Дополнение к лекции №10 Социология пола (Структурная социология) проф. Дугин

Дополнение к десятой лекции "Социология пола", прочитанной профессором Александром Дугиным в рамках курса "Структурная социология".

Патриархат буржуазного строя

При переходе к Модерну патриархальность социума возрастает еще в большей степени. Буржуазия строит свою собственную идеологию на нормативном типе взрослого состоятельного и рационального мужчины, который становится образцовой ячейкой  гражданского общества. По сравнению с христианским Средневековьем, где во главе стоял логос, отныне начинает доминировать логика, рациональность, распространенная на широкие социальные институты, на область права, государства, политики, экономики, техники. Именно мужская рациональность ложится в основу политических, социальных и правовых основ капиталистического общества. Это общество основывается на жестком исключении и подавлении женщин, которые – особенно в протестантской морали – рассматриваются как существа «нечистые», «неразумные» и лишенные нравственных начал, необходимых для предпринимательства и здоровой организации общества.

Капитализм в этом смысле в полной мере наследует мускулиноидную инерцию диурна, но переносит дифференцирующий принцип героического мифа на нового субъекта. Субъектом выступает более не героическое вертикальное измерение мира, молния, огонь, высотам (как в архаических обществах), не персонифицированный Бог-Логос (как в монотеизме), но коллективная конструкция, общество в целом, организованное на логических основаниях. Мускулинное начало тем самым и усиливается, становится более тотальным и всеобъемлющим, и рассредоточивается, распыляется, а, следовательно, в чем-то ослабевает. Экстенсивный вектор расширяющейся патриархальности несет в себе вместе с тем снижение концентрации мускулиноидности в отдельных институтах и личностях – в отличие от феодального строя, где это начало концентрировалось в сословии жрецов  (клира, отвечавшего за Небесный Логос и контакты с ним) и воинов (сохранивших воинственный героический дух в чистом виде). Буржуазия расширяла патриархат, но вместе с тем ослабляла его мифологические свойство. В этом проявляется последовательность рождения логоса из диурнического мифа, и последующая оппозиция логоса мифосу в целом.

Мишель Фуко в своей книге «История безумия в классическую эпоху»⁽²⁴⁾ так описывает новые формы буржуазного патриархата, силой навязывающего нормативы мужской рациональности с помощью тюрем, клиник и изоляторов.

«В стенах изоляторов заключено, так сказать, негативное начало того государства нравственности, о котором начинает грезить буржуазное сознание в XVII в. — государства, уготованного для тех, кто с самого начала не желает подчиняться правилам игры, государства, где право воцаряется не иначе, нежели с помощью неумолимой силы; где при верховенстве добра торжествует одна лишь угроза; где добродетель настолько ценна сама по себе, что не получает в награду ничего, кроме отсутствия наказания. Под сенью буржуазного государства возникает странная республика добра, в которую силой переселяют тех, кто заподозрен в принадлежности к миру зла. Это изнанка великой мечты буржуазии в классическую эпоху, предмета великих ее забот: слияния воедино законов Государства и законов сердца».

При этом сексуальность, отождествленная с женщиной, попадает в разряд не просто греха, как в Средневековье, а патологии, безумия, анормальности и требует лечения. Лечение же, по Фуко, в Новое время и особенно лечение психических заболеваний,  отождествлялось наказанием. Так в секулярную сферу капитализма постепенно переходила протестантская учение о Предестинации и воздаянии за грехи в земной жизни. Женщина, бедняк, безумный и безработный мыслились как «проклятые» и с точки зрения Реформации, и с точки зрения, последующей за ней протестантской этике, ставшей, после секуляризации и отказа от протестантской теологии, основой капитализма – его логики.

При переходе от Средневековья к Реформации и Просвещению сопровождался не улучшением, но ухудшением положения женщин в обществе.

Буржуазная мужская рациональность тяготела к тому, чтобы превратиться в общеобязательный норматив, тем самым женская психология, женский социальный гендер подвергался не экзорцизму, как ранее, но в публичной сфере отвергался вовсе, как нерациональное, сентиментальное, аффективное начало.

Буржуазное общество несло в себе окончательную десакрализацию, «расколдовывание мира», а это значит, что пространства для мифа не оставалось, а единственно, через что феминоидное начало могло ранее заявить о себе был именно миф, культ. В монотеизме это мифологическое начало резко сократилось, в секулярном капитализме – исчезло вовсе. Если диурн имеет в себе логосные аспекты и нелогосные, чисто мифологические, то феминоид состоит только из нелогосных элементов, то есть целиком и полностью принадлежит мифу. Вместе с расколдовыванием мира произошла и его дефеминизация.

Это можно спроецировать на уровень риторики. Риторические топы, которые мы соотносили с ноктюрном – эвфемизм, антифраза, литота, метонимия, метафора, катахреза, синекдоха, гипотипоз, гипербат, эналлага и т.д. – суть выражения волшебства, инструменты очарования и околдовывания и одновременно образы фантастического мира, где все не так, как в мире обыденном (логос-логика) и где невозможное становится возможным (как растворяются границы вещей под покровом ночи). Расколдовывание мира в капитализме означает изгнание из него женщины.

Феминизм как форма патриархата

Еще одним шагом к усилению патриархата Модерна был, как это ни странно может показаться, суфражизм, то есть политическое движение женщин за предоставление им равных избирательных прав наряду с мужчинами. Одной из активисток этого направления была Мари Дерэзм⁽²⁵⁾, первая женщина, удостоившаяся быть посвященной в масонскую ложу (куда раньше женщин категорически не пускали) и создавшая позже специальную ложу для женщин – ложа «Прав Человека», по-французски «Droits de l'homme», то есть дословно «права мужчины». Это не игра слов. Суфражизм и феминизм представляют собой движение за то, чтобы приравнять женский гендер к мужскому, то есть, по сути, в основе феминизма лежит полное  и окончательное признание превосходства патриархата и требование распространить принципы патриархата на все общество – включая «анатомических женщин».  Мы видели, что гендер есть явление социальное, поэтому феминизм и борьба за права женщин в мужском обществе есть борьба за мускулинизацию «анатомических женщин», то есть за превращение их в социальных мужчин. Феминистки не требуют признания социального значения феминоидности и построения специальных социальных институтов, ориентированных на женский гендер. Они никогда даже не думали об открытии, например, небольшого храма Великой Матери где-нибудь на окраине индустриальных столиц Европы – Парижа или Амстердама. Феминистки требуют равенства с мужчинами на основании мужских критериев и в мужском обществе, построенном на мужских законах. то есть стремятся укрепить патриархат еще больше, сделать его не просто преобладающим, но тотальным. Феминизм настаивает на том, что женщина может быть часть логического рационального целого, – капиталистического общества, -- что означает, что она считает себя мужчиной. Собственно женщиной делает женщиной структура социальной роли, и специфика организации души, и в обоих случаях это есть отсылка в ноктюрническим мифам, к феминоидности, как к прямой антитезе мускулиноидности и всем формам логичности. Отказ от феминоидности и ингерентных ей оппозиций и границ, а также идентификаций с ноктюрническим мифом, делает женщину «больше не женщиной», а на практике – через систему адаптаций и имитаций мускулиноидных социальных паттернов – «мужчиной».

Не случайно среди феминисток столько мужеподобных личностей – бизнес-лэди, «синих чулков», в психотипе и поведении которых легко обнаружить трансгендерную патологию.
В движении феминизма в последнее время появляются новые нотки, но это мы рассмотрим несколько позже, так как в данном случае речь идет о переходе к Постмодерну. В рамках Модерна патриархат только нарастает, пока не достигает своего пика.

Гомосексуальный социум

Переход от ранней буржуазной логики к либеральной логистике на пике Модерна еще более усиливает мускулиноидность. В этот период – середине ХХ века – она приобретает еще одно выражение – движение за равноправие сексуальных меньшинств, в частности за браки между мужчинами. Патриархат, становясь тотальным, подводит к обществу, состоящему теоретики только из одних мужчин – которые имитируют гендеры, симулируют семьи и другие формы прежних гендерно социальных институтов. В обществе повально распространенного гомосексуализма постепенно нормативом становится пара мужчина-мужчина, и если на первом этапе пассивные педерасты подражают женщинам – одеваются в женское платье, подражают женским жестам и т.д., то постепенно сами женщины начинают подражать пассивным педерастам, имитируя их первертные повадки и ужимки.  В этом можно усмотреть финальный этап патриархата, когда мускулиноид окончательно вытесняет собой женщин из социальной сферы, порождая гомосексуальный социум. Кстати, к этой же категории относится и стиль «метросексуалов», когда гетеросексуальные мужчины начинают имитировать гомосексуалистов, одеваться как они, вести себя соответствующим образом и использовать характерные жесты, оставаясь «натуралами». 

В таком обществе детородные функции женщины постепенно сводятся к минимуму, что сказывается на демографии и числе одиноких людей, отказывающихся заводить семью.

Менеджер как мужчина – либеральный гендер

Рассмотрим гендерную проблему в оптике трех идеологий Модерна. Либерализм, в рамках которого происходит переход от логики (раннее буржуазное общество и классический Модерн) к логистике (поздний Модерн), является совершенно мускулиноидным и выдвигает в качестве норматива тип активного и жесткого предпринимателя, активного, изобретательного, экспансивного. В художественных образах «объективистской» философии либералки Айн Рэнд⁽²⁶⁾ менеджер, борющийся с «социалистами» и «правительством, попавшим под власть бедных» и занимающийся организацией производства, его оптимизацией и извлечением прибыли описан как античный герой, бьющийся с монстрами и чудовищами. Только теперь в качестве монстров выступают «ленивые наемные рабочие», «представители профсоюзов», «демагоги из рабочего движения». В борьбе менеджеров против «ленивых рабочих» (описанных как феминоидный тип), менеджерам помогают диурнические женщины, бизнес-леди с ярко выраженными мужским, садистическим началом – с развитым умом, логистикой и субъектностью. В работах Айн Рэнд при всей утрированности тем, вскрывается самое главное свойство отношения либерализма к гендеру – либерализм жестко ориентирован на мускулиноидность, в духе диурнического архетипа и на подавление и минимализацию всего женского, пассивного, эвфемистического.

Таким, по меньшей мере, является классический либерализм и в значительной степени неолиберализм ХХ века (Хайек, Поппер, фон Мизес, М.Фридман и т.д.), стремившийся вернуться к «чистоте» либерализма в его истоках – к эпохе Адама Смита и ее классическим нормативам. Для неолибералов важно очистить современный либерализм от всех левого, социал-демократического дискурса, которые к нему примешались в течении XIX –ХХ веков, когда либералы и социалисты боролись против общего врага – консерватизма, феодализма, монархизма, позже фашизма.

Сны Веры Павловны

Гендерная проблема в коммунизме решалась более сложно. Изначальный коммунизм в утопической фазе предполагал, что при победе коммунистической формации будет установлена общность жен, различия между полами будут стерты, дети будут воспитываться в коллективе, то есть наступит эра того промискуитета, который эволюционисты помещали в начало эволюции (туда же, куда Маркс помещал пещерный коммунизм).

Стирание различий между полами, согласно коммунистической теории, не должно было означать приравнивания женщин к мужчинам. По мысли коммунистов, пол должен стать не существенной акциденцией социально сознательных граждан, и женщины должны были осваивать мужские профессии наряду с тем, что мужчины должны были осваивать женские. Семья признавалась пережитком буржуазной морали, и новая коммунистическая мораль предполагала полную свободу сексуального поведения. Так, в программном романе революционного демократа Чернышевского (1828-1889) «Что делать?»⁽²⁷⁾ в благожелательных тонах описывается «полиандрия», сожительство главной героини Веры Павловны, сразу с двумя мужчинами.

Будучи направленным против капитализма, марксизм покушался и на либеральный патриархат. После Октябрьской революции 1917 года большевики попытались на практике разрушить любой порядок в гендерных отношениях, что в разговоре с Кларой Цеткин (1857-1933) критиковал Ленин (1870-1924). При этом показательно, что критика теории» стакана воды», приравнивающей половые отношения к ничего не значащему физиологическому акту, у Ленина строится на чисто гигиеническом основании. Цеткин передает слова Ленина, освещающего этот вопрос: 

«Мне так называемая «новая половая жизнь» молодежи — а часто и взрослых — довольно часто кажется разновидностью доброго буржуазного дома терпимости. (...) Вы, конечно, знаете знаменитую теорию о том, будто бы в коммунистическом обществе удовлетворить половые стремления и любовную потребность так же просто и незначительно, как выпить стакан воды. От этой «теории стакана воды» наша молодежь взбесилась, прямо взбесилась (…). Конечно, жажда требует удовлетворения. Но разве нормальный человек при нормальных условиях ляжет на улице в грязь, и будет пить из лужи? Или даже из стакана, край которого захватан десятками губ?»⁽²⁸⁾
Ленина, как мы видим, волнует антисанитария промискуитета и то, что эротические отношения отвлекают пролетариат от революционного труда. Ленин добавляет:
«Сейчас все мысли работниц должны быть направлены на пролетарскую революцию, нельзя допускать никакого расточения и уничтожения сил»⁽²⁹⁾.

В любом случае, эпоха коммунистической «крылатой» и «бескрылой» эротики⁽³⁰⁾ (по выражению А.Коллантай (1872-1952)) быстро завершилась, и к 30-м годам в сталинский период гендерные отношения вернулись докоммунистическим стандартам – семья, брак, соблюдение классических для Модерна норм половой морали полностью заместили собой революционные эксперименты. Хотя в правовом смысле равноправие женщин в СССР было признано и утверждено на всех уровнях. На практике, вы руководящих органах преобладание мужчин над женщинами сохранялась в таких же пропорциях, что и в либерально-капиталистической системе. Только вместо «бизнес-лэди» в СССР был часто встречающийся тип женщин-руководительниц – партийных или хозяйственных с теми же мускулиноидными свойствами.

Ранние коммунистические идеи промискуитета и преодоления пола с новой силой стали разрабатываться в философии новых левых в рамках фрейдомарксизма. Параллельно шло развитие идей феминизма нового толка, настаивающего на искоренения пола вообще (Донна Харауэй) и замещения его бесполым киборгом. Но это имеет отношение к теме гендера в Постмодерне, к чему мы обратимся чуть позже. В рамках коммунистической идеологии периода Модерна мы фиксируем три парадигмы 

•    «утопический» проект «общности жен»(31), отчасти реализовавшийся в революционных условиях и в годы военного коммунизма;
•    фактическое и правовое уравнивание женщин с мужчинами на основе патриархального паттерна в социалистических обществах (что в целом повторяет парадигму обществ либеральных);
•    проект полного преодоления пола в неомарксизме и киберфеминизме.

Гендер в фашизме

Социальные модели фашизма довольно разнились в Италии и Германии. Все разновидности фашистской и нацистской идеологии воспевали мужское начало, мускулиноидность, отвергали гендерное равенство в обществе и настаивали на подчиненной роли женщин в обществе. В этом смысле фашистские теории в целом совпадали с общей ориентацией либеральных обществ, и также с социальной практикой обществ социалистических (СССР). Но такая жесткая ориентация и доктринальная на патриархат в фашистской Италии приводила к сохранению пропорций участия женщин в публичной жизни, свойственных дофашистской Италии, а в Германии, как это ни парадоксально, привело к расцвету особой формы феминизма. Во-первых, нацисты активно поощряли мускулиноидный тип в женщинах, которым доверялись высокие посты и ответственные задачи в управлении страной. А во-вторых, предоставление женщинам свободы и полноценной реализации в рамках феминоидных сегментов общества – что воспроизводило до некоторой степени социальные условия гендера в Премодерне, соответствовало тем направлениям в феминизме, которые стремились не к равенству с мужчинами, но к открытию самобытного смысла и значения гендера.

Кроме того, в Третьем Рейхе широкое распространение получила идея «нордического матриархата», развивавшаяся последователем Баховена доктором Германом Виртом (1885-1991), который утверждал, что протоиндоевропейская культура развертывалась вокруг фигуры женщины-жрицы, «белой Госпожи», и что воинственный индоевропейский патриархат был влиянием иных «азиатских» элементов, исказивших изначальную «культуру круга Туле», с женским жречеством и сакральным руническим календарем, отражающим природные и временные явления арктических областей. Официальная позиция национал-социализма в вопросе гендера варьировалась между мускулиноидным воинственным патриархатом и «нордическим матриархатом». Однажды в этой связи СС провели специальную экспертизу текстов философа Юлиуса Эволы, защищавшего олимпийскую вирильность, на предмет их соответствия с учением национал-социализма на этот счет. В результате занимавшийся этим делом по просьбе рейхсфюрера СС Гиммлера (1900-1945) нацистский мистик Карл-Мария Вилигут (1886-1946) пришел к выводу, что идеи Эволы «не соответствуют нацизму и принижают роль арийских женщин в нордической культуре».

Гендер в Постмодерне генетически связан с либерализмом

Гендерные идеи фашизма во второй половине ХХ века утратили всякую актуальность вместе с крахом фашистских режимов в Италии и Германии. СССР во второй половине своего существования в гендерном вопросе не особенно отличался от либеральных обществ – с той лишь разницей, что моральные нормы и семейные ценности в СССР были более консервативны и соблюдались более жестко – с моральным осуждением и определенным политическим и административным давлением на тех, кто ими пренебрегал. Параллельно этому в западном марксизме и фрейдо-марксизме развивались радикальные идеи преодоления пола, которые несколько позже органично вошли в Постмодерн. Но нормативной средой для формирования Постмодерна стал именно либерализм в его западном – американо-европейском выражении. Поэтому гендерная проблематика Постмодерна имеет прямую и магистральную филиацию с либеральной идеологией и тем направлением Модерна, который связан с буржуазно-демократическим обществом и его особенностями.

Только либерализм подошел вплотную к Постмодерну, создал для него все предпосылки и экстраполировал инерцию своего развития на сам Постмодерн, отчасти перейдя в него, но отчасти оставшись в Модерне. Этот переход надо рассмотреть особо, так как в вопросе гендера он имеет большое значение.

Постмодерн и логема

При переходе к Постмодерну в истории гендера мы сталкиваемся с парадоксальным явлением, который можно проследить на всех остальных уровнях философии и социологии Постмодерна. – Победа либерализма и заложенных в нем социальных установок в тот момент, когда она становится полной, мгновенно оказывается двусмысленной и эфемерной, а сам либерализм фундаментально меняет свое качество. Тоже самое можно сказать и о Модерне: реализовав свой потенциал в максимальной степени и решив поставленные задачи, в миг наивысшего триумфа он обнаруживает свою недостаточность и начинает трансформироваться в Постмодерн(30). В Модерне патриархат торжествует, но этот торжество – полное и неопровержимое – длится ровно одно мгновение, практически немедленно превращаясь в нечто иное.

Чтобы проследить эту гендерную трансформацию в Постмодерне, необходимо ввести новое понятие (которое подробное мы рассмотрим в следующей главе) – логема.

Логема – это самый дальний родственник логоса. Логема представляет собой перенос антитетического, различающего начала с индивидуального на субиндивидуальный уровень, на уровень, дальней границей которого является поверхность человеческого тела и прилегающие к ней в плотную (или почти вплотную) предметы – одежда, пища, кровать, стул, стол, экран телевизора или компьютера и т.д. Логема патриархальна, и стремится навести порядок в хаосе потока ощущений, декодирует этот хаос, выстраивает из него порядок. Но в отличии от логоса (а также логики и логистики) этот порядок логемы имеет локальный и эмерджентный характер, развертывается в микропространстве и опирается не на социальное, но на индивидуальное. Диурн создает социум (патриархальный изначально). Созданный диурном социум с превращением диурна в логос меняет свои свойства, но остается социумом. Когда логос трансформируется в логику, параметры социальности меняются, но сама социальность остается (это Модерн), патриархальность становится рассредоточенной по всей социальной системе. На последних стадиях Модерна начинает доминировать либерализм и логистика – общество сегментируется на экономические сферы, каждая из которых основана на доминации мужского упорядочивающего начала, но уже на локальном (в сравнении с социальным целым) уровне. Отсюда антисоциальность и стремление к умалению государственного вмешательства, составляющие суть либерализма. Но и здесь мускулиноидность доминирует – хотя и как мускулиноидность менеджера. На этой черте Модерн исчерпывает свой потенциал. За этой чертой логистика превращается к логему, а масштаб социальной сферы применения мужского начала сужается до индивидуальной и субиндивидуальной сферы. Упорядочивающее насилие, заложенное в основе мускулиноидности, теряет социальное измерение и превращается в насилие в рамках микросистемы – индивидуума. Социальное измерение испаряется, и на его месте возникает новая система, центрированная на логеме. Логема тоже разделяет и насилует, борется и дробит, укрепляет себя и расчленяет «не себя», поэтому логема патриархальна. Но вместе с тем, логема действует в таком микроскопическом объеме и с такой слабой интенсивностью, что ее качественная связь с диурном становится бесконечно малой. В размерности логемы происходят такие же отклонения от закономерностей социума (человеческой мезо-зоны) как в квантовой механики от законов ньютоновской Вселенной.

Логема в Постмодерне становится тотальной и распространяется на всех – включая женщин, детей, инвалидов (в том числе и психических), пожилых людей, выживших из ума и т.д., в этом состоит окончательный аккорд патриархата, но вместе с тем мускулиноидность качественно ослабевает до такой степени, что становится почти не отличимой от своей гендерной противоположности.

Мужчина-компьютер

Логемный эрос приобретает отчетливо механический и виртуальный характер, сводится к аффективному или физиологическому точечному массажу, осуществляемому с помощью обмена «инфемам» (микроскопическими квантами информации, не интегрируемыми в большие интерпретационные системы и представляющими собой обрывки – часто лингвистически покореженные – сообщений со смутным намеком на флирт или кокетство), зрительными образами сетевой порнографии, виртуальными сенсорными приборами или посредством других тел (что в Постмодерне становится все более и более редким). Если на первых этапах эротической симуляции виртуальная эротика воспроизводила образы эротики реальной, то постепенно именно виртуальлность становится нормативом, который аффектирует эротические протоколы в офф-лайне. Во всем доминирует мускулиноидный паттерн, раздробленный до микроуровня и механического воспроизводства. Эротические чат и SMS-сообщения рассылают компьютерные программы, и получают тоже компьютерные программы; соединение (connect) двух компьютеров, и даже простой факт подключения к сети, парадигмально конституирует гендерные отношения в Постмодерне. Компьютер – это одна из разновидностей логемы, и код 1-0, на котором основаны все компьютерные операции – это постмодернистское издание мужчины-женщины, то есть базовой гендерной пары. Эрос становится дигитальным на всех уровнях и поэтому всепроникающим и совершенно стерильным.

Для логики компьютер не нужен, наоборот, специалисты в логике, разрабатывают компьютеры и программы для них. Для осуществления логистических операций компьютер чрезвычайно полезен и даже в некоторых аспектах необходим, то есть постепенно становится инстанцией -- на равных с человеческим оператором. Логема человека в Постмодерне рассматривает компьютер как образец, как систему для подражания. При переходе к сетевым аггломератом компьютеров логема становится бесконечно малым элементом этой сети, а развитие системы сенсорно-нервных тактильных приборов в самое ближайшее время сделает сеть и киберпространство полноценной средой обитания.

Здесь следует заметить одну важнейшую деталь: компьютер – это мужчина (мускулиноид). Только мускулиноидная диурническая структура организована на принципе антитезы, разделения, а логос и логика переводят эту диурническую антитетичность в дуальный код. Компьютер-мужчина становится парадигмой для мужчин и женщин Постмодерна. Моделирование корректной эмуляции сенсорных ощущений в развитии кибер-коммуникаций поставит в этом вопросе полный знак равенства.

Компьютерный патриархат

Если посмотреть на структуру социальности, мы видим, какой мощью обладал концентрированный диурн в развитии социальных структур и, в частности, в подавлении или экзорцизме женского начала. Постепенно эта мощь переходила от интенсивного и вертикального состояния в экстенсивное и горизонтальное, становясь все менее эксклюзивным и все более всеобщим, пока не рассеялось до микростатуса логем. Компьютер-мужчина также подавляет, надзирает и наказывает как мужчина-герой (в частности, дигитальные технологии подавляют шумы – те линии информации, которые пребывает в промежуточном пространстве между 1 и 0, между звуком и тишиной, между полутонами – в музыке и т.д.), но только в иной размерности. На микроуровне патриархат, таким образом, сохраняется и даже нарастает, так как в него включаются элементы, ранее никак не относимые к мускулиноидности – дети и сумасшедшие, не говоря уже о женщинах, которым равные избирательные права (то есть статус гражданских мужчин, «права мужчин» -- «droits de l'homme») дали еще в Модерне. Но уровень реализуемого насилия и масштабность упорядочивания хаоса при этом все более напоминает объем «человеческих» (то есть мужских) свойств, которые были отнесены в область женской компетенции в традиционных обществах и даже на ранних уровнях Модерна.

Иллюзия матриархальности в Постмодерне и ее основания

Мы говорили ранее о том, что гендерная оппозиция мужчина-женщина не являлась (особенно в традиционном обществе) абсолютной, и перед лицом подчеловеческих явлений и в локальном масштабе женщина легитимно выполняла мужские, упорядочивающие функции – распоряжалась детьми, скотом, домашними животными, в некоторых случаях челядью и рабами, имея определенную и варьирующуюся в разных обществах, степень свободы для применения оправданного и непорицаемого насилия (как минимум пнуть кота, отшлепать ребенка, дать оплеуху нерадивой прислуге, отстегать козла и т.д.). Это малое женское (на самом деле, мужское) насилие бледнело по сравнению с тем, что регулярно осуществляли мужья, воины племени, просто «мужики», и поэтому вполне могло быть причислено к миролюбию и нежности (по контрасту). Но экстерминация «большого насилия» (масштабного и интенсивного мужского стиля) и борьба логоса и его производных против мифологического диурна постепенно привели к тому, что женский масштаб упорядочивающего и организующего действия стал потолком реализации мускулинности. Сама логистика и оптимизация хозяйства напоминает именно женский труд по наведению порядка в доме, во дворе, огороде или кухне – со всеми интендантскими и снабженческими проблемами, которые постоянно приходится решать в изменяющихся условиях. Логема же это усилие и порядок, представляющие собой высший горизонт ленивой, праздной и нерадивой женщины.

На основании наблюдений за такой двойной симметрией некоторые ученые, в частности, Юлиус Эвола⁽³⁴⁾, выстроили гипотезу о матриархате Модерна. Для них был важен интенсивно героический мускулиноид в его мифологическом качестве, и отступление от этой интенсивной вирильности, мужественности, описывался ими как движение в сторону матриархата, которое достигает своей кульминации в Модерне. Феминизм, раскрепощение женщин и получение ими равных прав с мужчинами, представляется в такой перспективе доказательством основного тезиса. Измельчание диурна и логоса, действительно, дает феноменологические основания для подобной интерпретации гендерного процесса по линии Премодерн-Модерн-Постмодерн. Более того, качественное изменение модели мужского контроля от логоса к логеме открывает для феминоидных проявлений все больше лазеек, и хотя на формальном уровне социальных процессов эти проявления не учитываются в полной мере, они исподволь завоевывают себе все больше пространства.

Это проявляется в постепенном снятии табу с двух явлений, составляющих суть феминоидности – эротики и питания. В архаическом обществе и то и другое обставляются множеством обрядов экзорцизма, прежде чем быть допущенными в социальную сферу. Кроме того, они носят чаще всего интимный, закрытый характер, ограниченный рамками дома, жилища, семьи. Публичность они приобретают только в строго определенные моменты обрядовых оргий и пиршеств, имеющие значение обращения к хаосу для последующего обновления порядка.

В логоцентричных культурах (монотеизм) оргии и пиры либо отрицаются вовсе, либо делегитимизируются и маргинализируются. В пуританском буржуазном общество это табу сохраняется и еще усиливается. И лишь в зрелом Модерне на пороге Постмодерна происходит перелом, и эротика и питание вырываются из области приватного или маргинального и вторгаются в публичную сферу. Это Эвола пи интерпретировал как явный признак матриархата. Действительно, только в Постмодерне можно среди бела дня в людном месте увидеть гигантский рекламный плакат с полуобнаженной девицей, рекламирующей гамбургер или чизбургер, то есть феминоидный культ «материнского» питания и женской плоти перемещается в зону дозволенного. Так же все более гибкими становятся нормативы публичной демонстрации эротических отношений, и постепенно элементы порнографии появляются в журналах, литературе, кинематографе, театре мэйнстримного направления.

При этом говорить о матриархате в данной ситуации все же совершенно не корректно, так как, во-первых, социальность, основанная на феминоидности, как структурообразующем элементе вообще не возможна, а во-вторых, проникновение феминоидных свойств в публичную культуру не отражается в правовом и государственном устройстве, даже несмотря избрание порнозвезд или спортсменок в парламенты некоторых стран (в частности, Италия, Россия). В парламенте порнозвезды или спортсменки ведут себя как мужчины, только довольно глупые. Кроме того, вторжение феминоидности в дневную культуру организовано в соответствии с заказом мужской эротики – как объект потребления (женщины или питания). Мать дает пищу, кормит; женщина видит мужчину как другого – вот такой субъектной феминоидности в культуре Постмодерна практически нет; продукты питания и женская плоть представлены, как объект, как освобождение опустившегося мужского начала, похотливого, хищного и избавившегося от стыда.

Намного корректнее описать проявление открытого вторжения феминоидности как спонтанный подъем ноктюрнических мифем, которые не сдерживаются более дисперсной мужской (компьютерной) логемой и вырываются на поверхность, разъедая еще больше и без того распадающуюся социальную ткань.

Исчезновение гендера

Продлевая траекторию трансформаций гендера от Модерна к Постмодерну, следует ожидать постепенного отказа от гендера в духе коммунистического преодоления пола или киберпанк проектов ультрарадикальных феминисток (типа Донны Харауэй⁽³⁵⁾). Логема или компьютер-мужчина практически исчерпывают порядко-образующую мускулиноидность диурна и не могут сдержать ноктюрнических мифем, поднимающихся на поверхность.

Однако ноктюрн сам по себе не конституирует гендер, требующий контраста и четкого наличия диурничского начала. Полы появляются только вместе, и даже андрогинное преодоление пола сохраняет – по крайней мере, в семье – гендерную реализацию по траектории каждого гендера, взятого отдельно. Измельчание логемы  и подъем ноктюрнического хаоса, если продолжить оба процесса в ближайшее будущее, приведут к растворению гендера как социального явления, а анатомический пол – при свободе многократных трансгендерных операций и развития виртуальной эротики – потеряет смысл первичной (хотя и далеко не абсолютной, как мы видели) гендерной дифференциации. В результате мы получаем бесполого пост-человека, размножающегося клонированием, наподобие раковой опухоли, воспроизводящей совершенно одинаковые и не нужные организму клетки злокачественной ткани (Ж.Бодрийяр⁽³⁶⁾).

Заключение

Подытожим основные положения данной главы.

1) Гендер есть пол, взятый как социальное явление. Анатомический пол относится к социальному полу как возможность к действительности, или вероятность к фактическому положению дел. Мужчина и женщина становятся сами собой – то есть мужчиной и женщиной – только в обществе, в процессе гендерной социализации.

2) Пол есть социальный статус, частично врожденный, частично приобретаемый. Социальный пол можно изменить или утратить.

3) Социум устроен на принципе симметричности и не равенстве двух полов – мужского и женского. Мужской пол как гендер всегда означает социальное превосходство, доминацию, господство, управление, обладание, экспансию, вертикаль, публичность. Женский гендер – подчинение, согласие, исполнение, относительно объектный статус, горизонталь, приватность. Гендерное неравенство не историческая акциденция, о социообразующий закон, без которого общество не возможно. Гендер является фундаментальным инструментом неисчислимого множества социальных, культурных и религиозных таксономий.

4) В социальной и религиозной структуре зарезервирован социальный метод для преодоления гендерного дуализма – в форме андрогината, либо культового, либо семейного (таинство становления жены и мужа «плотью единой»).

5) Социальному гендеру соответствует гендер психоанализа. Полнее всего гендерные роли в структуре психики описаны и проанализированы в школе «психологии глубин» Карла Густава Юнга. Юнг утверждает, что эго рассматривает бессознательное (само по себе бесполое, андрогинное) через фигуру души, –anima/animus, -- пол которой противоположен полу эго. У мужского эго душа женская (anima). У женского пола – мужская (animus). Женская и мужская фигуры могут выступать в трех архетипических возрастах, что характеризует общую психологическую структуру личности.

6) Жильбер Дюран дополняет классификацию Юнга концепциями двух режимов бессознательного – мужским диурном (мускулиноид) и женским ноктюрном (феминоид 1, материнский, нутритивный и феминоид II, эротический, копулятивный). Социальные и культурные типы могут иметь черты тех или иных мифологических структур с четко выделенной гендерной окраской.

7) Социум созидается из организации гендерных отношений в системе семьи, брака и обмена женщин между родами. Обмен может быть ограниченным и обобщенным. В первом случае женщинами обмениваются только два рода. Во втором – три и более родов по установленной логикой от A к B, от B к C, от C к D, от D к n, от n снова к A. Циркуляция женщин в обществе порождает социальную ткань и лежит в основе базовых социальных институтов. В семье мы встречаем все три типа основных социальных отношений (по П.Сорокину) – насильственные, договорные, родственные. Две семьи, обменивающиеся женщинами, представляют собой минимальный формат социума.

8) Любой социум представляет собой патриархат, гипотеза существования матриархата противоречит смыслу социальности, как развертыванию диурнических иерархических структур. Власть есть мужское начало, а мужское начало есть власть; это взаимозаменяемые понятия, поэтому «кратос» есть атрибут отцов.

9) В исторической синтагме Премодерн-Модерн-Постмодерн нарастает патриархат, переходя от диурна к логосу, логике, логистике и логеме, от вертикальности к горизонтальности, и от эксклюзивной интенсивности к обобщенной экстенсивности. Феминизм и расширение политических прав и социальных полномочий женщин, подростков и умственно и физически неполноценных есть признак тотализации патриархата, а не его преодоления.

10) Три основные идеологии Модерна – либерализм, коммунизм и фашизм имеют свои гендерные стратегии и типовые модели. На практике, все они ведут к усилению патриархата, хотя либерализм формально декларирует равенство полов, коммунизм стремится к обобществлению жен и преодолению пола, а фашизм, начиная с открытого прославления мускулиноидности, заканчивает частичной реабилитацией феминоидных аспектов и активной интеграцией мускулиноидных типов.

11) В Постмодерне мужское начало становится одновременно тотальным и бессильным. Архетипом мужского начала становится компьютер, оперирующий с мужской антитетичной парой – 1-0. Пролиферация логемы ведет к расширению объема виртуальной эротики и постепенному перехода только к ней. На поверхность выходит не цензурированный и не подвергшийся экзорцизму ноктюрн. Перспектива Постмодерна – упразднение гендера и дуального и кода и переход к «недуальному» воспроизводству людей – клонированием, делением или искусственной конструкцией киборгов.

Примечения

(24) Мишель Фуко. История безумия в классическую эпоху. Санкт-Петербург, 1997

(25) Marie Deraism Eve dans l'humanité, articles et conférences de Maria Deraismes, Préface d'Yvette Roudy, Angoulême, 2008

(26) А.Рэнд Атлас расправил плечи, М.,2008

(27) Чернышевский Н. Г. Что делать? М., 1969

(28) Цеткин К. Ленин и освобождение женщины. — М., 1925; она же Женский вопрос — Гомель, 1925

(29) Цеткин К. Ленин и освобождение женщины, указ. соч.

(30) Коллонтай А.М. Дорогу крылатому Эросу! (Письмо к трудящейся молодежи) // Молодая гвардия. — 1923. — № 3

(31) Маркс и Энгельс в «Коммунистическом манифесте» пишут:  "Коммунизму не нужно вводить общность жен, она почти всегда существовала. (…)
В действительности буржуазный брак является общностью жен. Коммунистов можно было бы упрекнуть разве лишь в том, что они хотят поставить официальную, открытую общность жен на место лицемерно скрываемой". (К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Москва-Ленинград, 1929-19313, т. V). Это равнозначно полному и однозначному признанию того, что коммунисты открыто признают общность жен.

(32)  Herman Wirth Der Aufgang der Menschheit, Jena, 1928; он же Die Heilige Urschrift der Menschheit, Leipzig, 1936. См. Также А.Дугин Знаки великого норда, М., 2008

(33) А.Дугин Постфилософия, М., 2009

(34) Эвола Ю. Метафизика пола, указ. соч.

(35)  Donna Haraway A Cyborg Manifesto: Science, Technology, and Socialist-Feminism in the Late Twentieth Century, 1985

(36) Бодрийяр Жан. Символический обмен и смерть. — М., 2006.