально расходящиеся с традиционной ценностной системой.

Это явление в риторике называется «сдваиванием символического зонтика» с целью уничтожить традиционный символический зонтик. Термин принадлежит Ю.В. Рождественскому, который разработал модель «сдваивания зонтика» в работе «Принципы современной риторики», где дается следующее определение «символического зонтика»: «Система символов, которые разрабатываются на основе государственной идеологии, которой обучается население в системе школьного и внешкольного образования. Эта система символов хорошо известна населению страны, против которой ведется психологическая война»[56].

Ю.В. Рождественский разрабатывал эту модель применительно к СМИ, но в данной работе она используется для анализа конкретного оратора, так в словесной продукции отдельного речедеятеля действует подобная схема. Получатель речи сопоставляет ценностную систему оратора со своей собственной системой, и, если отторжения не произошло еще на первом этапе, то затем отторгнуть информацию, несущую чужеродную систему ценностей, будет значительно сложнее: «Если бы враждебное средство массовой информации следовало в своей символической организации своей государственной идеологии, то это привело бы только к различию во мнениях, что может даже укрепить государственную идеологию той страны, против которой ведется психологическая война» [Рождественский 2000: 43-44]. Когда получатель речи принимает чуждую ценностную систему, традиционная система ценностей разрушается.

В тексте В.И. Новодворской можно обнаружить такое сдваивание в утверждении некоторых аспектов «антизападной» (традиционной) ценностной системы и одновременной прокламации «вестернизации», т.е. противоположной ценностной системы: «Мы стоим у могилы очередной, десятой по счету, российской вестернизации, или модернизации, или перестройки, или оттепели. <…> Я прощаюсь здесь с надеждой на то, что Россия догонит Европу, что она изберет Свободу, что она станет цивилизованной западной страной» [Новодворская 2009: 5-6].

Семантика понятия ‘свобода’ в текстах Новодворской связывается с понятием ‘Запад’, и с помощью этого понятия он противопоставляется ‘России’, которой присуще ‘рабство’. ‘Свобода’ становится абсолютной ценностью в текстах Новодворской, являясь его смысловым центром. По мнению оратора, эта ценность вступает в конфликт с такими традиционными ценностями, как «счастье» и «справедливость»:

Анализируемый аргумент:

«На свете и впрямь счастья нет. Мы могли дать только свободу. Но кто нас поблагодарит за нее? Мы завели Россию как Гензеля и Гретель из сказки братьев Гримм, в темный лес, где ей предстоит выжить или погибнуть. Правда, мы в том же лесу, с ней, но ей от этого не легче. Домой, в тоталитаризм, она уже не попадет. <…> А Россия, как брошенный ребенок, рыдает под сосной и зовет маму: царя, КГБ, СССР, ОМОН, власть. Мы изверги. Нам нельзя ее жалеть. Исторический инфантилизм лечат именно там, в лесу, в котором бросают» [Новодворская 2009: 225].

Это высказывание дискредитирует аргументацию потенциальных оппонентов, описывающую спокойную жизнь в прежней «империи». С одной стороны, оратор как бы встает на эту позицию, называя «тоталитаризм» «домом», а «власть» «мамой». Безусловно, с семантическими полями ‘дом’ и ‘мама’ в языковом сознании связаны положительные коннотации. Но в высказывании с этими понятиями связывается семантика таких слов, как ‘тоталитаризм’, ‘КГБ’, ‘ОМОН’, нейтрализующие их положительную семантику. Словосочетание ‘брошенный ребенок’, отождествляющееся с Россией, как в аргументации оратора, так и оппонентов. Семантика этого словосочетания направлена на вызывании эмоции «жалость», но эта возможность нейтрализуется семантикой понятия ‘инфантилизм’, т.е. ‘патологическая’ детскость, то, что должно быть изжито. Ситуация разрушения старого государства представлено метафорой «леса», который, в свою очередь, является метафорой «лекарства», призванного «излечить» «инфантилизм».

Интересно, что Н.А. Нарочницкая также использует образ брошенных детей из сказки братьев Гримм, противопоставляю Европу «каменную» (западную) и «деревянную» (русский мир): «В Европе каменной, как свидетельствуют братья Гримм, «когда стало нечего есть, решили родители завести детей в лес и бросить там». … В русских сказках деревянной – «отсталой» - Европы типично несколько иное: «Двух смертей не бывать, а одной не миновать»…» [Нарочницкая 2005: 92]. Подобным сравнением автор создает образ «безжалостной» «цивилизованной Европы».

Внутренние топы: присущее («на свете и впрямь счастья нет»), субъект («мы»), объект (Россия), результат («мы могли дать свободу»), сравнение («мы завели Россию, как Гензеля и Гретель…», «Россия как брошенный ребенок»), будущее («ей предстоит выжить или погибнуть»), случайные обстоятельства («мы в том же лесу»), образ действия («Россия зовет царя, КГБ, СССР», «нам нельзя ее жалеть»), имя («мы изверги»), цель («вылечить исторический инфантилизм»), место («лес, в котором бросают»).

Ценности: свобода, будущее без «тоталитаризма», избавление от «исторического инфантилизма», выражающегося в тяге к «тоталитаризму», решительность действий борцов с «тоталитаризмом», их необратимость и бескомпромиссность, выражающаяся в отсутствии «жалости».

Анализируемый аргумент:

«Мы должна привыкнуть к мысли, что люди будут стреляться, топиться, сходить с ума. <…> Уже отреклись от свободы без справедливости (а это две вещи несовместные) Юрий Власов и Михаил Челноков. За ними последуют другие… Я благодарна Ельцину за то, что он не помешал Разрушению. Но он должен быть готов к проклятиям. Слепые будут проклинать. А зрячих у нас меньшинство…» [Новодворская 2009: 225].

«А у красных есть своя дикая охота “короля Стаха”: обезумевшие люмпены, фанатики социализма, ветераны тоталитаризма, голодные и рабы. Мы должны знать, что это большинство. С ними окажутся многие объективно порядочные люди: некоторые правозащитники, депутаты Моссовета. Все те, кто хочет и свободы, и справедливости. Значит, они пойдут против свободы. Потому что – “или-или”» [Там же: 227].

Высказывания о справедливости продолжают развивать аргументацию проанализированного выше отрывка, где говорится о «счастье». Семантические категории аргументации выстраиваются на основе описания фактической ситуации разрушения всех институтов страны при смене политического режима. Активными субъектами в этом высказывании выступают сторонники новой, либеральной системы, т.е. осуществляющие ‘разрушение’. Их ожидает негативное отношение со стороны большинства, которое описано семантикой ‘проклятье’. С семантическим полем ‘большинство’ связывается семантика таких резко негативных понятий, как ‘слепые’, ‘рабы’, ‘фанатики социализма’, ‘обезумевшие люмпены’ и т.д. В этом потоке теряется понятие ‘голодные’, которое, само по себе, должно вызывать сочувствие аудитории, но в контексте данных отрицательных понятий само наделяется негативным компонентом (ср. высказывание Нарочницкой об отношении кальвинистов к «отверженным»).

Внутренние топы: будущее («люди будут стреляться…», «за ними последуют…»), пример (Юрий Власов и Михаил Челноков), причина и следствие («уже отреклись от свободы без справедливости…»), лицо (Ельцин), основание (Ельцин «не помешал разрушению» - основание для благодарности), состояние («зрячих у нас меньшинство», «у красных есть своя дикая охота»), целое и часть («большинство» - «обезумевшие люмпены», «рабы» и т.д.), результат («они пойдут против свободы»).

Ценности: разрушение старой политической системы, а вместе с ней, и страны как ценность («Разрушение»), а также ценности, выделенные в предыдущем аргументе.

Создавая оппозицию ценностей «свобода» и «справедливость», и отдавая приоритет первой, автор противопоставляет себя всей культурной традиции, для которой «справедливость» является одной из базовых ценностей и относится к общей категории нравственности: «Общественная мораль всегда предполагает идеи доброжелательности, солидарности, сотрудничества <…> помощи слабым и нуждающимся, социальной справедливости, равенства…» [Волков 2009: 253].

По мнению А.А. Волкова, составившего список основных ценностей, выстроенных в иерархической последовательности, такая ценность, как политическая свобода, не является доминирующей в традиционной культуре и объективно зависит от ряда других, более приоритетных, ценностей: «Поскольку политическая свобода всегда относительна и ее мера определяется ценностями и интересами общества, этот уровень общих мест неизбежно подчинен топике исторического опыта, права, государственности, личности и общественной морали, в жестких рамках которых он и функционирует» [Волков 2009: 257].

В тексте В.И. Новодворской можно выделить понятия экономического (капитализм) и политического (отрицание таких ценностей, как национальное достоинство, суверенитет, государственная целостность) либерализма, развиваемые через понятие «разрушения» Советского союза и являющиеся его результатом. Разрушение Советского союза понимается как воплощение «революционной» идеи автора в реальности: «…после революции строить капитализм, освободив Восточную Европу и угнетенные республики. План был прямолинейный, как клинок, и прозрачный, как хрусталь. В возможности его реализации я не сомневалась: ведь большевики своротили монархию, почему бы нам не своротить социализм?» [Новодворская 2009: 20].

Анализируемый аргумент:

«Так или иначе, Союз развалили и воссоздать его сложно. <…> Только с капитализмом что-то дело у нас не идет. Какой переход к либерализму при колхозах и совхозах? При Советах и «совках»? Где наша массовая безработица из-за закрытия лишних предприятий? Из ада мы выползли в чистилище, да там и застряли» [Новодворская 2009: 223].

В данном аргументе для обозначения ситуации «переходной эпохи» используется метафора «чистилища» - промежуточного места по отношению к «аду» (Советскому Союзу) и «раю» («капитализму» при либеральном режиме).

Внутренние топы: результат («Союз развалили»), состояние (воссоздать его сложно», «мы застряли в чистилище»), цель (капитализм, либерализм), препятствующие обстоятельства (колхозы и совхозы), способствующие обстоятельства (массовая безработица способствует переходу к капитализму), инструмент (капитализм как инструмент перехода к либерализму), причина и следствие (закрытие предприятий – безработица).

Ценности: капитализм, который способствует переходу к либерализму, уничтожение Советского союза, который был «адом».

Анализируемый аргумент:

«Я почему-то думаю, что, если мы загубим Грузию, Таджикистан, Литву, нам не жить самим. Кровь вопиет к небесам от земли. Мы все еще слишком сильны. Нас надо разрезать на такое количество кусочков, чтобы мы не могли творить зло» [Новодворская 2009: 222].

В данном высказывании задействуется образ высшего, Божественного суда, который карает за «кровавое» преступление. Политические столкновения между странами изображены с помощью метафоры «злодея» (Россия) и «жертвы» (Грузия, Литва), которую он «губит». Автор идентифицирует себя со «страной-злодеем» («мы еще слишком сильны»), создавая впечатление «голоса изнутри», принадлежности к данному государству, которое он «приговаривает к наказанию». Так достигается «идентификация» оратора с аудиторией в терминологии К. Берка (см. глава первая).

Внутренние топы: субъект (страна), причина и следствие, также будущее («если мы загубим», «нам не жить самим»), образ действия («кровь вопиет к небесам»), состояние («мы все еще слишком сильны»), средство («нас надо разрезать»), цель «чтобы мы не могли творить зло»).

Ценности: суверенитет мелких государств, уничтожение крупного «гегемона», которое воспринимается в рамках моральных категорий «борьба со злом» и «победа» над ним.

Либеральная идея «парада суверенитетов» критикуется в работе Нарочницкой как революционная, и, следовательно, разрушительная: «Сахаровская идея 53 государств и проекты «обновления» СССР являлись по сути ни чем иным, как возвращением в новых терминах к столь известным по учебникам «ленинским принципам национальной политики» (применявшимся в реальности не буквально, ибо с ними ни одно многонациональное государство не выжило бы и 5 лет, что доказано в 1991г.)» [Нарочницкая 2005: 380].

Анализируемый аргумент:

«Разрушение. Безжалостное и неумолимое разрушение всего прежнего Бытия: промышленности, сельского хозяйства, инфраструктуры, быта, традиций, стереотипов, моделей поведения, душ, судеб, понятий о добре и зле. Есть у Альфреда Бестера роман «Человек без лица». Там, в далеком будущем, преступников не казнят, а разрушают их личность: разум, психику, память. Медленно, в течение года. А потом перезаряжают, и рождается новый человек, способный жить в цивилизованном обществе. Это высшая мера наказания – только за убийство. Что ж! Страна-убийца, СССР, получила по заслугам. Нынешнее разрушение – промысел Божий. Жаль, что абсолютное большинство слишком давно потеряло Бога. Их уверили в том, что его нет. Вера помогла бы принять наказание стойко и со смирением. Ведь за карой и покаянием идет и прощение» [Новодворская 2009: 224].

Приведенное в высказывании сравнение с литературным произведением отождествляет СССР с преступником из романа, заслуживающим «высшей меры». «Разрушение» является методом перепрограммирования личности для жизни в «цивилизованном обществе». Таким образом, автор пытается показать, что бывший Советский Союз перепрограммируют для жизни в «цивилизованном мировом сообществе». Семантическое поле понятия «наказание» распадается на две части. Одна из них с помощью привлечения литературного образа несет в себе смысл «юридического наказания» за преступление. Вторая путем отождествления семантических полей ‘разрушение’ и ‘промысел Божий’ вводит смысл ‘наказание за грех’, т.е. категорию религиозной этики, в рамках которой разработает заключительная часть высказывания.

Внутренние топы: состояние («разрушение всего прежнего Бытия»), качества («безжалостное» разрушение), целое и части («прежнее Бытие» и его составляющие в виде «промышленности», «быта», «традиций» и т.д.), пример (роман Альфреда Бестера), сравнение (ситуация в романе и ситуация в стране), имя (СССР – «страна-убийца»), основание (тяжкое преступление как основание для высшей меры наказания), сущность («нынешнее Разрушение – промысел Божий»), предпосылки («абсолютное большинство слишком давно потеряло Бога»), препятствующие обстоятельства (неверие), способствующие обстоятельства (вера), инструмент («кара», «разрушение»), средство («покаяние»), результат («прощение»).

Ценности: быть членом «цивилизованного сообщества», правосудие, религиозная мораль, раскаяние и вера.

Оратор апеллирует вначале к правовой топике, а затем к религиозной, которая формально является более сильной, занимая высшую ступень в ценностной иерархии. Употребление самых сильных аргументов в конце является одним из главных принципов риторической аргументации.

Новодворская периодически апеллирует к религиозной топике и метафорике, используя ее для дискредитации оппонентов: «ДС продолжал метать жемчуг вестернизации перед свиньями и предлагать святыни Свободы псам, налакавшимся человеческой крови на чеченской войне» [Новодворская 2009: 356].

Так как основной ценностью для данного оратора является политическая свобода, которая, как уже отмечалось выше, зависит от других общественных ценностей, таких, как исторический опыт, государственность, общественная мораль, то та ценностная система, которую они составляют, должна быть разрушена. (Ср. «…старый мир разрушим до основанья»).

В.И. Новодворская рисует картину политической жизни через изображение противостояния двух лагерей – либерального (с революционной идеей разрушения «старого мира») и консервативного (противники различных мастей, определяемые как «красно-коричневые»). Оратор позиционирует себя как «профессионала в революционной деятельности» [См.: там же: 229]. Противостояние описывается как историческое, диссиденты 60-х и либералы 90-х – это один лагерь. Выше было отмечено, что Нарочницкая изображает либеральный лагерь сходным образом, причисляя диссидентов 60-х к «разрушителям» 90-х.

Анализируемый аргумент:

«Мы не должны питать иллюзий. У нас нет исторического времени друг другу лгать. Поэтому чем скорее мы покончим с мифами, тем лучше для всех. Есть два лагеря. Две команды. И игра, которая ведется между ними, нами принятая еще в 60-е годы (хотя не все диссиденты смели называть вещи своими именами), президентом провозглашенная 20 марта 1993 года, – это смертельная игра» [Новодворская 2009: 225].

Противостояние между либералами и их противниками описывается через семантику словосочетания ‘смертельная игра’. При его разложении можно заметить, что понятие ‘смертельный’ ассоциируется с понятием ‘война’ (ср. «смертельный бой», «смертельная схватка»), а понятие ‘игра’ в данном контексте определяется как некий ‘спортивный’ поединок. Не случайно в высказывании употреблены слова «лагерь» (отсылает к смысловому полю ‘войны’) и «команда» (отсылает к смысловому полю ‘спортивного поединка’). Понятие «команда» привлекает такие смысловые компоненты, как ‘член команды’, ‘участие’, ‘наши’, ‘победа’[57]. Семантика данных понятий используется и для описания деятельности политической партии.

Внутренние топы: субъект (автор и его соратники – «наш лагерь»), образ действия («мы не должны питать иллюзий»), состояние («у нас нет времени лгать»), прошлое («игра, принятая еще в 60-е годы»), время (60-е годы; 20 марта 1993 года), противоположность («есть два лагеря»), качества (эта «игра» - «смертельная»), лицо (президент).

Ценности: правдивость и честность участников борьбы (сам по себе текст Новодворской позиционируется как борьба с ложью, что определяет его заглавие «Над пропастью во лжи»), готовность пожертвовать жизнью ради своих целей (готовность играть в «смертельную игру»), невозможность компромисса («не должны питать иллюзий», «есть два лагеря»).

Оратор изображает свой лагерь как принадлежащий «будущему». Против него выступает историческое прошлое, которое выражает лагерь противников.

Анализируемый аргумент:

«В красной команде, возглавляемой съездом, ВС, Конституционным судом, большей частью армии, где Анпилов, Жириновский, Сажи Умалатова – лишь форварды, все в порядке. Они знают, чего они хотят, даже когда не могут это сформулировать. Над ними можно смеяться, но они не смешны. За ними – тысячелетие российской истории, которую мы хотим перечеркнуть. За ними – молчание российского моря, которое готово выйти из берегов, ибо нашим лагерем начаты процессы, равносильные космической, геологической катастрофе. По сути дела, «коричневые», или крутые почвенники, сошлись с красными не только на этой метафизике» [Новодворская 2009: 227].

Оратор, описывая борьбу своего «лагеря» с политическими противниками, изображает ее как «великое» противостояние, и лагерь противников – это уже не конкретные политические оппоненты (они «лишь форварды»), а ряд общественных институтов, и, более того, грандиозное явление в виде «тысячелетней истории». Масштабность деятельности лагеря автора иллюстрируется семантикой понятий ‘космический’, ‘геологический’ и метафорой моря, «готового выйти из берегов». Оппоненты в этом контексте рисуются как мало что представляющие собой и являющие величину только благодаря тому, что за ними «российское море».

Таким образом, оратор выполняет двойную задачу: он дискредитирует своих оппонентов и возвеличивает действия собственной «команды». Но, при наличии дискредитированных оппонентов они уже не будут вызывать у аудитории впечатления чего-то ‘великого’. Для создания образа ‘величия’ политической борьбы либерального лагеря понадобилось привлечение семантических полей ‘грандиозности’, ‘космичности’ и т.д. Топика конкретной политической партии – это частная топика [См.: Рождественский 2000: 107]. В данном случае она с помощью привлечения вышеупомянутых понятий претендует быть всеобщей и включает себя в ряд крупнейших событий российской истории. Н.А. Нарочницкая также пишет о разрушении тысячелетней российской истории, что было указано выше.

Внутренние топы: лицо (Жириновский, Анпилов), состояние («в красной команде все в порядке»), субъект («мы», либеральный лагерь) объект и действие («тысячелетие российской истории, которую мы хотим перечеркнуть»), причина и следствие («море готово выйти из берегов», потому что «нашим лагерем начаты процессы»), основание («российское море», которое стоит за «красными» - основание их уверенности), тождество («процессы, начатые нашим лагерем» - «геологическая катастрофа»), целое и часть (лагерь оппонентов – «красные», «коричневые», «почвенники»).

Ценности: революционная борьба с прошлым во всей его «громадности» и противостояние лагерю «красно-коричневых», колоссальная смелость либерально лагеря, решившегося «перечеркнуть тысячелетие российской истории».

Выше была рассмотрена апелляция оратора к религиозной топике, в рамках которой разрушение старой политической системы, а вместе с ней и государства в целом, воспринималось как «промысел Божий». В данном аргументе вводятся активные субъекты действия в виде членов либерального лагеря, которые разрушают «российское прошлое». Можно рассматривать связь этих двух аргументов в рамках текста. Тогда либеральный лагерь будет выступать в качестве «инструмента» «промысла Божия» в топике оратора, и «наказывать» «страну-убийцу».

Изображая борьбу либерального лагеря с «красными», Новодворская проводит историческую параллель с гражданской войной, а также с попыткой «либеральной модернизации» (или «оттепели» в терминологии оратора).

Анализируемый аргумент:

«Снова, как встарь, между красными и белыми только чистое поле, на котором решится судьба России. И если в начале века было неясно, какой поставлен вопрос и из-за чего сыр-бор, то теперь все проявлено окончательно. Теперь-то мы знаем, что нынче лежит на весах! И тогда лежало то же самое. Путь России на Запад или на Восток, что теперь затейливо называется «мондиализм» или «атлантизм» и «евразийство». Красные победили тогда потому, что их вожди методом тыка угадали, что нужно силам крестьянской реакции России; ведь и Октябрь, и Февраль были протуберанцами глубинного недовольства «мира», «общины», «Собора», либеральной модернизацией Думы Милюкова и Столыпина.

В стране идет гражданская война между тысячелетним прошлым и хрупким, невероятным будущим, но теперь лагерь белых почти излечился от традиционализма и сознательно рвется на Запад, как к недосягаемой елочной звезде…» [Новодворская 2009: 225-226].

В данном аргументе с помощью метафорики и образной семантики разрабатывается оппозиция «Запад – Восток» как исторический выбор России. Используются метафоры решающего выбора («лежать на весах»), «пути», решающей битвы («чистое поле, на котором решится судьба…» ср. выше «смертельная игра», «два лагеря»). С противоположным лагерем, воплощающим прошлое, сводятся компоненты семантических полей ‘стойкость’, ‘прочность’, ‘грубость’: ‘тысячелетнее прошлое’, ‘силы реакции’, ‘традиционализм’ как ‘болезнь’. С либеральным лагерем сводятся компоненты семантического поля ‘хрупкость’, которое приравнивается к семантическому полю понятия ‘нечто труднодоступное и нелегко вообразимое’: ‘хрупкое’ равно ‘невероятное’ будущее; ‘елочная звезда’ (‘хрупкость’) – ‘недосягаемость’.

Внутренние топы: тождество (историческая ситуация противостояния красных и белых – либералов и «красных»), сущность (противостояние – решение судьбы России), сопоставление (в начале века не знали – «теперь-то мы знаем»), причина и следствие («красные победили», «потому что их вожди угадали»), предпосылки («глубинное недовольство крестьянской реакции» - предпосылки Октября), противоположность (прошлое и будущее), препятствующие обстоятельства (традиционализм), цель (Запад), субъект («белые», «красные»).

Ценности: «западный» путь развития России и будущее, которое с ним связано, исключительная важность противостояния «красным» либерального лагеря, белое сопротивление эпохи Гражданской войны, с которым оратор отождествляет себя и своих соратников, период либеральных реформ в России, которые являются базовой ценностью в текстах Новодворской.

Предыдущий автор (Нарочницкая) трактует личность Столыпина принципиально противоположно. Это консервативный политик, боровшийся с либералами, затем «унесенными ветром» революции, которую они сами же и подготовили. Также принципиально по-иному предстает в работе Нарочницкой образ русского крестьянства – его «традиционализм» понимается как главное препятствие для большевиков, поэтому крестьянство подлежит уничтожению (См.: выше). Таким образом, одни и те же топы, в данном случае, конкретные лицо и препятствующие обстоятельства, может неодинаково работать у разных авторов.

Для данной работы важно определить понятие «либерализм в текстах Новодворской, которое близко к классическому (Дж. Локк, Т. Джефферсон, Б. Мандевилль). Базовыми ценностями либерализма являются личная свобода, частная собственность, предпринимательство. Идеологи классического либерализма настороженно относились к демократии – идеологии необеспеченного большинства. Поворотным пунктом считается работа Алексиса де Токвиля «Демократия в Америке» (1835г), где он доказывает необходимость демократического управления государством.

Следует отметить, что автор также разграничивает либерализм и демократию, воспринимая либерализм как идеологию образованной элиты, «квалифицированного меньшинства», которые должна охраняться от неблагополучного большинства, более того, это большинство может принуждаться к выбору либерализма силой:

«Поэтому нас и назвали демократами, хотя я лично, например, либерал и не согласна ставить мировые вопросы на всеобщее голосование. Победа в гражданской войне достигается только силой. Не обязательно силой оружия. Силой воли. Силой духа. Страна не выбирала либерализм, она и не могла его сознательно выбрать. Речь идет о том, как его стране навязать. Я хочу, чтобы была создана жесткая конструкция экономического принуждения. То есть сзади будут некие заградотряды: все уже разрушено, можно идти только вперед» [Новодворская 2009: 226].

В данном аргументе понятие «навязывание либерализма» раскрывается через словосочетание «жесткое экономическое принуждение», которое, в свою очередь, уточняется и усиливается через метафору «заградотрядов». Интересно, что Новодворская при резко негативном отношении к периоду Великой Отечественной войны периодически использует относящиеся к нему образы, что демонстрирует сдваивание «символического зонтика» в текстах оратора. В качестве примера можно привести цитату из предисловия к книге «Над пропастью во лжи»: «Русские западники не сдаются. Враги просто не стали брать нашу Брестскую крепость, потому что можно взять стены, ворота, башни, но не человека» [Новодворская 2009: 6]. (Ср. также «русские не сдаются»).

Семантика словосочетаний ‘сила воли’, ‘сила духа’ определяет понятие ‘победа в гражданской войне’ с одной стороны, а с другой раскрывает внутренний топ будущее, которое представлено через военную метафору.

Внутренние топы: различие (между демократами и либералами), качество (вопросы «мировые») основание (поэтому «их нельзя ставить на всеобщее голосование), образ действия («победа достигается только силой»), сущность («навязывание» стране либерализма), средство (экономическое принуждение), предпосылки («все разрушено» поэтому можно идти только вперед), будущее.

Ценности: либерализм, сила воли и духа, с помощью которых достигается победа, решимость и готовность идти на жертвы ради поставленной цели (совпадает с системой традиционных ценностей).

Анализируемый аргумент:

«Я не смогу примириться с политическими репрессиями, с ограничением прав на самовыражение. Я не говорю о праве выбирать. Это право выбора между тоталитаризмом и демократией я предоставить не готова. Риск слишком велик. Свобода слова, печати, митингов, собраний – это святое. А все остальное – после. После создания среднего класса, класса собственников, после победы над красными, после того как окончательно разрушится прошлое» [Новодворская 2009: 226].

В высказывании противоположная политическая позиция дискредитируется понятием ‘тоталитаризм’, которое имеет негативно окрашенное семантическое поле в сознании получателей речи. Либеральные ценности описываются с помощью понятия, пришедшего из религиозной топики – ‘святое’.

Внутренние топы: субъект (автор), образ действие («не смогу примириться», «не готова предоставить право выбора»), основание («риск слишком велик»), качество («свобода слова» и пр. – это «святое»), цель («победа над красными», «создание среднего класса»), будущее («окончательное разрушение прошлого»).

Ценности: либеральные ценности («свобода слова, печати, собраний»), формирование среднего класса, уничтожение «красного» прошлого.

Нельзя не признать противоречивость той системы ценностей, которую выстраивает автор в данном высказывании: базисные либеральные ценности в виде свободы слова, печати и пр. признаются приоритетными. Право выбора народом своей судьбы отрицается. При этом оратор заявляет о невозможности примириться с «ограничением прав на самовыражение». Таким образом, в высказывании создается двойное противоречие.

Также в тексте «Над пропастью во лжи» существует противоречие между этической установкой оратора на общественную жизнь и общественную борьбу (см. выше) и программной установкой на создание среднего класса, для которого по определению будет представлять ценность лишь частная жизнь, что воспринимается как норма поведения: «Анекдот гласил, что социализм – это когда всем все до лампочки. Я же не могла предположить, будучи верным последователем Софьи Перовской, Александра Ульянова и Германа Лопатина, что всем все до лампочки именно при капитализме и что это и есть нормальный порядок вещей!» [Новодворская 2009: 14]. При этом на протяжении всего текста можно встретить ряд высказываний о готовности оратора и его соратников к «смертельной» борьбе с «чекистами» и «красными», о ценности этой борьбы, ее приоритете над приватным благополучием, которое в аргументации Новодворской и определяется как главнейшая цель борьбы [См., напр.: Новодворская 2009: 232-272]. Таким образом, по отношению к данным категориям в тексте можно сделать вывод о сдваивании символического зонтика для «идеократического» общества, для которого высшей ценностью является жертва за идею, а одной из главных отрицательных ценностей – идеология общества потребления. Об этом пишет С.Г. Кара-Мурза в работе «Манипуляция сознанием»[58].

Н.А. Нарочницкая, как было сказано выше, также видит основу либерального общества в «классе собственников» («третье сословие»). В аргументации Нарочницкой, критикующей «универсалистские» проекты, утверждается тождество либеральной и коммунистической идеологий в плане их «революционного», «разрушительного» воздействия на традиционную систему ценностей, а также общей черты в виде выделения «неисторических» классов. Проанализированное высказывание Новодворской «перекликается» с этим утверждением: оратор выделяет в качестве такого «исторического» класса «средний класс», определяя «красных» (т.е. политических противников различной окраски) как нечто «отжившее»: «Мир идет не в вашу сторону, вы – геополитический анахронизм вместе с Кубой, Китаем, Северной Кореей, Бирмой и Ираном. <…> Рано или поздно скелеты членов правящей Россией хунты займут свое место в Палеонтологическом музее вместе с мумией из Мавзолея» [Новодворская 2009: 462]. Или: «Мы живем во лжи над пропастью правды, боясь в нее заглянуть. Я хочу бросать людей в пропасть правды, потому что разобьются на ее дне только слабые. У сильных вырастут крылья, они научатся летать» [Новодворская 2009: 303-304].

Новодворская приводит для обоснования своего утверждения о недопустимости предоставить народу право выбора конкретные исторические факты, входящие в состав данной проблемной ситуации и потенциально являющиеся сильным средством убеждения аудитории: «Ставки очень высоки, и сейчас не до пустяков. Не до права народа решить свою судьбу. Ее уже решили однажды в 1918 году у нас и в 1933 году в Германии. Конституционным путем… Хорошенького понемножку» [Новодворская 2009: 228].

Ценностные категории, заданные в приведенных аргументах, развиваются оратором в статье «Не отдадим наше право налево», заглавие которой представляет словесную игру: слово «право» отсылает к политическому понятию «правая» партия, т.е. автор статьи и его соратники, а разговорное понятие отдать что-либо «налево», т.е. «не в те руки» отсылает к политическому понятие «левые» (коммунисты, консерваторы и пр.). Право определяется оратором как принадлежность «элиты» (ср. выше о «квалифицированном меньшинстве»): «Оказалось, что человек далеко не универсален и что права – не ваучер, их нельзя раздавать всем поголовно. <…> Право – понятие элитарное. Так что или тварь дрожащая, или ты право имеешь. Одно из двух».[59] Или: «Капитализм дает права с большим разбором и далеко не все. Права на социализм в продаже нет» [Новодворская 2009: 307].

Анализируемый аргумент:

«Апартеид – нормальная вещь. <…> Гражданские права существуют для людей просвещенных, сытых, благовоспитанных и уравновешенных. В зоне все откровеннее. Там есть права для всех, кроме как для “опущенных”, для “петухов”. И дело здесь не в физиологии, а в силе духа, в моральном уровне. Жалкие, несостоятельные в духовном плане, трусливые спят у параши и никаких прав не имеют. Если таким давать права, понизится общий уровень человечества. Так что апартеид – это правда, а какие-то всеобщие права человека – ложь. Русские в Эстонии и Латвии доказали своим нытьем, своей лингвистической бездарностью, своей тягой назад в СССР, своим пристрастием к красным флагам, что их нельзя с правами пускать в европейскую цивилизацию. Их положили у параши и правильно сделали» [Новодворская 2009: 306-307].

В высказывании представлена оппозиция между ‘благополучными’, заслуживающими права, и ‘неблагополучными’, не заслуживающими их. ‘Не заслуживающие’ описываются с помощью аналогии из низов криминального мира, т.е. все понятия для изображения этой категории людей наделены резко негативной семантикой. В качестве конкретного примера ‘не заслуживающих’ приведены русские в Прибалтике. Члены оппозиции – права для благополучных (апартеид) и невозможность всеобщих прав – описываются словами с однозначной положительной и отрицательной семантикой (‘правда’ и ‘ложь’) соответственно.

Внутренние топы: сущность («апартеид – нормальная вещь»), присущее («гражданские права» - присущи «просвещенным»), качества («просвещенный», «благовоспитанный»), свойства («сытый», «уравновешенный»), сравнение (ситуация на зоне), гипотетическая ситуация («если давать таким права, понизится общий уровень человечества»), имя («апартеид» - «правда», «всеобщие права человека» - «ложь»), пример (русские в Эстонии и Латвии).

Ценности: капитализм, с которым взаимосвязано существование привилегированного класса собственников, привилегия в виде прав для «элиты» (т.е. «класса собственников»), сила духа, высокий моральный уровень (совпадает с традиционными ценностями).

Новодворская развивает идею отказа в «праве на социализм», отождествляя его с коммунизмом, к которому применяется метафора болезни, усиливающаяся этической оценкой в виде обвинения «заболевшего» в акте «злой воли»: «Коммунизм лечится как рак. А поскольку, в отличие от рака, этот недуг не приобретешь без злой воли, анестезия не обязательна» [Новодворская 2009: 307]. Сходным образом интерпретирует проблему коммунизма А. Чубайс, оправдывая методику «шоковой терапии» 90-х, которая определяется как единственно действенное в данной ситуации «лекарство».

В.И. Новодворская развивает оппозицию между ‘элитой’ и ‘быдлом’ на историческом материале, где данные категории фигурируют в качестве ‘непобежденных’ и ‘рабов’ для ‘тиранов’. Это сопоставление характерно для текстов Новодворской вообще. Его можно продемонстрировать на примере статьи «Россия № 6», в которой оно детально разработано. Кроме того, там присутствует характерное для новой ценностной системы сдваивание символического зонтика с целью уничтожить старую.

Анализируемый аргумент:

«Это началось давно. Россия никого не разбила на поле Куликовом. Можно ли разбить врага, который 200 лет сидел у тебя внутри, который сначала изнасиловал, а потом вступил с жертвой насилия в брак по любви и прижил с ней детей? Бить монголов надо было до Ига, а не после него. Патриотически настроенные историки умалчивают о том, что великий Александр Невский, разбивший «псов-рыцарей», платил дань Орде. Это, видимо, было раннее евразийство. Монголы были понятнее и ближе в отличие от проклятых атлантистов – немцев. Наверное, это любимая эпоха двух Александров: Дугина и Проханова. И хотя в XIII веке не было ни «Дня», ни «Завтра», уже тогда Россия-Русь жила по их формуле. Раздавленная Востоком, органически сливалась с ними в одно, как едины удав и проглоченный им кролик, и злобно набрасывалась на Запад»[60].

В приведенном отрывке сущность исторической ситуации в России раскрывается через понятия ‘жертва насилия’ и ‘жертва хищника’. Понятие ‘жертва насилия’ привлекает семантические поля ‘брака’ и ‘союза’. Понятие ‘жертва хищника’ в дальнейшем будет приравниваться к понятию ‘падаль’ в контраргументе на утверждение А. Блока о том, что Европа должна быть благодарна России за спасение от монгольского нашествия: «Значит, лесное зверье должно благодарить падаль? Значит, Запад должен благодарить Русь за то, что она наполнила хищнику желудок?» [Там же: 308].

Затем понятие ‘падаль’ соотносится с понятием ‘прах’, который формально является следующей стадией ‘падали’. Понятие ‘прах’ привлекает такие семантически поля, как ‘податливость’, ‘покорность’, ‘управляемость’.

Анализируемый аргумент:

«За время Ига Русь стала прахом. Глиной. Из нее можно было создать все что угодно. Нас создал Иван Грозный» [Там же: с. 309]. Оратор приравнивает совершенно разные понятия «праха» и «глины»: если «прах» - нечто сыпучее, и из него по этой причине невозможно «лепить», то из «глины» благодаря ее «вязкости», возможно[61]. Понятие «глины» с семантическим полем «податливости» вводит активный субъект, производящий действия над материалом (Иван Грозный, тиран). Стать претерпевающим воздействие материалом означает «потерпеть поражение». Семантические поля «побежденные» и «рабы» приравниваются – цель оратора – аналогия между исторической ситуацией и ситуацией в настоящем.

Внутренние топы: прошлое, причина и следствие (врага нельзя разбить, потому что он «200 лет сидел у тебя внутри»), предыдущее и последующее как подкласс прошлого («бить монголов надо было до Ига, а не после него»), противоречие («патриотически настроенные историки умалчивают…»), лицо (Александр Невский), имя («это, видимо, было раннее евразийство»), пример (Дугин и Проханов), противоположность (монголы и «проклятые атлантисты»), присущее («в XIII веке не было ни «Дня», ни «Завтра»…), сущность (единство «раздавленной» России и Востока).

Ценности: отрицательное отношение к монгольскому игу (совпадает с традиционной системой ценностей), отрицательное отношение к победе в Куликовской битве (принципиально расходится с традиционной системой), противостояние России и Запада (положительное в традиционной системе) оценивается как следствие поражения от Востока.

В. Новодворская дискредитирует политических оппонентов (Дугина и Проханова) с помощью исторической аналогии. Отрицательное в традиционной системе ценностей понятие монгольского ига приравнивается к враждебной политической идее евразийства через сопоставление с фактом сотрудничества с Ордой Александра Невского. Понятие «атлантизм» фигурирует в работе Н.А. Нарочницкой, в которой с его помощью определяются морские державы США и Англия. Напротив, Германия, как и Россия, в качестве континентальных держав, выступают их антагонистами [См. напр.: Нарочницкая 2005: 267].

Семантическое поле понятия ‘рабы’ в ходе аргументации эволюционирует, сохраняя свою сущность при наличии тиранической власти (‘крепкой руки’) и приобретая компоненты семантического поля ‘анархизм’ при наличии власти с ‘цивилизаторскими наклонностями’.

Анализируемый аргумент:

«С XVI века мы существуем по законам маниакально-депрессивного психоза, ставшего лет через сто уже национальным характером. “И перед властию презренные рабы…”. Перед твердой и жестокой властью. Перед слабой властью – разнузданные анархисты, разбойнички, воры, из социального аутсайдерства шагнувшие в перманентный мятеж неврастеников, сдирающих шкуру с той власти, которая проявляет человечность и цивилизаторские наклонности, однако целующие стремя и хлыст у каждого свирепого и злобного автократа <…>. Но ослабевшая вожжа тут же попадает маниакально-депрессивному народу под хвост, и бешеные кролики, еще вчера довольствовавшиеся морковкой, выдаваемой по карточкам, жаждут крови и человеческого мяса, как в 1917 году, как в октябре 1993 года (когда они готовы были сжечь Москву, но не жить по-человечески), как 12 декабря 1993 года, когда бешеные кролики проголосовали за мировой пожар [Новодворская 2009: 309-310].

Внутренние топы: предпосылки (историческая ситуация, сформировавшая «национальный характер»), противоположность (поведение нации с властью разного типа), качества («твердый», «свирепый», «злобный» и пр.), присущее (власть, которой свойственны «человечность» и «цивилизаторские наклонности»), причина и следствие (ослабление власти – «бешенство» народа), сравнение («довольствовавшиеся морковкой» «жаждут крови»), пример (1917 год, октябрь 1993 года).

Ценности: власть, «проявляющая цивилизаторские наклонности», отрицательное отношение к покорности «тиранической» власти, «цивилизаторские» реформы.

В приведенном отрывке намечается разделение семантического поля ‘рабы’ на две части – ‘активную’ – сражающуюся с противниками ‘тирана’ и ‘пассивную’ – ‘зомби’: «Одним он обещает завоевательную войну, ибо маньяков надо занять делом. Другим – паек, ибо депрессивных, никчемных зомби надо пасти [Там же: 311]. Понятия ‘маниакальный’, ‘депрессивный’ дают характеристику стране в целом и отсылают к заглавию статьи. В статье существует оппозиция между ‘рабами’ и ‘не смирившимися’ с монгольским игом в прошлом – положительные герои в традиционном сознании. С ними теоретически соотносятся все, сопротивляющиеся действиям ‘тиранов’, и, в конечном счете, автор стать и его соратники. В противовес ‘рабам’, с семантическим полем ‘не смирившихся’ связано понятие ‘имеющие здравый рассудок’, но ‘запертые роком в палате для буйнопомешанных’ [Там же: 312].

Подводя итоги, можно сказать, что в системе ценностей В.И. Новодворской центральными являются базовые ценности либерализма в виде личной свободы, частной собственности и свободы предпринимательства. В политическом плане это максимальное ограничение суверенитета государства, как внутри страны, так и во внешней политике («парад суверенитетов» внутри и отсутствие суверенитета извне). Кроме того, либеральная система ценностей дается в текстах Новодворской с «поправкой» на специфичность российской ситуации. Недоверие автора к большинству населения, не разделяющему либеральной идеологии, определяет последнюю как мышление элиты. Элитарность также является одной из основных ценностей для оратора. В связи с этим Новодворская предлагает ограничить народ в праве выбора. Такое понимание приближается к классическому либерализму с его недоверием к массам. В.И. Новодворская прокламирует новую для страны ценностную систему, не соответствующую традиционным категориям, поэтому старая система необходимо должна быть разрушена. В этом заключается «революционность» топики оратора.

В плане внутренней топики для Новодворской как для оратора революционной направленности более характерно употребление топа будущее, цель, результат, противопоставляемые прошлому, которое является, в основном, предметом отторжения. Как оратор-полемист, Новодворская (также Нарочницкая) употребляет топы противоположность, противоречие, сопоставление и сущность.

Заключение

В работе был проведен риторический анализ двух принципиально противоположных ценностных систем, одна из которых принадлежит автору консервативной направленности, а другая – автору либеральной («революционной») направленности. Тексты описывались в контексте идеологических разногласий постперестроечного периода в России.

Проанализированы полемические работы Н.А. Нарочницкой («Россия и русские в мировой истории») и В.И. Новодворской («Над пропастью во лжи», «Россия № 6», «Не отдадим наше право налево!»). Путем логико-семантического анализа, состоящего в описании специфики семантики ключевых понятий, задействованных автором, и вычленения формальной схемы построения текста, выделены и описаны внутренние (логические) топы и ценности, прокламируемые ораторами. Описаны используемые ораторами языковые средства. В процессе анализа различных по жанру текстов (историософское исследование, автобиография, острополемическая статья) доказано, что подобный метод исследования может быть применим при анализе любого текста, направленного на убеждение аудитории.

В ходе исследования выявлены основные черты, характерные для текстов консервативной и революционной направленности. Базовыми ценностями «консерватора» являются: традиционная религия, определяющая абсолютные моральные приоритеты, традиционная культура, государственные интересы в целом и национальные интересы в частности. Для «консерватора» более характерна отсылка к историческим фактам, которые, во многом, и формируют традиционную систему ценностей.

Для оратора-«революционера» базовыми ценностями являются политические и экономические свободы, а также, максимальное ограничение суверенитета государства. «Революционер» ориентирован на будущее, а факты прошлого являются, в основном, предметом отторжения. Настоящим исследованием было обнаружено, что оратор, придерживающийся «революционной» системы ценностей по отношению к существующей (традиционной) системе ценностей вынужден применять метод «сдваивания символического зонтика» с целью ее разрушения.

Принципы, лежащие в основе риторического исследования общественно значимых текстов, могут использоваться в качестве методики своеобразной идеологической адаптации получателей речи, постоянно подвергаемых словесному воздействию, как со стороны различных СМИ, так и отдельных речедеятелей. Умение проанализировать текст и выделить ценностные установки оратора, которые могут быть скрыты путем использования различных риторических и стилистических приемов, определяет риторическую компетентность члена социума.

Риторическая аргументация формирует ценностные системы, организуя тем самым идеологию, и создает на протяжении длительных периодов времени те структуры общественного сознания, которые Ю.В. Рождественский определил как «символический зонтик», конструирующий сообщество данной конкретной страны[62]. С помощью «символического зонтика» осуществляется государственное управление.

Как уже было отмечено, риторическая аргументация включает в себя различные компоненты: лингвистический (семантика), логический, философский. Можно заключить, что риторическая аргументация является филологической дисциплиной, существующей на границе с другими гуманитарными науками, что придает исследованию риторической аргументации междисциплинарный характер.

Исследование, начатое в данной работе, может быть продолжено в дальнейшем. Теоретические наработки, полученные в данной работе в процессе анализа текстов, могут применяться на уровне диссертационного исследования.

Библиография

1. Аверинцев С.С. Классическая греческая философия как явление историко-литературного ряда // От слова к смыслу. Проблемы тропогенеза. М.: УРСС, 2000. С. 81-121.

2. Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М.: «Языки русской культуры», 1996.

3. Аверинцев С.С. Риторика как подход к обобщению действительности // Поэтика древнегреческой литературы. М.: «Наука». С. 15-46.

4. Александрова Л.А. Риторика и герменевтика (Развитие и современное состояние теоретических исследований в ФРГ) // Неориторика: генезис, проблемы, перспективы. М.: ИНИОН АН СССР, 1987. С. 70-91.

5. Аннушкин В.И. История русской риторики. М.: Издательский центр «Академия», 1998.

6. Аннушкин В.И. Риторика и культура речи современного общества // Риторическая культура в современном обществе. Тезисы IV Международной конференции по риторике. М.: Государственный институт русского языка им. А.С. Пушкина, 2000. С. 8-9.

7. Аристотель. Риторика. Поэтика. М.: «Лабиринт», 2007.

8. Арутюнова Н.Д. Предложение и его смысл. Логико-семантическая проблема. М.: УРСС, 2002.

9. Асмус В.Ф. Логика. М.: УРСС, 2001.

10. Баранов А.Н. Что нас убеждает? (Речевое воздействие и общественное сознание). Новое в жизни, науке и технике: Серия № 9. Лекторское мастерство. М.: «Знание», 1990.

11. Баранов А.Н., Паршин П.Б. Языковые механизмы вариативной интерпретации действительности как средство воздействия на сознание // Роль языка в средствах массовой информации. М.: ИНИОН АН СССР, 1986. С. 100-143.

12. Безменова Н.А. Очерки по истории и теории риторики. М.: «Наука», 1991.

13. Безменова Н.А. Rhetorica nova. // Неориторика: генезис, проблемы, перспективы. М.: ИНИОН АН СССР, 1987. С. 5-24.

14. Безменова Н.А. О предмете «история риторики // Неориторика: генезис, проблемы, перспективы. М.: ИНИОН АН СССР, 1987. С. 25-46.

15. Безменова Н.А. Массовая информация в свете «отраженной риторики» // Роль языка в средствах массовой коммуникации. М.: ИНИОН АН СССР, 1986. С. 82-99.

16. Болотнова Н.С. О связи риторики и коммуникативной стилистики текста в речеведении // Риторическая культура в современном обществе. М.: Государственный институт русского языка им. А.С. Пушкина, 2000. С. 9-11.

17. Борисова Е.Г. Типы политического дискурса и их признаки // Риторическая культура в современном обществе. М.: Государственный институт русского языка им. А.С. Пушкина, 2000. С. 51-52.

18. Виноградов В.В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика. М.: «Высшая школа», 1981.

19. Волков А.А. Теория риторической аргументации. М.: Издательство МГУ, 2009.

20. Волков А.А. Основы риторики. М.: «Академический проект», 2005.

21. Волков А.А. Неориторика Брюссельской школы // Неориторика: генезис, проблемы, перспективы. М.: ИНИОН АН СССР, 1987. С. 46-69.

22. Волков А.А. Концепции публичной и единицы языка // Роль языка в средствах массовой информации. М.: ИНИОН АН СССР, 1986. С. 46-81.

23. Волков А.А. Курс русской риторики. М.: Издательство храма св. муч. Татианы, 2001.

24. Гаспаров М.Л. Античная риторика как система // Античная поэтика. М.: «Наука», 1991. С. 27-59.

25. Голубкова О.А. Культура, личность, деятельность. Аксиологический аспект. СПб.: ООО «Издательство «ОМ-Пресс», 2007.

26. Граудина Л.К., Кочеткова Г.И. Русская риторика. М.: «Центрополиграф», 2001.

27. Данилкова И.П. Введение в аксиологию. Новосибирск: Новосибирский государственный технический университет, 2009.

28. Иванчук И.А. Афоризм как средство оптимизации речевого контакта в публичном дискурсе носителей элитарной речевой культуры // Риторическая культура в современном обществе. М.: Государственный институт русского языка им. А.С. Пушкина, 2000. С. 16-17.

29. Ильин В.В. Аксиология. М.: Издательство МГУ, 2005.

30. Исследования по семантике и прагматике языковых единиц разных уровней. Межвузовский сборник научных трудов. Уфа: Башкирский государственный педагогический университет, 2001.

31. Казак Е.А. Некоторые особенности словарного состава ораторской речи // Неориторика: генезис, проблемы, перспективы. М.: ИНИОН АН СССР, 1987. С. 177-186.

32. Канонич С.И. Слово и деятельностный аспект его семантизации в тексте // Исследования по семантике: семантика языковых единиц разных уровней. Уфа: Башкирский ун-т, 1988. С. 43-51.

33. Кобозева И.М. Лингвистическая семантика. М.: УРСС, 2004.

34. Кузнецов И.П. Семантические представления. М.: «Наука», 1986.

35. Кузьменко Г.Н. Базовые аксиологические модели в социально-философском знании. М.: Издательство РГСУ, 2009.

36. Лаптева О.А. Нейтрализация позиции слова как усилительный прием // Риторическая культура в современном обществе. М.: Государственный институт русского языка им. А.С. Пушкина, 2000. С. 20-22.

37. Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке. М.: «Индрик», 1999.

38. Ломоносов М.В. Краткое руководство к красноречию // Полн. собр. соч.: В 11 т. М.: Академия наук, 1952. Т. 7. С. 91-378.

39. Лосев А.Ф. Знак. Символ. Миф. Труды по языкознанию. М.: Издательство Московского университета, 1982.

40. Лосев А.Ф. Философия имени. М.: Издательство МГУ, 1990.

41. Лосев А.Ф. История античной эстетики. Софисты. Сократ. Платон. М.: «Ладомир», 1994.

42. Лосский Н.О. Ценность и бытие. Харьков: «Фома»; М.: «АСТ», 2000.

43. Лузина А.Г. Аспекты риторической поэтики // Неориторика: генезис, проблемы, перспективы. М.: ИНИОН АН СССР, 1987. С. 137-156.

44. Медведева С.Ю. Риторика и риторическая критика в США // Неориторика: генезис, проблемы, перспективы. М.: ИНИОН АН СССР, 1987. С. 91-114.

45. Мейзерский В.М. Философия и неориторика. Киев: «Лыбидь», 1991.

46. Минаева С.А. Подходы к пониманию риторической культуры современного человечества // Риторическая культура в современном обществе. М.: Государственный институт русского языка им. А.С. Пушкина, 2000. С. 26-27.

47. Михальская А.К. Основы риторики: Мысль и слово. М.: «Просвещение», 1996.

48. Нарочницкая Н.А. Россия и русские в мировой истории. М.: «Международные отношения», 2005.

49. Нарочницкая Н.А.: После Мюнхена: о суверенной демократии, о мире, о русских и России в мире // Русский мир. СПб, «Алетейя», 2007. С. 98-110.

50. Новая философская энциклопедия. В 4 т. Т. 4; Т. 1. М.: «Мысль», 2010.

51. Новодворская В.И. Прощание славянки. М.: «Захаров», 2009.

52. Новикова Л.А. Логические оппозиции и лингвистическая семантика // Лингвистическая семантика и логика. М.: Университет дружбы народов, 1983. С. 5-18.

53. Новикова М.Л. Метафора, ее структура, семантика и связь с текстом // Лингвистическая семантика и логика. М.: Университет дружбы народов, 1983. С. 124-137.

54. Остин Л. Дж. Чужое сознание // Философия. Логика. Язык. М.: «Прогресс», 1987. С. 48-95.

55. Падучева Е.В. Высказывание и его соотнесенность с действительностью (референциальные аспекты семантики местоимений). М.: «Эдиториал УРСС», 2001.

56. Петров В.В. От философии языка к философии сознания // Философия. Логика. Язык. М.: «Прогресс», 1987. С. 3-17.

57. Потебня А.А. Из лекций по теории словесности. Харьков: Государственное издательство Украины, 1914.

58. Почепцов Г.Г. Коммуникативные аспекты семантики. Киев: Издательство при Киевском государственном университете издательское объединение «Вища школа», 1987.

59. Почепцов Г.Г. Семантические проблемы коммуникации. Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук. Киев: Учебно-производственная типография КГУ Б. Шевченко, 14, 1988.

60. Рождественский Ю.В. Теория риторики. М.: «Добросвет», 1997.

61. Рождественский Ю.В. Принципы современной риторики. М.: «SvR Аргус», 2000.

62. Рождественский Ю.В. Проблемы влиятельности и эффективности средств массовой информации // Роль языка в средствах массовой коммуникации. М.: ИНИОН АН СССР, 1986. С. 7-45.

63. Рождественский Ю.В. Общая филология. М.: Фонд «Новое тысячелетие», 1996.

64. Рождественский Ю.В. Лекции по общему языкознанию. М.: ИКЦ «Академкнига»; «Добросвет», 2002.

65. «Русский ассоциативный словарь». В 2 книгах. Кн. 1: Прямой словарь: от стимула к реакции. Кн. 2: Обратный словарь: от реакции к стимулу. Ассоциативный тезаурус современного русского языка. М.: «Помовский и партнеры», 1994.

66. Сергеева Л.А. «Семантическая категория оценки в ее отношении к аксиологическим категориям» // «Исследования по семантике: семантика языковых единиц разных уровней». Уфа: Башкирский ун-т, 1988. С. 58-63.

67. Серль Дж. Природа Интенциональных состояний // Философия. Логика. Язык. М.: «Прогресс», 1987. С. 96-126.

68. Соболева А.К. Топическая юриспруденция. М.: «Добросвет», 2001.

69. Сурина И.А. Ценности. Ценностные ориентации. Ценностное пространство. М.: Институт молодежи, 1999.

70. Трошина Н.Н. Риторика и теория коммуникации (На материале немецкоязычных публикаций) // Неориторика: генезис, проблемы, перспективы. М.: ИНИОН АН СССР, 1987. С. 114-136.

71. Философия, культура, ценностный мир человека. Межвузовский сборник научных трудов. Екатеринбург: Издательство Уральского государственного экономического ун-та, 2006.

72. Философская энциклопедия. В 5 т. Т. 5. М.: «Советская энциклопедия», 1989.

73. Философский энциклопедический словарь. М.: «Советская энциклопедия», 1989.

74. Фреге Г. Мысль: логическое исследование // Философия. Логика. Язык. С. 18-47.

75. Храпченко В.К. Метафора в афоризме // Исследования по семантике: семантика языковых единиц разных уровней. Уфа: Башкирский ун-т, 1988. С. 86-95.

76. Цицерон М.Т. Три трактата об ораторском искусстве / Пер. с лат. Ф.А. Петровского, И.П. Стрельниковой, М.Л. Гаспарова / Под ред. М.Л. Гаспарова. М.: «Ладомир», 1994.

77. Черняховская Л.А. Источники контекстной модификации смысла // Контекстная семантизация лингвистических единиц. М.: Московский пединститут им. Мориса Тореза, 1984. С. 94-105.

78. Шмелев А.Д. Русский язык и внеязыковая действительность. М.: «Языки славянской культуры», 2002.

79. Шпет Г.Г. Эстетические фрагменты. В 3 т. Т. 2. Пб.: «Колос», 1923.

80. Шуйская Ю.В. Аргументация в судебной риторике. М.: «Добросвет»; Издательство «КДУ», 2008.

81. Юнина Е.А. Философско-этические основания современной риторики // Риторическая культура в современном обществе. М.: Государственный институт русского языка им. А.С. Пушкина, 2000. С. 43-45.

82. Язык и моделирование социального взаимодействия. Сборник статей. М.: «Прогресс», 1987.

83. Язык и социальное познание. Сборник статей. М.: Центральный совет философских (методологических) семинаров при президиуме АН СССР, 1990.

Интернет-источники

http://www.aif.ru/culture/article/3612

http://slovari.yandex.ru/~книги/БСЭ

http://slovari.yandex.ru/~книги/Толковый словарь Ушакова

http://www.businesspress.ru/newspapers/article_mld_3126_ald_283878.htm

http://mesogaia-sarmatia.narod.ru/kruglu-stol/htm

http://lib.ru/POLITOLOG/karamurza.txt