Наталья Мелентьева: Философский корабль и сумерки русского логоса

90 лет назад большевики Советской России совершили политический и символический акт под условным названием «философский корабль» ( в историографии он именуется  грубее - «философским пароходом»). Номинально это была высылка части  русской гуманитарной интеллигенции  из России в Германию и Латвию. В сентябре 1922 два парохода отправились из Петрограда за рубеж,  еще несколько отплыли из Севастополя. Среди оказавшихся в эмиграции мыслителей были  русские философы: Н.А. Бердяев, И. А. Ильин, Л.П. Карсавин, Н. О. Лосский, П.А. Сорокин, С.Е. Трубецкой, С.Л. Франк и другие. Многие мыслители, писатели и музыканты покинули Россию еще раньше. К ним принадлежали: С. В. Рахманинов, С.С. Прокофьев, И. Северянин,  В. Набоков, И. А. Бунин, З. Н. Гиппиус, Д. С. Мережковский, К. Д. Бальмонт, , А. Белый, А. М. Ремизов, Б. К. Зайцев, И. Г. Эренбург, В. В. Кандинский, Ф. И. Шаляпин, М. И. Цветаева, В. Б. Шкловский, В. Ф. Ходасевич и др..  Многие из тех, кто не покинул Советскую Россию  были репрессированы, и даже расстреляны (Н.Гумилев, позднее – Н.Клюев), некоторые покончили с жизнью, другие отправились во внутреннюю эмиграцию…

Философский корабль 1922 года был несомненно символическим событием (можно говорить о символизме корабля, ковчега, плавания, воды, перемещения, моста итд), ознаменовавшим конец последним надеждам русской интеллигенции, возлагавшимся на стихию русской революции, где  в пламени обновления кипели и плавились идеи, проекты возможной и чаемой еще тогда русской философии. 

С философским кораблем и последующей эмиграцией большей части  интеллектуальной элиты русского Серебряного века философский процесс в России был прерван. Но что конкретно было прервано? Была ли в России полноценная самостоятельная философская традиция, систематический  философский дискурс? 

Скорее  нет.  Удар был нанесен по самому процессу зарождения русского логоса, по его  вызреванию в утробе русской стихии, по процессу  первичного высвобождения  философского сознания из хаоса русского бытия.

Отвечая так на вопрос, я солидаризуюсь с глубоко обоснованной позицией Александра Дугина,  в своих книгах  «Мартин Хайдеггер и философия другого начала» и «Мартин Хайдеггер  и возможность русской философии», убедительно показавшего, что русская философия еще только стоит на пороге своего рождения.  Ее просто еще никогда не было, несмотря на многовековые усилия русской души прорасти логосом сквозь русское поле, взойти из материнского лона русской земли, восстать над горизонтом русского пространства. И если русские в истории несомненно мыслили — литургией, стихиями, пространством, войной, властью, государством, богом или хаосом -- то они до сих пор не мыслили философски.

Русский логос сегодня «стоит под паром», находится на подготовительной стадии, в утробе русской стихии, русского пространства, мышления,  истории,  народа и русского «дазайна». 

Русская (именно  русская, а не западноевропейская или  универсальная) философская (именно философская,  а не публицистическая,  не литературная, не литургическая или политическая) мысль  до сих пор еще не состоялась.

Напрашивается вопрос: а что мы имеем в виду под философией как таковой?  Здесь целесообразно принять во внимание  размышления величайшего философа 20 века Мартина Хайдеггера относительно всего здания  западноевропейской философии и ее судьбы.

Философия, по мнению Хайдеггера, возникла около двух с половиной тысяч лет назад, царственно прошествовала сквозь этапы истории западного мира, воздвигла западную цивилизацию в ее базовых предпосылках и основаниях, претерпела головокружительные концептуальные метаморфозы  и, наконец, пришла к своему завершению, к своему полному и не отменимому концу. 

Однако, в своем Первом Начале  философия рождалась красиво: в играх  Богов, открывавших мудрецам Древней Греции многомерность миров и жестокие картины высших измерений, диалектику единого и многого, одного и другого, всего и ничто, трансцендентного и имманентного. Философия была вовсе не всяким систематическим мышлением или διάκρῖσις . Мысль, Логос досократикам открылись как  трансцендентная божественная реальность, как молния, пронзающая горизонт сущего, как сакральный опыт проникающего удара иного, как неистовый свет трансценденции, как явление божественного начала,  как явление самого Бытия.  

Гераклиту Логос явил себя в виде божественной молнии, Зевса.  Это был прыжок мудреца за пределы самого себя, прыжок через пропасть, инспирированный  божественным вмешательством. Ницше в XIX веке, на исходе философии, также акцентировал травматизм логоса: «Я словно ранен стрелой познания, отравленной ядом кураре, видящей все».  Рождение в логосе  - это боль сродни инициации: нужно встать над уровнем человека, перечеркнуть горизонталь вертикалью. 

Гераклит описывал опыт нечеловеческого характера логосного прозрения приблизительно так: «Если верить не мне, но логосу, то все едино».  Здесь осененный божественным присутствием наблюдатель готов отречься от удостоверенной собственным Я феноменальной картины и передать все полномочия божественному Логосу.

В до-платонической Греции философ обретал второе измерение видения: это была способность созерцать сущее в целом, включая его исток, его невидимую простому глазу основу, золотой шар божественной игры, сверкающую ткань божественных одежд. В озарении молнией греки увидели, что «многообразное сущее» ( τό όν, τα πάντα), «существующее все», «наличествующее многое» имеет иную сторону, которую греки обозначили как бытие ( через глагол είναι), ἔν, присущее всему, но не тождественное ничему  из сущего, «иное» перпендикулярное «этому».

Истина открывается, по Пармениду, если прислушаться не к голосу «мнений» (δόξα), не к собственному голосу, а к зову божественного бытия. Всякое сущее обретает законность и правомерность, если стоит в «несокрытости» бытия, в ἀλήθεια, если опекается бытием. Бытие же, божественное, сакральное, нуминозное,  чревато рождением и уничтожением; оно ответственно за всходы сущего и их исчезновение, оно взращивает и срезает сущее, оно призывает к ответу (наказывает) согласно необходимости ( Анаксимандр),так что человеку остается лишь внимать высокой мистерии бытия наполнять и опустошать мир его в истинной мере. Философ призван слагать пеаны в честь этой беспредельной и размеренной одновременно мировой работы громокипящего Бытия. Он должен вслушиваться, улавливать намеки и двигаться в струе Бытия,  мистерии рождения и исчезновения мироздания. Он должен петь Бытие, воспевать бытие в его тайной полноте, открывшейся избранному в мистериальном инициатическом опыте. 

Видение иного трансцендентного измерения,  истока сущего, сопровождаемое отчетливой саморефлексией созерцающего, то есть свидетельствованием о том, кто видит,  а также о том, кто наблюдает видящего, и называлось философией. Так зарождалась греческая философия. Так выстраивалось ее царственное здание поначалу.  Но в этом Начале произошел сбой. Он коренился в нюансах сложнейших отношений сущего и Бытия.

Осмыслением этих принципиальных для логосного мышления реальностей занимался также М. Хайдеггер. Именно он увидел нерв западноевропейской философии в отношении сущего к бытию (Bezug) и усмотрел в  искажении пропорций в отношениях этих реалий ( в забвении бытия)причину как рождения, взлета и триумфа, так и гибели западной философии.

С точки зрения Хайдеггера современная западная философия (а другой он не знает и не признает, как всякий западный человек) лежит в развалинах. Причина упадка, а затем и гибели философии по Хайдеггеру - это ложно выстроенный Bezug, ложно понятое отношение сущего к бытию. Древние пре-сократические мыслители в этом отношении были почти безупречны. Но постепенно пропорции изменились. Может быть, боль инициации и сверкающий шар бытия невыносимы для обычного глаза. И Бытие -сакральное, творящее и уничтожающее, святое и грозное, несущее рождение, жизнь и уничтожение одновременно - было осмыслено уже в платонизме как сущность сущего, идея – είδος, образец, парадигма - παράδειγμα, по подражанию которым сущее должно было существовать. Платон выстроил двухэтажную топику «сущее - сущность сущего» и оставил  открытым вопрос о следующих этажах здания. Согласно Хайдеггеру, двухэтажная платоновская реконструкция была истолкована магистральной линией западноевропейской философии как закрытие всего строения сверху, а после принятия концепции материи как нижнего предела мироздания  (начиная с понятий χώρα и ὕλη) как закрытие его снизу. 

В пространстве между этих двух плит – идеи сверху и материи снизу –западноевропейская философия  просуществовала в течение многих столетий, выстраивая сложные конструкции соотношений феноменов и эйдосов, субъектов и объектов, материи и духа. Забвение о бытии и референциальная теории истины завершились чудовищной тиранией рассудка, механицизмом, утратой смыслов и гибелью философии как таковой.

Выход из ситуации, с точки зрения Хайдеггера, состоит в том, чтобы попытаться инициировать Второе Начало Философии. Это означает расчистку территории от завалов ветхих онтологических и метафизических реалий и новое обращению к точке первокасания сущего с бытием. 

Это место свободного от философии и метафизики опыта, первореальности встречи человека с миром и Бытием,  и одновременно первоосновы, грунда будущей философии Хайдеггер  назвал dasein-ом – «вот–бытием». Dasein – это та территория сущего, где Бытие  может вновь повернуться к человеку. Правда, эта возможная новая встреча человеческого сущего с Бытием ничем не гарантирована. Ведь Бытие однажды уже было утрачено, оно отвернулось от нас, и ничто не гарантирует того, что Бытие откликнется на призыв умирающего сущего - человеческого сущего. Ведь Бытие хрупко и движимо легкой походкой богов - грустных усмехающихся последних богов, удалившихся из человеческого бытия.

И все-таки надежда призвать Бытие, воззвать к нему из бездны остается. Это надежда на Событие,  Ereignis.

Хайдеггер уповает на то, что западный dasein выстроит новые отношения с Бытием - это и будет Новое Начало и Новая философия. Для Запада. Для страны заходящего Солнца. Для Abendland. 

А причем тут  Россия? Здесь предлагается неожиданный и парадоксальный ход размышлений.  

Если  западная философия способна вторично родится из западного dasein`а, может быть, что-то подобное произойдет и в России? Может быть, истоком русской философии станет русский дазайн? Может быть, нам следует обратиться к этой уникальной первореальности как истоку возможной русской философии? 

Подозрения о том, что дазайн – это не универсальная и единая для всех людей и народов стихия,  рождается из идеи о том,  что каждая земля и цивилизация, каждое место ( τόπος ),  каждый этнос и  народ рождает свои уникальные, преисполненные особых смыслов жизненные миры,  славящие цветущую сложность мироздания. Они восходят к Ксенофану и Платону.  А те, в свою очередь, опираются на еще более архаические мифы хтоногенеза. 

Русский дазайн уникален. Его контуры предлагается распознать и очертить в сопоставлении. 

Сравнительное «дазайн-о-ведение» дает поразительную картину, открывая бездны несовпадений.  Западноевропейский dasein высоко дифференцирован, он везде чертит границы, противополагая «да и нет», «Бытие и ничто». Западный логос режет как бритва, как серп бытия, срезающий колосья созревающего зерна. Острота и резкость границы  между «тем» и «этим» провоцирует экзальтированную субъектность. Субъектный полюс – (этимологически - «под - брошенный», существующий среди) одинок, вывешен над бездной, заброшен, охвачен ужасом. В западном dasein` е субъектная составляющая предельно мобилизована и концентрируется подальше от границы, за которой бездна. «Ужас»(Angst) от ее близости провоцирует разбег и «прыжок» через бездну:- это и есть «проект» (Entwurf), Gestell, воля, захват, колонизация, «техне», ставшие судьбой западной цивилизации.  Активный субъект проектирует, расчерчивает, катологизирует, выпрямляет и схематизирует пространство, искривляет экзистенциальное измерение, превращая его в дискриптивный  виртуальный дубль природы. 

Западный dasein  – это голограмма с одной и той же конфигурацией, западные индивидуумы гомологичны общей модели и друг другу. Различия между ними незначительны и  представляют собой случайные аберрации. Западная философия рассуждает об универсальном субъекте,  всеобщем «трансцендентальном эго» ( Гуссерль) и «трансцендентальном субъекте» (Кант). 

Совершенно иное видится в русском дазайне. Он инклюзивен. В нем нет противопоставления «да» и «нет», бытия и небытия, жизни и смерти. Русский человек - всечеловек,  способный включить в себя, понять, присвоить и переварить все (Ф. Достоевский). 

Русские  с трудом размечают границу между одним и другим. Они сами скорее стоят, точнее,  живут на границе, чтобы в случае чего эффемизировать  ее, как Ванька-Встанька, уклонившись либо в одну (субъектную),  либо в другую (объектную) сторону. Их субъектный полюс слаб и  размыт, их проект бессилен и туманен. Русский не склонен к завоеванию, порождению, творению вещей, тяготея к растворению.

Русский дазайн не индивидуален. Он пребывает на определенном расстоянии от индивидуума, он локализован в русском народе.  В русском индивидууме дазайн ничтожен, субъект  неразвит. Это «бедный субъект», «бедненький». Русский берет свой дазайн взаймы у русского народа. 

Если европейский dasein  всегда вертикально отлажен, «настроен», находится в «страхе», «падении»(«Verfall»), «понимании»(«Verstehen»), «бытии к смерти»(«Zein zum Tode») , то у русских страх и смерть находятся внутри них самих. Они их переварили и потому бесстрашны. Падение им заказано, так как их дазайн и так лежит, он завален в горизонталь. Понимать по-русски – значит брать и класть рядом. Русские в бытии как у себя дома. Бытие с ними рядом, как быт. 

Хайдеггер говорил о том, что европейскому дазайну угрожает безличность неподлинного, неаутентичного ( несобственного) существования—das Mann. Кажется что, русскому сознанию das Mann не угрожает, он аутентичнее индивидуального русского бытия. 

В отличие от западноевропейцев русские иначе переживают время и пространство. Немецкое слово «Zeit»  связано с разделением, отрезком, чем-то рубленным, частью. В русском языке, наоборот, время – это веретено, связность, непрерывная нить кругового вращения. Время скорее понимается как пространство, в котором высвечивается определенное место -  τόπος.

Но самое главное заключается в том, что у русских иным образом, чем на Западе, выстроены ориентации отношения  с Богом. На Западе именно человек верит в Бога, призывает, мыслит его, взывает к нему из бездны в «максимально рискованном риске»,  не получая никаких гарантий.  В России Бог мыслит, промышляет человека, наделяет его бытием. Русский человек живет в интенциональности Бога. Западные боги легки, как пишет Хайдеггер. Они проходят по касательной к человеческому кругу. Русский Бог тяжел, он живет в русском народе, он «истовый», промыслительный, радетельный и попечительный. Русский дазайн теоцентричен. Русское бытие более уверено в Боге, чем в человеке. Русскому гораздо легче верить в Пресвятую Деву Богородицу и через нее в человечество, чем наоборот. Отсюда иное, чем на Западе толкование и двух природ Христа и догмата троичности. 

Где может быть локализован русский дазайн? В пространстве, очень напоминающем платоновский концепт χὠρα – «матерь-кормилицу», «восприемницу», нижний предел космоса, пустоту, открытость, зияние, в котором сняты дуализм, оппозиции, дифференциация.  Χὠρα. Странная реальность. Платон считал, что ее и помыслить-то можно только методом «незаконного мышления», похожего на сон или веру. 

Подводя итог вышесказанному, мы заключаем, что западноевропейская философия сформировалась как рефлективная способность логоса выстраивать иерархии, задаваясь вопросами о трансцендентных или имманентных основаниях, причинах, смыслах и целях сущего. Это высокодифференцированная,  чертящая границы «этого» и «иного» (имманентного и трансцендентного, бытия и ничто) способность выстраивать вертикальные иерархии сущего в его отношении к иному, бытию. Изначально (в Первом Начале) задав истинные пропорции отношения бытия и сущего, греческая мысль  со временем постепенно утратила вкус открытости к источнику Бытия, закрылась в метафизический лабиринт замкнутых систем и конструкций. Западный логос, взращенный на аристотелевских логических законах тождества и запрета противоречия, придал своему мирозданию четкие границы, расчертил его на графы, присвоил индексы и перестал отвечать на главные вопросы человеческой жизни – о последних смыслах, причинах, целях и сроках.

В русском дазайне обнаружилась другая особенность мышления – недифференцированного, слитного, целостного, андрогинного, игнорирующего границы, прямые линии, резкие разделения. Эта мыслительная способность, отбрасывает аристотелевские законы логики, и задумывается о каких-то иных  пластических, диалектических линиях мысли.

Пути русской ментальности другие. Они указывают на архаические практики дионисийства. Русский логос, рождаясь, указывает на русский хаос как первозданное кипение солнечных и тьмяных энергий.

Всплески русского логоса на Руси были связаны с многими эпизодами. Среди них: составление церковно-славянского языка Кириллом и Мефодием  для перевода корпуса библейских текстов и богослужебной литературы, «Слово о Законе и Благодати» Митрополита Иллариона,  эпоха Московского царства, в которой православие стало отливаться в форму идеи «Москвы-Третьего Рима», а государство и царь стали рассматриваться как катехон, удерживающий, преграда на пути Антихриста пред концом Света, когда на Руси попытались построить Платонополис. Это и русский исихазм - учение Св. Григория Паламы о божественных энергиях, навсегда поселившееся в русских монашеских скитах и определивших особый пронзительный  тон русского православия. Это и страстное ожидание рождения русского логоса в религиозно-философских исканиях русских мыслителей и писателей конца XIX-начала XX веков. Это и тематика Всеединства Владимира Соловьева, и софиология же Соловьева, Булгакова и Флоренского, идея преодоления всеобщей раздельности Николая Федорова, идея «двух бездн» и Третьего Завета Мережковского… 

Все это требует специального обсуждения, но тема Софии для русских философов-софиологов была попыткой помыслить мироздание в рамках недуального русского логоса. София, объединяющая в себе, Божественный разум ( мужской принцип) и Женское начало, при том что женственность всегда в традиции отождествлялась с имманентными, природными, земными вещами, изначально была воплощением странного диалектического синтеза. Речь шла об имманентной трансцендентности, о парадоксальной возможности переступить разделенность двух бездн, плотско-телесной и божественно спиритуальной. София как воплощение божественных энергий, эманируемых в мир, являлась местом встречи феноменального и идеального, местом обожения человека, его причащения божественным энергиям. При этом София не просто стоит на границе двух миров со стороны идей, но  отождествляется с женщиной по преимуществу, в апогее женственности, наделенной двусмысленностью, глубиной, порывом, открытой к бездне и  тьме. Это Небесно-земная София , в которой есть все  -- и порядок, и материнство, и хаос, и космос. 

«Космос -- родной хаосу…Хаос есть первобытное, стихийное безначалие, космос  -- устроенная гармония. Порядок мира тревожен, он родное дитя беспорядка…», -- писал Александр Блок, размышляя о тайной стороне Софии, о внутренней хаотической основе порядка и гармонии. Другой глубинной интуицией русского дазайна была у Соловьева идея всеединства, связи всего со всем. Соловьев говорит о причастности всех вещей хаосу, что возможно только с позиции  философии хоры, когда порядок мыслится одновременно разделяющим и неразделяющим…

Философские корабли. Они увезли с собой первые ростки пробуждающегося русского логоса. А потом наступили сумерки. Сумерки нерожденного логоса. 

Много было в  этот период  и страшного, и великого. Но не было только одного - трудного процесса рождения русской философии. Только химеры, карикатуры, симулякры, могильные призраки. К концу XX века русские вообще разучились думать, логически рассуждать, проводить четкие различия, отделять одно от другого. Мысль слиплась, уснула, канула в экзальтированную материальность потребления. По сравнению с этим даже советский материализм оказался высокой идеацией.

И все это – последствия отплытия философских кораблей, унесших с собой искры нашего русского логоса, который померцали и затухли на чужбине. Видимо, мы прокляты…

 

 

(интервью Н.Мелентьевой телеканалу «Мир» 06 августа 2012 г.)