Личное и коллективное бессознательное в психологии Карла Густава Юнга

Коллективное бессознательное, по Юнгу, обладает особой, независимой от сознания энергией, благодаря которой оно может оказывать сильнейшие душевные воздействия, которые не показываются полностью на поверхности мира, но оказывают на нас очень мощное влияние изнутри, невидимое нам, если мы не подвергаем критике свой сиюминутный образ жизни.

Под коллективным бессознательным Юнг также предлагает понимать такое бессознательное, общечеловеческое душевное функционирование, которое явилось причиной не только наших современных символических образов, но также и всех других подобных продуктов человеческого прошлого. «Такие образы проистекают из природной потребности и ее же удовлетворяют», - говорит он. Это можно сравнить с вернувшейся в первобытное состояние психикой, которая выразила себя в данных образах и тем самым получила возможность функционировать совместно с нашим, чужеродным ей сознанием. Коллективное бессознательное он также иногда называет исторической частью нашей души.

Содержания коллективного бессознательного – это результат психического функционирования ряда предков, то есть в их совокупности это образ мира, слитый и сконцентрированный из опыта миллионов лет. Эти образы являются мифологическими и потому символическими, поскольку они выражают гармонию познающего субъекта с познаваемым объектом.

Вся аналитическая психология Юнга нацелена на выделение этих образов из бессознательного и воссоединение человека с природой. В своем эссе я постараюсь поэтапно рассмотреть процесс прихода Юнга к данной теории. 

 

Противоречия Фрейда и Юнга.

Сперва следует, конечно, сказать о том, что сам Карл Густав Юнг являлся учеником и последователем Зигмунда Фрейда, однако позже он отошел от его идей и методов.

Доктор Кранефельдт критикует Фрейда в том, что он бесконечное значение и многозначительность мифа низводил до конечного значения семейного скандала, заграждая, тем самым, подступы к переживанию символического вообще. И сравнивая Фрейда с Юнгом, доктор говорит о том, что Юнг хочет не психологически объяснять, а психологически видеть, говоря, что тот, кто стремится объяснять, - уже заранее знает, как он будет это делать.

Сам же Юнг в одной из своих публикаций в немецкой газете в Кёльне, 7 мая 1929 года, пишет о том, что же побудило его разойтись во взглядах с Фрейдом следующее:

«Мне бы никогда не пришло в голову разойтись с Фрейдом, если бы я не натолкнулся на факты, вынудившие меня пойти на модификации. Неудовлетворительную теорию можно терпеть достаточно долго, но это не относится к неудовлетворительным терапевтическим методам. За время своей практически тридцатилетней терапевтической практики я обзавелся внушительной коллекцией неудач, которые оказались для меня гораздо более впечатляющими, нежели успехи в терапии. Успехи мало чему могут научить терапевта, поскольку они главным образом утверждают его же в его собственных заблуждениях. В то время как неудачи предоставляют необычайно ценный опыт: в них не только открывается путь, приближающий нас к истине, - они побуждают нас также к изменению позиции и опыта».

Отдавая должное теориям Фрейда и Адлера, используемым Юнгом при его терапии, он, тем не менее, говорит, что терпел и терпел неудачи, оставившие у него чувство, что их можно было бы избежать, приняв во внимание факты, вынудившие его в дальнейшем изменить свои взгляды.

Таким образом, Юнг пишет, что он пришел к выводу о том, что все, что Фрейд говорил о роли сексуальности, об инфантильном удовольствии и его конфликте с «принципом реальности», об инцесте и о таком же конфликте, - все это, прежде всего, является самым верным выражением личной психологии самого Фрейда. Это удачное оформление субъективного данного, и этим оформлением Фрейд способствовал рождению великой человеческой истины. «Каков сам человек, так он и видит, а поскольку у различных людей и психическая организация различна, то они, соответственно, и видят по-разному, и выражают разное» - пишет Юнг.

Фрейд был также во многом не прав, по мнению Юнга, отказавшись от философии. Фрейд никогда не критиковал свои исходные положения, также как им ни разу не подвергались критике и его собственные психологические предпосылки. Критика своих собственных положений, наверное, лишила бы его возможности наивно изложить свою оригинальную психологическую систему. Юнгу же философская критика помогала увидеть субъективный характер познания любой психологии, в том числе и своей собственной. Эту черту отличий его психологии от Фрейда, Юнг считает самой строгой.
Другим отличительным признаком Юнг видит тот факт, что он старается не иметь бессознательных и некритичных исходных мировоззренческих пунктов, то есть Юнг старается избегать самых грубых предубеждений, и склонен признавать всех возможных богов, предполагая, что они проявляют себя в человеческой душе. Он даже говорит о том, что не сомневается в том, что природные инстинкты, будь то эрос или жажда власти, с большой силой проявляются в душевной сфере и что эти инстинкты противостоят духу – понятию, употребляемому людьми для обозначения неизвестного, но властно действующего. Поэтому его отношение ко всем религиям позитивно, в содержании их учений Юнг узнавал вновь те фигуры, с которыми сталкивался в сновидениях и фантазиях его пациентов. В их морали он видит попытки, подобные тем, с помощью которых его пациенты интуитивно стараются найти верный способ обходиться с силами собственной души.

 «В конце концов», - пишет Юнг, - «сексуальность Фрейда является лишь одним из биологических инстинктов, лишь одной из психофизиологических функций, пусть даже важной и богатой последствиями. Относящаяся к сексуальности психическая сфера в настоящее время, несомненно, нарушена в значительной степени, но если даже один зуб способен так сильно беспокоить, то душу в целом можно сравнить с челюстью, полной больных зубов. Тип сексуальности, описываемый Фрейдом, является, несомненно, сексуальной навязчивой идеей, которая всякий раз встречается там, где пациента необходимо выманить либо вытолкнуть из неподходящей ситуации или установки. Этот вид застойной сексуальности, которая снижается до нормальной пропорции, как только освобождается путь к развитию. Застревание в семейном чувстве обиды, в эмоциональной надоедливости так называемого «семейного романа», ведущих к запруживанию жизненной энергии, что является как раз тем застоем, который неизбежно проявляется в форме так называемой инфантильной сексуальности».

Здесь Юнгу ключевым представляется открыть сточные каналы, то есть найти те возможности или установки, которые обеспечат выход энергии, иначе получится не что иное, как порочный круг, каким Юнгу и представляется психология Фрейда. «Единственный избавлением тут может быть только дух», - пишет Юнг, приводя пример из книги «День тотема» Эрнста Барлаха, где мать-демоница говорит в трагическом финале семейного романа: «Удивительно лишь то, что человек не желает признать Бога своим отцом». Именно этого никогда и не хотел признать Фрейд, по мнению Юнга, и против этого выступают все единомышленники Фрейда.

«Теология не идет навстречу ищущим, потому что требует веры», - пишет далее Юнг, - «являющейся, в свою очередь, подлинной и верной харизмой, которую никто не в состоянии сотворить сам. Современные люди вынуждены заново переживать дух, то есть овладевать прежним опытом. Это единственная возможность разорвать заколдованный круг биологического явления».

Данное положение является третьим пунктом, отличающим точку зрения Юнга от точки зрения Фрейда, и из-за этого Юнгу часто предъявляют обвинение в мистицизме. Но сам он не считает себя ответственным за то, что человек всегда и везде естественным образом развивал религиозную функцию и что поэтому человеческая душа с давних пор пропитана и пронизана религиозными чувствами и представлениями. Кто не видит данного аспекта, по мнению Юнга, - не видит ничего, а кто пытается досконально объяснять этот аспект человеческой души, - лишен чувства реальности.

«Колесо истории нельзя повернуть вспять, и шаг человечества к духовному, начало которому было положено еще первобытными инициациями, не должен отрицаться. Конечно, наука не только может, но и должна образовывать частные области с ограниченными гипотезами; однако душа является вышестоящей по сравнению с сознанием целостностью, матерью и предусловием сознания, поэтому наука также является одной и присущих ей функций, которая никогда не исчерпает полноту ее жизни. Врачевателю души нельзя прятаться за угол патологии и быть абсолютно глухим к пониманию того, что даже больная душа все же является человеческой и что, несмотря на свою болезнь, она все-таки бессознательно участвует во всеобщности жизни человечества», - пишет Юнг.

«С давних времен инициации учат о рождении из духовного, а человек удивительным образом снова и снова забывает о божественном зачатии. Такая забывчивость не указывает на какие-то особые силы духа, более того, последствия ее выражаются в невротическом недоразвитии, озлобленности, сужении интересов, опустошенности. Не трудно избавиться от духа, но в супе не будет соли», - пишет Юнг, - «ведь дух снова и снова доказывает свою силу в том, что от поколения к поколению передаются важнейшие учения и посвящения древних. Снова и снова находятся люди, понявшие значение того, что их отцом является Бог».

Архаичный человек. Основы теории.

В своем докладе, прочитанном в читательском кружке Гёттинген в Цюрихе, в октябре 1930 года, Юнг говорит об архаичном человеке, сравнивая его с человеком современным.

Для архаичного человека действительным объяснением всех явлений является магия, духи и колдовство. Но само по себе его духовное функционирование принципиально не отличается от нашего, - он, как и мы, не задумывается над своими исходными посылками, его естественными причинами. «Ничто не указывает нам на то, что первобытный человек мыслит, чувствует или воспринимает иначе, чем мы. Душевная функция у него та же, лишь исходные посылки иные» - считает Юнг.

Рациональная исходная посылка современного человека состоит в том, что все имеет свои естественные, видимые причины, и в этом мы убеждены. В нашем мире нет места сверхъестественным силам, мы к ним относимся с неприязнью, нас окружает вселенная, которая подчиняется законам разума. Однако случаются случайности, которые оказываются неприятными любящему порядок сознанию, они нарушают наш закономерный порядок и сбивают нас с толку. «Их можно считать глупыми, но нельзя не придавать им значения», - пишет Юнг, приводя в пример арабов, которые относятся к этим случайностям с особым почтением, что выражается в их излюбленной фразе: «Если Богу угодно, это письмо дойдет».

Это иллюстрирует то, что всегда и везде мы подвержены случаю и что есть что-то более неизбежное и фатальное. «Как бы ни толковали случай, его власть от этого не меняется», - пишет Юнг. Чем упорядоченнее условия бытия, тем меньше вероятность возникновения случайности и меньше необходимость от нее защищаться. И, тем не менее, практически каждый остерегается случаев или зачастую уповает на них.

Наша исходная посылка такова: все, что можно хотя бы теоретически испытать на собственном опыте, имеет естественные причины. Для первобытного же человека причиной всего является невидимая произвольная сила, то есть все, что есть случай, - он называет умыслом. «И здесь он неожиданно оказывается полностью прав», - пишет Юнг, - «поскольку он опирается на древнейший опыт и знает о существовании данных связей на самом деле».

Для современных людей это является бессмысленным нагромождением отдельных случайностей, поскольку мы обращаем внимание только на смысл и каузальность, присущую каждому отдельному событию, для первобытного же человека все это – логичная последовательность предзнаменований и предсказанных ими событий, фатальное, но вполне последовательное вторжение демонического произвола. «Свою веру в силу произвола первобытный человек основывает не на пустом месте, а на опыте», - пишет Юнг, именно поэтому он считает важным изучение психологии архаичного человека, как основы психологии современного, о чем будет сказано далее.

Благодаря одностороннему предпочтению естественных причин мы научились отделять субъективно-психическое от объективно-природного, но психика первобытного человека, напротив, сосредоточена снаружи, в объектах. Его земля ни географическая, ни геологическая, ни политическая, - она содержит в себе его религию и мифологию, его мышление и чувствование. У первобытного человека нет психологии, психическое является объективным и происходит вовне. Разумеется, эта проекция психического устанавливает связи между людьми, а также между людьми, животными и вещами, которые кажутся нам совершенно непостижимыми, но, тем не менее, существуют и у нас, просто в более цивилизованной форме.

В психологии бессознательного существует положение, согласно которому любая относительно самостоятельная часть души имеет личностный характер, то есть она сразу же персонифицируется, как только ей представляется возможность для самовыражения. «Там, где проецируется самостоятельная часть души, возникает видимая персона», - это тоже очень интересное положение теории Юнга, о котором также будет сказано далее.

Охарактеризовать архаичную точку зрения можно следующим образом, считает Юнг: вся сила находится вовне, и мы можем жить только благодаря ей. Согласно этой теории, красота движет нами, а не мы создаем красоту.

Возможность внедрения в человека некоторого психического содержания, прежде в нем не присутствующего, допускает не только религиозная точка зрения, но также и педагогическая, которая не отрицает возможностей внушения и влияния извне. Идея комплексного срастания психики выражается в архаичном воззрении в самых разнообразных формах, например, в вере в одержимость, в воплощение душ предков и переселение душ. «Когда мы ощущаем, как в процессе нашего собственного развития из противоречивого множества мы постепенно переходим к единству личности – это тоже своего рода комплексное срастание», - пишет Юнг.

Материалистические воззрения нашего времени имеют сходное убеждение, которому присуща та же тенденция, что и архаичному, - то есть обе они приходят к тому, что индивид является простым результатом, в одном случае получившимся вследствие естественных причин, в другом, - возникшим вследствие произвольных случайных событий. «В обоих случаях человеческая индивидуальность представляется незначительным случайным продуктом действующих субстанций внешней среды», - пишет Юнг.

Антропологи заметили, что одним из наиболее частых умственных расстройств у первобытных людей была «потеря души», или разлад сознания, диссонация. У них душа не воспринималась как нечто целое, они полагали, что помимо обычной души, человек имеет еще и «лесную душу», воплощенную в том звере или растении, с которым он имеет определенное психическое родство. Французский этнолог Леви Брюль назвал эти представления «мистическим участием». Среди первобытных людей это родство имело множество форм, и оскорбление «лесной души» считалось равным оскорблению самого человека. В некоторых племенах даже считалось, что человек имеет несколько душ.

«Это означает», - пишет Юнг, - «что индивидуальная психика была далека от гармоничной целостности, что часто имеет место и в нашем времени и обозначается диссонацией сознания, что выражается в сменах настроения, и нашей им подвластности, а также в частой потери контроля над собой и уходе от действительности, пренебрежении нормами поведения».

В наше время сознание человека также подвержено фрагментации, как и во время жизни архаичного человека, - мы можем сосредоточиться на чем-то одном, игнорируя остальное, и эти процессы могут быть равно как осознанными, так и нет. В первом случае это достижение цивилизации, во втором, - первобытная «потеря души» или даже невротическая патология.

Дух и жизнь.

Далее мне представляется уместным привести здесь основные идеи Юнга из его доклада, прочитанного 29 октября 1926 года в Литературном обществе Аугсбурга в рамках цикла докладов о «Природе и духе».

Здесь Юнг уже приближается к своей теории о коллективном бессознательном, но пока не говорит о нем прямо. В этом докладе он лишь выделяет значение влияния образов на человека и говорит о существовании «более широкого сознания», чем сознание «Я».

««Я»-сознание», - говорит здесь Юнг, - «представляет собой комплекс, который не охватывает целого человеческого существа: им значительно больше забыто, чем оно сознает. Оно осознает лишь меньшую часть из того, что оно видит и слышит. Мысли вырастают в стороне от сознания, более того, они уже стоят наготове, а сознанию ничего об этом неизвестно».

Подобно тому, как деятельность зрения и слуха сами по себе создают отображение, которое, будучи отнесенным к «Я», придает сознание всей деятельности, так и «Я» может пониматься как отображение совокупности всех деятельностей, которые могут быть осмыслены. «А почему, если все представленные нашему сознанию деятельности обладают свойством образности, то бессознательные душевные деятельности такой образностью обладать не должны?» - ставит такой вопрос он.

То, что мы всегда знаем о мире, и то, чем мы непосредственно располагаем, - это содержания сознания, которые проистекают из далеких и темных источников. Мы непосредственно живем исключительно в мире образов. «Быть во власти гнева» означает у нас: на него что-то нашло, он одержим. На предпсихологической ступени, а сейчас еще и в поэтическом языке, аффекты персонифицируются в образе демонов. Быть влюбленным означает: его пронзила стрела Амура. Эрида бросила между людьми яблоко раздора, и так далее. Когда мы «оказываемся вне себя от гнева», то, очевидно, мы не являемся больше самими собой, а нами овладел дух, демон.

«Древняя атмосфера, породившая когда-то слово «дух», живет в нас и поныне», - говорит далее Юнг, - «правда, на психической ступени она лежит несколько ниже сознания». Если кто-то позволяет себе неосмотрительные высказывания, то говорят, что он не держит свой язык на привязи; этим явно выражается то, что его речь стала самостоятельным существом, которое вырвалось и сбежало от него. «Выражаясь психологически», - говорит Юнг, - «мы бы сказали: любой аффект имеет склонность становится автономным комплексом, то есть отрываться от иерархии сознания и везде, где это возможно, - тащить за собой «Я»». Поэтому неудивительно, что первобытный разум усматривает в этом деятельность чужого, невидимого существа, - духа. В данном случае дух является отображением самостоятельного аффекта, и поэтому древние люди вполне уместно называли духов также образами.

Поучительная сентенция или мудрое изречение, как правило, концентрируют в нескольких метких словах результат богатого опыта и стараний отдельных людей, сумму пониманий и выводов. «Если, например, подвергнуть обстоятельному анализу евангельское изречение «Имейте, как если бы не имели»», - пишет Юнг, - «то, пытаясь воссоздать все те переживания и реакции, которые привели к этой квинтэссенции жизненной мудрости, - нельзя не удивляться богатству и зрелости лежащего за ним жизненного опыта. Те сентенции и идеалы, которые содержат в себе богатейший жизненный опыт и глубочайшие размышления, составляют то, что мы называем «духом», в самом высоком понимании этого слова. Если такого рода высшее представление достигает неограниченного господства, то прожитую под его руководством жизнь мы называем одухотворенной. Чем безусловней и чем настойчивей влияние высшего представления, тем больше оно имеет характер автономного комплекса, который является для «Я»-сознания непоколебимым фактом».

«Однако нельзя не учитывать», - оговаривает далее Юнг, - «что эти сентенции и идеалы не являются волшебными словами, имеющими безусловное воздействие; они могут достичь господства лишь при определенных условиях, а именно тогда, когда изнутри, от субъекта, что-то идет им навстречу. Этим «что-то» является аффект, который готов ухватиться за предложенную форму». Таким образом, только благодаря реакции души идея, или то, чем всегда является высшее представление, может стать автономным комплексом. Но если он не закрыт для нас и не доказывает явного превосходства над сознательной волей, то он никогда не будет являться автономным. Ему навстречу должна идти абсолютно бессознательная готовность, которая, благодаря своему аффективному заряду, достигает глубин, уже не доступных нашему сознанию. «То есть, можно сказать, что настоятельная идея подается «Я»-сознанию в виде безусловного приказа, причем такая формулировка является вполне приемлимой для более широкого сознания», - считает Юнг.

Все, что мы можем выбрать и к чему можем стремиться, всегда находится в рамках нашего усмотрения и подчинено нашему сознанию и, поэтому, никогда не может стать чем-то, что было бы избавлено от сознательного произвола. Таким образом, то, какой принцип будет управлять нашей установкой, - это скорее вопрос судьбы. «Все люди в чем-то зависимы, наше сознание отнюдь не выражает человеческую тотальность, напротив», - говорит Юнг, - «оно является и остается частью. Наше «Я»-сознание также необязательно является единственным сознанием в нашей системе и, возможно, оно бессознательно подчинено более широкой сознательности, так же как более простые комплексы подчинены комплексу «Я»».

Примером таких непонятых нарушений, с которыми не может совладать воля и которые нельзя устранить намеренно, Юнг приводит явные вмешательства и нарушения из другой сферы у нормальных людей: неожиданно может измениться настроение, проходит мимолетная головная боль, вдруг вылетает из головы имя знакомого, которого надо было представить, целый день нас преследует мелодия, хотелось что-то сделать, но желание для этого неожиданным образом пропало, человек забывает то, чего ни в коем случае нельзя было забывать, он с удовольствием поспал бы, но никак не может уснуть, или вдруг начинает искать очки, которые надеты у него на переносице. «Если же приступить к исследованию психологии невротиков», - говорит Юнг, - «то мы сразу начинаем вращаться среди самых парадоксальных нарушений: без малейших нарушений может подниматься температура, совершенно необоснованные удушливые состояния страха, навязчивые представления, бессмысленность которых признает сам пациент». Источником происхождения этих нарушений Юнг считает то самое бессознательное, разработанное медицинской психологией, и доказавшей, что основания этих нарушений расположены в бессознательных процессах психики. Бессознательным процессам совершенно не свойствен характер автоматического и механического, то есть они ни в коем случае не уступают сознательным процессам, и даже более того, - они значительно превосходят благоразумие сознания.

В завершении данного доклада Юнг отмечает то, что только та жизнь, которая одухотворена, является подлинно ценной у человека. Он считает удивительным фактом то, что жизнь, которая проживается исходя только из «Я», как правило, действует удушающее не только на самого данного человека, но и на окружающих его людей. «Полнота жизни требует большего, чем просто «Я»; она нуждается в духе, то есть в независимом вышестоящем комплексе, который, очевидно, является единственным, кто способен вызвать к жизненному проявлению все те душевные возможности, которых не может достичь «Я»-сознание» - делает вывод Юнг.

Сознание и бессознательное. Основные категории.

Мне кажется, мы уже достаточно убедились, посредством двух приведенных выше научных докладов Юнга, в существовании сознательных процессов психики человека и бессознательных. Теперь мне кажется уместным привести здесь некоторые отрывки из книги автора с одноименным названием данной главы моего эссе.

В предисловии этой книги сам Карл Густав говорит о том, что настоящая работа возникла не враз, а стала выражением растянувшегося на десятилетия стремления уловить и отобразить своеобразный характер и ход процесса трансформации бессознательной души, что в основном и отличает подход автора от подхода Зигмунда Фрейда. Но поскольку данная книга была первой попыткой оформления идеи Юнга, то и все ее категории здесь рассмотрены и затронуты слишком поверхностно. Позже автор их оформляет в своей аналитической психологии, основным методом которой является изучение сновидений. Но так как это происходит позже, то и мы будем последовательны в своем изучении Юнговского подхода к бессознательным процессам души, а значит, позже рассмотрим более подробно все те положения, которые приведены в этой книге.

Перейдем теперь непосредственно к содержанию книги. Здесь Юнг начинает с того, что говорит о том, что бессознательное можно разделить на две части: личное и коллективное бессознательное. В личном бессознательном содержатся материалы, обладающие личностной природой и характеризуются как приобретения индивидуального существования, а отчасти как психологические факторы, которые могли бы быть осознанными. Личностные содержания мы узнаем, - говорит он, - благодаря тому, что можем проследить их влияния, или частичное их присутствие, или возникновение в нашем личном прошлом. Это – интегрирующие составные части личности, входящие в ее имущественный реестр, - составные части, отсутствие которых в сознании означает неполноценность в том или ином отношении. «Коллективное же бессознательное – это архетипы» - пишет Карл Густав. То есть первобытный, основывающийся на аналогии образ мышления, восстанавливающий древние образы. Это не наследственные представления, а наследственная предрасположенность, - считает он.

Процесс ассимиляции бессознательного часто приводит к двум основным последствиям, отмечает автор: одни обретают повышенное самоощущение и самосознание, полностью беря на себя ответственность за свое бессознательное, - другие же наоборот становятся подавленными и угнетенными, ссылаясь на знание бессилия своего «Я» перед судьбой, проявляющей свою силу через бессознательное. «Если же более аналитически рассмотреть эти реакции», - пишет Юнг, - «то можно понять, что за первой кроется более глубокая беспомощность, на фоне которой оптимизм – это лишь компенсация, и за второй реакцией, наоборот, кроется упрямая воля к власти, контролю и самообладанию». И далее тот, у кого в качестве объектов главным образом выступают «другие», будет делать вывод: «Так то – они!» и, в зависимости от склада своей терпимости, будет чувствовать себя обязанным открыть миру глаза. Другой же, ощущая себя объектом своих ближних больше, чем субъектом, позволит этим познаниям обременить себя и придет в уныние. «Здесь также наступает выраженное усиление коллективного момента. Первый расширяет сферу своего действия, второй – сферу своего претерпевания», - говорит автор. Первый может даже возгордиться своими познаниями и осознанием своей полезности для других, раскрыв знания. И в обоих случаях происходит неопределенность в отношении своих границ, то есть расширение личности, выходящее за ее индивидуальные границы. Юнг здесь употребляет термин «раздутость», что значит присвоение своей личности качеств, находящихся вне ее границ, или «психическая инфляция». «Психическая инфляция – это полное растворение личности в чем-либо: это может быть статус, может быть должность, а может быть просто внутреннее созерцание», - говорит автор. Это также можно назвать «расщеплением души» и шизофренией.

«Коллективное бессознательное с его архетипами мышления охватывает все нижние части психики, в то время как сознание и личное бессознательное охватывают все верхние части психических функций, то есть ту часть, которая приобретена онтогенетически и развита», - объясняет далее Юнг, говоря также о том, что благодаря познанию личное бессознательное становится менее уникальным и более коллективным.

Индивидуация, по мнению Юнга, – это процесс дифференциации имеющий целью развитие индивидуальной личности. Но так как индивидуум не только является отдельным существом, но и предполагает коллективное отношение к своему существованию, то процесс индивидуации ведет не к обособлению, а к более интенсивной и всеобщей коллективной связи. Здесь Юнг говорит еще и о способности человека к подражанию, которая для коллектива является наиценнейшей, а для индивидуации – наивреднейшей. Он также пишет о том, что не закон создает общественный порядок, а коллективное и всеобщее подражание.

«Инфляция», - пишет Юнг, - «не имеет ничего общего с родом познания, а только с тем фактом, что новое знание может до того завладеть человеком духовно слабым, что он ничего другого уже не видит и не слышит».

Он также выделяет персону, говоря о том, что персона – есть лишь маска коллективной психики, инсценирующая индивидуальность, которая заставляет носителя и других думать, будто он индивидуален, в то время как это лишь сыгранная роль, которую произносит коллективная психика. «Тем не менее, бессознательная самость тут присутствует», - оговаривает Юнг. По его мнению, ее влияние сказывается в разновидности содержаний бессознательного. Он также пишет о том, что бессознательное может не только «желать», оно еще может и отказываться от своих желаний ввиду прошлого негативного опыта. А с «уменьшением» своей личности и ее запросов и нужд, человек возвращается к той мере, которую способен исчерпать (после жизненного и психологического кризиса).
В главе данной книги под названием «Индивидуация и деятельность бессознательного» автор также говорит о том, что индивидуация заключается в том, чтобы стать отдельным существом, стать собственной самостью. Ее можно также перевести как «самостановление» или «самоосуществление». Отказ от себя в пользу коллективного соответствует социальному идеалу, в то время как самоосуществление стоит в противоположность самоотречению. Здесь, по мнению автора, также важно различать индивидуализм и индивидуацию. Индивидуализм есть преднамеренное выпячивание и подчеркивание мнимого своеобразия в противовес обязательствам в отношении коллектива. Индивидуация же есть более совершенное исполнение человеком своих коллективных предназначений. «Своеобразие не есть необычность субстанции, - оно лишь своеобразное соотношение компонентов или различие в степени развития функций и способностей», - пишет Юнг. То есть индивидуация есть процесс психологического развития, реализация своего своеобразия. Ее целью является освобождение самости, от лживых покровов персоны и от власти бессознательных образов. Самость автор определяет как совокупность сознательного и бессознательного, именно поэтому она стоит выше по отношению к сознательному «Я», по его мнению.

Бессознательные процессы, компенсирующие сознательное «Я», содержат в себе все те элементы, которые потребны для саморегулирования целокупной психики. На личностной ступени бессознательное - это не признанные сознанием личностные мотивы, появляющиеся в сновидениях, или значения дневных ситуаций, не замеченные нами, или выводы, не сделанные нами, или аффекты, которые мы себе не позволили, или критика, которую мы оставили при себе. Путем самопознания, осознавания и принятия этих вещей, оттесненных в бессознательное, мы осознаем сами себя, исчезает слой личного бессознательного, лежащий поверх коллективного. «Благодаря этому возникает сознание, уже не втиснутое в мелочный и личностно чувствительный мир «Я», а сознание, сопричастное более широкому миру и объекту», - говорит Юнг. Возникающие на этом пути трудности – это уже не конфликты, вызванные эгоистическими желаниями, а трудности, касающиеся как меня, так и другого. Это – путь к индивидуации.

«Не надо приписывать бессознательному психологию сознания», - пишет также Юнг, - «его ментальность инстинктивна, у него нет развитых функций, оно мыслит не так, как мы понимаем мышление. Оно просто создает образ, отвечающий состоянию сознания, содержащий в себе столько же мысли, сколько и чувства, и является всем, чем угодно, только не продуктом рационалистической рассудочности. Это скорее художническое видение». В то же время бессознательное выступает в качестве источника опыта, неопределенного по объему, - считает автор. Оно постоянно подводит к сознанию такие содержания, которые, будучи познанными, увеличивают объем сознания.

Мир духов, - безусловно, не изобретение, а результат опытного восприятия или осознания реальности. «Дух» есть психический факт, - утверждает Юнг, - то есть проявление активности психического за пределами смерти. И первобытные духи суть манифестации бессознательных комплексов.

В этой главе автор также говорит о том, что образ человека формируется под влиянием на него внешних объектов (семья), который совпадает с ними лишь отчасти, отчасти он все же создан и из материала, взятого у самого субъекта. Imago, или образ, - возникает как итог воздействия родителей и специфических реакций ребенка, поэтому этот образ лишь условно воспроизводит сам объект. Спроецированный образ родителей в сознании ребенка продолжает действовать даже после их смерти как самостоятельно существующий дух, что современный человек называет отцовским или материнским комплексом. «Этот комплекс следовало бы считать автономным, не совсем интегрированным в сознание», - пишет Юнг, - «на более высокой стадии развития у всех западных культур народов он всегда женского рода и насоит название «anima», что, разумеется, не без глубоких и значительных на то оснований».

Аниме и анимусу автор посвящает две отдельные главы книги, в которых говорит о том, что среди всех возможных духов родительские духи – практически самые важные, и отсюда растет повсеместно распространенный культ предков. Образы родителей максимально оттесняются сознанием и, в силу своего продолжительного и часто угнетающего влияния, легко приобретают негативный признак. Таким образом, образы родителей остаются чужеродными, остаются на «поверхности» психической жизни. То, что для взрослого человека теперь занимает место родителей в качестве непосредственного влияния среды – это женщина. Она сопровождает мужчину, связана с ним и идет вместе по жизни. Женщина, по мнению Юнга, – весьма влиятельный фактор, который, как и родители, производит образ относительно автономной природы, но не тот образ, который, как родительский, следует ограничивать, а тот, который сознанию следует ассоциировать, поскольку в любом мужчине есть женское начало. «То, что считается нынче корректным, - вытеснять образы женского из мужского характера и наоборот, - является следствием вытеснения их в бессознательное», - пишет автор. Он считает эти начала врожденными в психической структуре личности, имеющие коллективную природу. То есть они бессознательны, они являются осадками всего опыта ряда поколений предков, но не самим этим опытом. «Это автономный душевный комплекс, - анима и анимус, - это личностное существо, живущее в одном из наших миров. Анима – это двусмысленная фигура души», - пишет Юнг.

Социум также наталкивает нас на вытеснение двойственности души, привязывая к определенной роли. Идентификация с социальной ролью – щедрый источник неврозов, налагающий свою печать на наших близких. Ведь человек не может безнаказанно отделаться от самого себя в пользу искусственной личности. Социально «сильный мужчина» в «частной жизни» чаще всего дитя. Изнутри навязывается противоположное, будто бы бессознательное подавляет «Я» с той силой, с какой оно во внешнем мире стремится аккумулироваться с персоной или ролью. То есть идеальный образ мужчины компенсируется внутренней женской слабостью. «Анима противостоит персоне», - говорит Юнг. Ее влияние может выливаться на жену, если власть анимы значительна, - таким образом, мужчина получает доказательства, что не он неполноценен в частной жизни, а его жена. У жены же за это компенсацией служит иллюзия, что она вышла замуж за героя. «Анима невидима, поэтому отличить себя от нее трудней», - пишет автор. Признание ответственности идеальной персоны за неидеальную аниму тут является ключевым. Надо стараться понять, что энергетизм процесса жизнедеятельности (напряжение между противоположностями души) – необходим для саморегуляции.

Любой автономный комплекс имеет свойство персонифицированности, то есть является в качестве личности, поэтому «Я» легко может начать сомневаться в том, какова его «настоящая» личность. Анима так легко проецируется на женщину, ибо все бессознательное имеет свойство проецироваться. «Признание внутренних реальностей является ключевым для серьезного подхода к проблеме анимы», - считает автор. Важным для него также представляется объективация анимы – категорический отказ от тенденции к разрыву (с женой, семьей, собой) как к проявлению собственной слабости.  «К аниме нужен личностный подход, например, постановка вопроса: «Почему ты хочешь этого разрыва?» Это кажется безрассудным человеку, живущему во внешнем мире, но он не может не признать важности состояния аффекта, в котором мы часто задаем вопросы себе, внутрь, и получаем верные ответы, будто подсказанные нам интуицией» - пишет Карл Густав в данной главе.

Про анимус же автор говорит то, что если анима производит настроения,  анимус, в свою очередь, - производит мнения. В этом Юнг видит их отличия. Анимус, также в отличие от анимы, является не как одна персона, а как множество оных. Часто анимус включает в себя криптомнезию (производство множества мнений согласно выводам и примерам из книг и жизни). Мнения могут выступать как в форме здравого человеческого рассудка, так и в форме предрассудков и стереотипов мышления. Мнения анимус всегда коллективны и стоят над индивидуумами и их индивидуальными суждениями. «Анимус есть своего рода осадок суммы опыта, полученного предками женщины по поводу мужчины, но он же еще и зачинающее творческое существо для оплодотворения женского начала мужчины», - пишет Юнг. Охваченная анимусом женщина рискует потерять свою женственность, как и мужчина может феминизироваться, - это недостаток того, что функция, принужденная быть обращенной внутрь, выносится наружу. Причина этого – недостаточная признанность внутреннего мира.

В главе этой же книги под названием «Техника различения «Я» и фигур бессознательного» автор говорит о том, что либидо (скопление ценностей) непостижимо никак иначе, как через фантазии. Его можно освободить, поднимая наверх соответствующие ему образы фантазий. Для природы бессознательной психики характерно то, что ей довольно самой себя, то есть она не ведает человеческих соображений. Что однажды провалилось в бессознательное, будет храниться там, не беспокоясь, страдает от этого сознание или нет. Но эта человеческая необеспокоенность бессознательного имеет смысл, назначение и цель, - считает автор. В душе есть цели, находящиеся за пределами сознательных, они могут быть даже враждебны им. Иногда полезно дать им волю. «Фантазии бессознательного действуют», - утверждает Юнг. Но нужно преодолеть тенденцию к конкретизации, то есть перестать воспринимать их буквально. «Связать сознание и бессознательное можно лишь путем дачи бессознательному полностью овладеть собой», - считает Юнг. Важность индивидуации заключается в том, что в обратном случае индивидуум совершает поступки, толкающие его на разлад с собой, - бессознательное смешение и неотделенность вынуждает его быть и действовать так, что это не совпадает с его собственным бытием. Спасением от этого разлада является способность поступать так, как ощущаешь собственное бытие. «Преодоление анимы как автономного комплекса и ее метаморфоза в функцию отношения сознательного к бессознательному – это должно явиться результатом осознания и борьбы с ней», - считает автор. По достижении этой цели удается вызволить «Я» из всей его замешанности в коллективность и коллективное бессознательное. В ходе этого процесса анима утрачивает демоническую силу автономного комплекса, то есть больше не может вызывать одержимость и становится бессильной.

В завершении данной книги автор говорит о том, что, снабжая действия автономных содержаний атрибутом «божественный», мы тем самым признаем их относительный перевес. Юнг настаивает на необходимости именно этого наречения.

Структура души.

В данном докладе Юнг, обобщая свои изыскания о структуре души, выделяет три ступени: в первую очередь это сознание, во вторую – личное бессознательное, состоящее из всех тех содержаний, которые стали бессознательными лишь в силу того, что потеряли свою интенсивность и оказались забытыми, или же, потому что от них отстранилось сознание, а также сюда он включает те содержания, отчасти перцепции, которые из-за малой интенсивности никогда не достигали сознания, но все же проникли в психику. И, наконец, третья ступень души – это то самое «коллективное бессознательное, являющееся вотчиной возможных представлений, но не индивидуальной, а общечеловеческой и даже общеживотной и представляющее собой фундамент индивидуальной психики», - пишет Юнг.

Здесь он также говорит о том, что от сознания мы можем ожидать приспособительных реакций и проявлений, ибо сознание в известной степени является частью души, ограничивающейся в основном непосредственно происходящими событиями. И, наоборот, - от коллективного бессознательного, как от общей души, не имеющей временных пределов, мы можем ожидать реакции на самые общие и всегда имеющиеся условия психологической, физиологической и физической природы.  «Коллективное бессознательное состоит из чего-то вроде мифологических мотивов или образов, поэтому мифы народов являются непосредственными проявлениями коллективного бессознательного. Вся мифология – это своего рода проекция коллективного бессознательного», - говорит Юнг. Исследовать коллективное бессознательное, он считает, можно двумя способами: либо через мифологию, либо путем анализа индивида.

«Как живое тело с присущими ему особыми качествами является системой приспосабливающих к условиям внешней среды функций, так и душа должна обнаруживать подобные органы и функциональные системы, соответствующие закономерным физическим событиям», - под этим Юнг подразумевает не функцию восприятия, связанную с органами чувств, а особого рода психические явления, параллельные физическим закономерностям.

Так, он приводит в пример, как ежедневный путь солнца и смена дня и ночи должны психически отображаться в форме запечатленного с давних времен образа. «Удостовериться в существовании данного образа уже невозможно, но то, что мы находим вместе него», - пишет Юнг, - «являет собой более или менее фантастические аналогии физического процесса: каждое утро из моря рождается герой-Бог, садящийся в солнечную колесницу. На западе его поджидает Великая мать, которая вечером проглатывает его. Он странствует в животе дракона по дну полуночного моря и после ужасной борьбы с ночным змеем он рождается утром вновь». То есть первое, что мы можем сказать о мифическом образе, состоит в следующем: очевидно, что в таком фантастическом искаженном виде физический процесс проник в психику и закрепился в ней, вследствие чего даже сегодня бессознательное по-прежнему репродуцирует подобные образы.

Наряду с мифологическими теориями, выводящими все из солнца, Юнг отмечает также существование и лунных теорий, которые пытаются представить в той же роли луну. «Это результат бесчисленного множества мифов о луне, среди которых немало таких, где Луна является женой Солнца. Луна – это изменчивое переживание ночи. Поэтому она совмещается с сексуальным переживанием первобытного человека, с женщиной, которая является для него тоже событием ночи», - пишет Юнг. Но Луна (Месяц) может быть также обделенным братом Солнца, ибо аффективные и злые мысли о власти и мести часто нарушают ночной сон. Луна – то, что нарушает сон, она также хранилище усопших душ, ибо во сне возвращаются мертвые, а в тревожной бессоннице являются призраки прошлого. «Поэтому Луна также обозначает и безумие», - говорит Юнг, отмечая, что все подобного рода переживания закрепились в душе вместо изменчивого образа Луны.

Таким образом, можно сказать, что не бури, не гром, не молния и дождь, не тучи запечатлеваются в душе в виде образов, а вызванные аффектом фантазии. Подобно тому, как внешние физические условия вызывают аффективные фантазии, их вызывают также и физиологические условия и физиологические влечения. В пример Юнг приводит то, как сексуальность предстает в виде бога плодородия или в виде женщины-демона.

«Внешние психологические условия оставляют такие же мифологические следы», - пишет Юнг. Опасные ситуации, будь то физическая опасность или угроза душе, вызывают аффективные фантазии, а поскольку такие ситуации типичны, то в результате этого образуются и одинаковые архетипы, как Юнг называет все мифологические мотивы. Например, драконы живут в реках, чаще всего возле бродов или других опасных переправ, джинны – в безводных пустынях, духи мертвых – в лесах, русалки и водяные змеи – в морских глубинах. Могучие духи предков и боги живут в выдающихся людях, болезнь и смерть не естественны, а всегда вызываются духами или колдовством, а орудие убийства наделено маной, необыкновенной силой.

Здесь Юнг также снова приходит к объяснению своих архетипов, уже обозначенных им в книге «Сознание и бессознательное». Точнее, он говорит о том, что муж, жена, отец, мать и ребенок – самые обычные и вечно повторяющиеся реальности, которые, тем самым, создают мощные архетипы, постоянную деятельность которых можно по-прежнему непосредственно распознать повсюду, даже в наше полное рационализма время. Осадок всего сверхсильного, аффективного и богатого образами опыта предков, связанного с отцом, матерью, ребенком, мужчиной и женщиной, с магической личностью, опасностями душе и телу, возвысил эту группу архетипов бессознательным признанием их огромных психических сил до высших формирующих и регулирующих принципов религиозной и даже политической жизни. И даже рациональное осмысление этих вещей ничуть не снижает их ценности, а наоборот, - помогает не только почувствовать, но и увидеть их огромное значение.

«Бессознательное, как совокупность архетипов, является осадком всего, что было пережито человечеством, вплоть до его самых темных начал», - пишет здесь Юнг. Но не мертвым осадком, - отмечает он, - а живой системой реакций и диспозиций, которая невидимым, а потому и более действенным образом определяет индивидуальную жизнь. «Это не просто какой-то гигантский исторический предрассудок, но источник инстинктов, формы их проявления», - пишет автор. Коллективное бессознательное является огромным духовным наследием, возрожденным в каждой индивидуальной структуре мозга. Сознание же, наоборот, является эфемерным явлением, осуществляющим все сиюминутные приспособления и ориентации, отчего его работу скорее можно сравнить с ориентировкой в пространстве.

«Бессознательное», - подводит итог Юнг, - «содержит источник сил, приводящих душу в движение, а формы и категории, которые все это регулируют – архетипы».

Душа и земля.

«Душа и земля» - это название еще одного доклада Юнга, прочитанного им в Обществе свободной философии в 1927 году в Дармштадте, который я бы хотела здесь привести, прежде чем приступить непременно к изучению всей символики бессознательного. В этом докладе Юнг снова рассматривает коллективное бессознательное, говорит о структуре человеческой души и более подробно останавливается на архетипах.

«Содержания бессознательного, то есть архетипы – это системы установок, являющихся одновременно и образами, и эмоциями. Они передаются по наследству вместе со структурой мозга и являются ее психическим аспектом. Они формируют сильное инстинктивное предубеждение и являются действенным подспорьем в процессе инстинктивного приспособления. В сущности, - они являют собой хтоническую часть души, то есть ту часть, через которую душа связана с природой», - говорит Юнг. Он также проводит здесь следующую любопытную аналогию: «Мы будто живем на верхнем этаже души, и лишь смутно осознаем, что нижний этаж является чем-то древним, то есть то, что лежит под поверхностью – нами совершенно не осознается».

Наиболее важными и сильными архетипами человека, как уже говорилось, являются родительские образы. Архетип матери выражается для человека в том, что он ищет либо подобную матери женщину, либо противоположную ей по характеру. Архетип отца же позже проецируется на отношение к отечеству, долгу, закону, государству и разуму. То, что происходит с этими архетипами при развитии личности ребенка, является не их заменой или утратой, а реальностью, соответствующей более развитому сознанию. Однако в процессе этого развития теряется незаменимое чувство непосредственной связи и единства с родителями. «Распространение образов родителей на внешний мир доказывается также тем, что есть большое различие между человеком, чьи родители еще живы и человеком, чьи родители уже умерли», - отмечает Юнг. Он говорит о том, что отметил данную особенность, что пока у  человека жива семья, у него может сохраняться относительно инфантильный образ жизни, потому что жизнь подается ему извне в форме бессознательных мотиваций, за которые он не несет ответственности, поскольку они не осознаются. Благодаря этому его бремя может казаться ему легким, потому что он не одинок, - бессознательно он существует вдвоем или втроем. «Сын еще находится в утробе матери и оберегается отцом, отец заново родился в сыне, а мать омолодила отца и тем самым сохранила свою молодость» - эту связь с родителями Юнг называет мистическим участием, participation mystique.

C наступлением половой зрелости образуется новое «мистическое участие», которое может являться заменой утраченного индивидуального компонента в идентификации с родителями. Новый архетип проявляет себя у мужчины – в женщине, и наоборот. (Здесь Юнг возвращается к объяснению своих анимы и анимуса). «Ранее обе эти фигуры были скрыты под маской родительского образа, но зачастую испытывают решающее влияние со стороны образа родителей. Чем сильнее бессознательное влияние родительского образа, тем чаще фигура любимого человека выбирается в качестве позитивной или негативной замены родителей», - говорит он.

Первобытный человек осознавал сильную связь с родителями, потому у него были различные обряды инициации, - в отличие от нынешнего человека, не осознающего сильной связи с природным, и потому у современных людей столько неврозов и комплексов, - считает автор. Но первобытному человеку также было недостаточно простого отделения от родителей, ему была необходима эта наглядная грубая церемония, имеющая вид жертвы тем силам, которые способны удержать молодого человека. Юнг объясняет это тем, что первобытный человек осознавал силу этого архетипа, который заставлял его противостоять природе, чтобы не оказаться в ее власти.

Изучение сновидений.

Как уже было вначале сказано, - вся аналитическая психология Карла Густава Юнга нацелена на выделение архетипичных образов из бессознательного и на воссоединение человека с природой. Он являлся все-таки доктором, являлся психотерапевтом, и основным из его методов лечения был анализ сновидений. Также он сам отметил в своем докладе «Структура души», приведенном выше: «Исследовать коллективное бессознательное можно лишь двумя способами: либо через мифологию, либо путем анализа индивида», что он и применял на практике, анализируя сновидения пациентов и проявление мифологии в них.

Принято считать, что к символической терминологии человек прибегает для обозначения понятий, определение или точное понимание которых ему неподвластно. Но Карл Густав Юнг утверждает, что человек также прибегает к выработке символов – бессознательно и спонтанно – в форме сновидений. Он говорит о том, что те обстоятельства нашей жизни, которые остаются нами осознанно не воспринятыми,  но остаются, тем не менее, с нами, не переходя порога в сознания, - те обстоятельства, которые мы иногда можем заметить по наитию или после долгого вспоминания деталей, и которые, мы признаем потом, - были нами проигнорированы за счет своей незначительности, - Юнг говорит о том, что если бы они не всплыли в сознании, то непременно воплотились бы в форме сна, который всегда имеет форму образов и символики.

Изучение сновидений, по мнению Юнга, является наиболее широко распространенным и доступным источником изучения способности людей к выработке символов. «Леонардо да Винчи», - пишет Юнг, приводя пример, - «говорил, что часто наблюдение людьми пятна на стенах, облака или мерцания огня, может привести их к изумительным идеям, - это служит доказательством существования подсознания и неосознанных восприятий и памяти бессознательного», - считает он.

По Фрейду сны – ассоциативно связаны с сознательно переживаемыми мыслями и проблемами. Это допущение основано на тезисе выдающихся неврологов, в частности, Пьера Жане, о связи невротических симптомов с конкретными сознательными переживаниями, которые возникают в отключенных участках бодрствующего разума и могут включаться в другое время и в других условиях. «Невротические симптомы, такие как истерия, некоторые виды боли и ненормальное поведение, - имеют символическое значение», - писал Фрейд, - «как и сновидения, - они являются способом самовыражения подсознательной части души и несут в себе символическую нагрузку».

Любой психолог, - по мнению Юнга, - которому приходилось выслушивать содержание снов пациентов, знает, что в них встречается гораздо больше символов, нежели в физических симптомах невроза. То есть можно сказать, что сон – это специфический язык подсознания и к ним следует относиться как к фактам, заранее принимая то, что они содержат в себе смысл. «Если допустить, что сны – это обычные события, то отсюда следует», - говорит Юнг, - «что они либо каузальны, то есть имеют под собой рациональную причину, которой обязаны своим возникновением, либо они целенаправленны, или и то, и другое сразу».

Подсознательный материал, из которого могут спонтанно генерироваться наши сны, может включать в себя всевозможные побуждения, импульсы и намерения, восприятия рациональные и интуитивные, обобщения и посылы, а также разнообразнейшие чувства. Каждое из них и все вместе – частично, временно или постоянно – могут становиться неосознанными. Это может происходить ввиду того, что в сознательном мышлении для них в данный момент не хватает места. Часть же из них может терять свою эмоциональную энергию и потому опускаться за порог сознания. Если бы такого не было, то сосуществование всех этих чувств, мыслей и образов во времени, привело бы к беспорядку рассудка, - считает Юнг.

«Подсознание же», - пишет Юнг, - «может являться не только хранилищем прошлых эмоций и идей, но и вместилищем будущих психологических явлений и идей, находящихся в зачаточном состоянии». Подтверждением этому, по его мнению, являются неординарно смелые и неожиданные решения запутанных проблем. «Это также является отличительной чертой гениальных людей, - их возможность использовать свое подсознание и направлять в поток философских, художественных и музыкальных работ», - считает Юнг. По его мнению, - это также доказывает и то, что образы и символы, увиденные нами во сне, могут объясняться не только воспоминанием, - они могут выражать собой новые мысли, ранее не переступавшие порог сознания.

Функция сновидений.

В данной своей работе Юнг говорит о том, что наши осознанные впечатления быстро окрашиваются их подсознательным значением, имеющим для нас реальный смысл, несмотря на то, что мы не осознаем его существования или характера его взаимодействия с обычным сознанием. Это показательно примером того, как все наши осознанные мысли и утверждения становятся расплывчатыми, едва только мы пытаемся приблизиться к ним и постараться более точно их объяснить.

Каждый из нас индивидуально воспринимает абстрактные или общие понятия, и, соответственно, каждый по-своему интерпретирует и применяет их. Таким образом, можно сказать, что общее понятие, пойдя сквозь призму индивидуальности, трактуется и применяется каждым слегка по-разному. Отличия в трактовке также возрастают при наличии различий культурного, социального, политического и религиозного опыта собеседников. Пока понятие исчерпывается своим общим названием, вариации в его понимании практически неразличимы, но едва оно требует своего более тщательного определения и объяснения, то появляются самые невероятные трактовки не только в его интеллектуальном понимании, но, главное, - в его эмоциональной окраске. Таким образом, - считает Юнг, - можно сказать, что у каждого понятия, формирующегося в нашем сознательном мышлении, есть свое ассоциативное соответствие в психике, которое может даже изменять «обычный» смысл понятия, посредством временного смещения этого смысла под порог сознания. Подсознательные аспекты являются, по утверждению Юнга, зародышами-невидимками наших осознанных мыслей.

Приснившиеся образы обычно ярче и живее, - говорит психотерапевт, - и потому вызывают тревогу, поскольку во сне открывается их подсознательное для нас значение. Когда мы мыслим сознательно, мы ограничиваем себя рамками рационального, - тем самым заставляя тускнеть слова, ибо мы лишаем их присущим им психических ассоциаций. «Повседневность требует от нас точности и четкости в формулировании слов и мыслей, и мы научились обходиться без фантазии с ее приукрашиванием действительности, утратив, тем самым, качество восприятия, присущее нашим первобытным предкам», - пишет Юнг. Мы стали слабо понимать эмоционально заряженный язык образов. Почти поголовно мы перепоручили подсознанию все необыкновенные психические ассоциации, порождаемые вещами и идеями. Первобытный же человек, напротив, знал все их психические аналоги и потому наделял зверей, растения и камни силой и качествами, которые нам непонятны и кажутся неприемлимыми. То, что психологи называют «психическим родством» или «мистическим участием» ушло из нашего вещного мира, однако именно этот ореол подсознательных ассоциаций придавал столь красочный и волшебный вид первобытному миру. «Мы же, вместо Бога или «страха Господня» сталкиваемся с неврозом беспокойства или фобиями в наше время», - пишет Карл Густав.

Далее здесь он сравнивает современного и первобытного человека по нескольким показателям. «Многие сны являют нам образы и ассоциации, аналогичные первобытным идеям, мифам и ритуалам», - говорит Юнг. Фрейд такие образы называл «останками древности». Юнг же считает, что эти ассоциации и образы составляют неотъемлемую часть подсознания и присутствуют в сновидениях любого человека. Он говорит, что их нельзя отнести к «останкам», поскольку они действуют и имеют особую ценность как раз именно своей «долгой историей». Они образуют мост между присущими нам сознательными способами выражения мыслей и более примитивными, но более яркими и образными формами самовыражения, а также воздействуют на чувства и эмоции. «Исторические» ассоциации, - говорит Юнг, - связуют рациональный мир сознательного и первобытный мир инстинктивного.

Он также говорит здесь о возможности снов предвосхищать и предсказывать будущее. «Это не чудо», - пишет он, - «и не прорицание. Многие кризисы нашей жизни имеют долгую неосознанную предысторию, мы приближаемся к ним, не ведая о накапливающихся опасностях. Но то, что мы упускаем из виду, воспринимается подсознанием, которое и передает нам информацию множеством сновидений. Но сны также иногда могут оказаться и западней и направить нас к гибели». Непозволительно, считает Юнг,  относиться к снам легковесно, ибо они являются порождением духа, ближнего не к человеку, а к природе. Чтобы описать этот дух, нужно скорее углубиться в древние мифы и басни первобытного леса, чем в сознание современного человека. Первобытный человек был значительно более управляем инстинктами, чем его «рационально мыслящий» современный потомок, научившийся «контролировать себя» и подавлять первобытные инстинкты. «В этом процессе обретения цивилизованности мы все более отделяли сознание от глубоко лежащих инстинктивных слоев нашей психики и от ее соматической основы», - говорит Юнг. К счастью, мы их не утратили, а лишь «сдвинули» в подсознание, выражающее их в форме сновидений.  Это – компенсаторская функция сновидений, по его мнению.

Для стабильного функционирования разума и психологического здоровья человека Юнг считает необходимым, чтобы сознание и подсознание были неразрывно связаны между собой и действовали скоординировано. «В этом плане символика сновидений и первобытных мифов играет роль курьера», - говорит он, - «передающего послания от инстинктивных к рациональным частям разума».  Однако автор обговаривает то, что ни один встречающийся во сне символ нельзя отделять от личности увидевшего и его уникального жизненного и психологического опыта. Также отдельно он говорит о том, что сны, снящиеся человеку от рождения до зрелого возраста с регулярной повторяемостью, несут в себе смысловую нагрузку исправления какого-либо дефекта в мировоззрении спящего. Иногда они начинают сниться после психологической травмы, вызвавшей предубеждение к чему-либо.

Значение символов.

В своем «анализе сновидений» Юнг говорит о том, что знак всегда меньше, чем представляемое им понятие, тогда как символ заключает в себе больше, чем очевидное и сразу приходящее на ум значение. Более того, Юнг пишет о том, что символ – это естественный и спонтанно возникающий продукт, его нельзя «специально» произвести. Сны, считает он, спонтанно порождают символы, поскольку случаются сами, а не изобретаются. Поэтому они являются основным источником всех наших знаний о понятии «символичность». Также Юнг отмечает существование символических чувств и мыслей, действий и ситуаций. Это создает впечатление взаимодействия неживых объектов с подсознанием, что и создает повторяющиеся символические ситуации (остановка часов после смерти их владельца или же падение картины, сопровождающее смерть).

Существуют также коллективные символы, примером которых Юнг считает религиозные образы. Верующие считают их возникновение божественным – через «откровения». На самом же деле, в противоречие скептикам, Юнг говорит о том, что первоисточник религиозного сокрыт под покровом многолетней работы прошлого, что и дает им нечеловеческое происхождение. В действительности же они есть «коллективные представления», порожденные первобытными снами и мифами, творческими фантазиями, являющимися спонтанно.

Архетип в символике сновидений.

Когда идет речь о серии навязчивых снов или о снах с ярко выраженной эмоциональной окраской, по мнению Юнга, мы должны принять во внимание явление, впервые обнаруженное и откомментированное Фрейдом, заключающееся в частом попадании в сновидения элементов, не принадлежащих личности сновидца и никак не соотносимых с его опытом. Эти элементы Фрейд назвал «останками древности» и они представляют собой образные мысли, объяснение присутствия которых нужно искать вне жизни сновидца, - в когда-то прочитанных им книгах, увиденных эпизодах и так далее. Они также могут быть и первозданными, врожденными и унаследованными от первобытных людей формами разума. Здесь как раз речь идет о проявлениях коллективного бессознательного в наших снах, - коллективного бессознательного, выраженного в коллективных представлениях, образах и мифологических сюжетах. Эти так называемые Фрейдом «останки древности» Юнг называет «архетипами» или «первообразами», как уже говорилось выше.

«Архетипы», - пишет здесь Юнг, - «не порождаются нашим сознанием, мы не понимаем их и потому приходим в изумление при появлении их в нашем сознании. В сущности, они представляют собой заложенные инстинктом устремления, такие, как у птиц к гнездованию, а у муравьев к устройству упорядоченных поселений». Он также отделяет инстинкты от архетипов, говоря, что инстинкты – это физиологические потребности, воспринимаемые органами чувств. То же, что может проявлять себя в наших фантазиях и имеет символически-образную форму – это архетипы. Никто не знает, как они появились и как могут появляться даже там, где исключена возможность прямой или перекрестной передачи подобной информации по наследству.

Далее Юнг приводит пример архетипа, одного из самых сильных по его мнению: это общая идея о Христе-Спасителе, относящаяся к всемирной и дохристианской теме героя-избавителя, который, будучи съеден чудовищем, появляется чудесным образом опять, победив проглотившее его чудище. «Когда и как появилась эта идея», - пишет Карл Густав, - «никто не знает. Мы даже не знаем, как подступиться к этой проблеме. Очевидно одно: каждое поколение, судя по всему, воспринимает эту тему как предание, дошедшее от прадедов. Таким образом, мы смело можем предположить, что «начало» было заложено в те времена, когда человек не осознавал, что у него есть миф о герое, - то есть тогда, когда он еще не мог сознательно размышлять о том, что произносит вслух». Фигура героя, по мнению Юнга, это тоже архетип, существующий с незапамятных времен. Он отмечает также важность появление архетипов у детей, поскольку они еще не имели прямого доступа к данным темам.

«Равно как и инстинкты, схемы коллективной мысли являются по отношению к человеческому разуму врожденными и унаследованными», - пишет Юнг. Первобытные люди делают многое неосмысленно, не понимая значения своих действий. Именно поэтому Юнг делает вывод о том, что психика - гораздо больше и шире сознания. А сознание заполняется нами по мере жизни и приобретения опыта. Характерные мысли, всеми понимаемые жесты, многие позы следуют шаблонам, сложившимся задолго до обретения человеком способности к рассудочному мышлению. «Таким образом, архетипы – это не просто устоявшиеся шаблоны мышления», - пишет Юнг, - «это динамичные явления, проявляющиеся в форме импульсов столь же спонтанных, как и инстинкты». Часто очень какое-то действие или состояние является следствием долгой работы архетипа с подсознанием человека, искусно выстроившего цепочку обстоятельств, обусловивших кризисную ситуацию сознания.

«Ранее было широко распространено поверье, что сны – это предсказание будущего, в этом их роль», - пишет Юнг. В древности и в средние века сны использовались для медицинских прогнозов. Это надо принимать во внимание, ибо такое часто имеет место быть, - считает автор. Сознание может пребывать в неведении, в то время как подсознание уже сделало свои выводы, которые и отобразились в сновидении. Складывается даже впечатление, что подсознание способно анализировать факты и строить умозаключения, подобно сознанию. Зачастую это возможно даже именно ввиду отсутствия осознанной информации, - считает Карл Густав. Он имеет ввиду здесь то, что подсознание зачастую мыслит интуитивно. Архетипы же могут действовать по собственной инициативе и обладают собственной специфической энергией. Это позволяет им самостоятельно осмысливать ситуацию в присущей им символической форме и вмешиваться в нее, порождая мысли и импульсы. Как и комплексы, они могут появляться и исчезать по собственной прихоти, мешая нашим осознанным намерениям или видоизменяя их. «Энергетику архетипов», - пишет Юнг, - «можно почувствовать по особому очарованию, сопровождающему их появление, они будто бы завораживают. Архетипы дают жизнь мифам, религиям и философским концепциям, воздействующим на целые народы и разделяющим эпохи». Мифы можно интерпретировать как ментальную терапию от страданий и волнений всего человечества – голода, войн, болезней, старости и смерти.

«Чем больше мы изучаем происхождение «коллективных образов», тем больше мы наталкиваемся на переплетение нескончаемых архетипических структур, не осмысленных до прихода современной эпохи», - пишет далее автор. Раньше люди не задумывались над окружавшими их символами, поскольку они попросту являлись частью их жизни, а их вдохновляющее действие было неосознанным. То есть сначала к совершению «дел» человека подталкивали неосознаваемые им факторы, и прошло много времени, прежде чем он начал задумываться над причинами, побуждающими его к действию.

«И еще больше времени понадобилось, чтобы прийти к абсурдной идее о том, что он все делает сам, то есть его разум не воспринимает никаких побуждений, кроме собственных», - пишет Юнг. Предрассудком современного человека, по его мнению, научившегося работать без песнопений и барабанного боя, вводивших его ранее в гипнотическое состояние готовности к работе, научившегося обходиться без ежедневных молитв о Божьей помощи, - является девиз: «Воля решает все». Невидение руководящих человеком неконтролируемых им сил все менее дает ему возможность разобраться в самом себе, - считает Юнг. Его Боги и демоны не исчезли, а лишь получили другие имена. Теперь людей одолевают смутные предчувствия, неуемность и психологические осложнения, а также множество пристрастий и неврозов. «Сознание цивилизованного человека», - пишет Юнг, - «это часть психики, надежно отделившаяся от первичных инстинктов, которые, впрочем, никуда не делись. Они лишь утратили контакт с сознанием и вынуждены напоминать о себе окольными путями, например, через симптомы невроза, через сны или такие неожиданности как забывчивость, оговорки, безответственное поведение». Таким образом, Юнг делает вывод о том, что современный человек не является хозяином своей души и судьбы, поскольку не имеет представления о путях, которыми он приходит к какому-либо выбору и не может контролировать свои эмоции и состояния. Эти неосознаваемые факторы существуют благодаря самостоятельности архетипов. Современный человек защищает самого себя от столкновения с собственной раздвоенностью путем создания системы изолированных участков, где он размещает в определенном порядке все с ним происходящее и, тем самым, они хранятся в разных ящичках и не пересекаются. Это Юнг называет «ящичной» психологией.

Далее в этой главе автор рассуждает о роли мифов в психологии человека и о происхождении самих этих мифов. Роль религиозных символов, Юнг считает, заключается в том, чтобы сделать жизнь людей осмысленной. «Именно ощущение глубокого смысла существования на Земле», - пишет он, - «возвышает человека над банальным потребительством». Тут он приводит пример апостола Павла, он говорит, что если бы Павел считал, что он простой странствующий ковровщик, он бы не стал тем, кем он стал. «Его полная смысла жизнь», пишет Юнг, - «опиралась на внутреннюю убежденность, что он посланник Господа и этот миф, овладевший им, выделил его из простых ремесленников». Любой подобный миф полон символических деталей, которые никто не выдумывал, а они были на самом деле. Миф о богочеловеке был создан за века до рождения Иисуса, которого захватил этот образ и вырвал из обыденной жизни. «Своим рождением мифы обязаны обычному рассказчику преданий и его снам, а также людям, действующим и живущим вдохновенно», - говорит автор, - «но, увы, человеческий разум дорос до предположения, что мифы – это не более чем преувеличенные предания о подвигах былых царей и вождей. В древности мифы сочлись слишком невероятными, чтобы верить в них, поэтому им и придалась приемлимая для всеобщего понимания форма. То же и со сновидениями, - встречающиеся в них образы и символы не воспринимаются, считаясь причудами подавленного содержания психики». Символы направляют нас в непривычном для сознания направлении, будучи связаны либо с бессознательным, либо не с полностью осознаваемым. А для ученого ума нет ничего хуже символических идей, - они не удовлетворяют логического мышления. Трудность здесь, по мнению автора, заключается в том, что хотя сам факт этих явлений неоспорим, но, тем не менее, он не может быть сформулирован рационально. Нет ничего уязвимее научного построения, ведь это только эфемерная попытка объяснить несколько фактов, а не вечная истина.

Значение символов.

Здесь Юнг начинает с того, что проводит параллели между символами культуры и «естественными» символами. «Естественные символы возникают из подсознательного содержимого психики и представляют собой бесчисленные вариации основных архетипических образов», - пишет он. Во многих случаях можно проследить их развитие вплоть до пракорней, то есть идей и образов, встречающихся в древнейших источниках, дошедших нам от первобытных обществ. Символы культуры же обычно использовались для выражения «вечных истин» и до сих пор используются так во многих религиях. Пройдя сквозь множество превращений и даже через долгий этап сознательной лепки, культурные символы стали коллективными образами, принятыми цивилизацией. «Эти символы стали частью общечеловеческой культуры», - пишет Карл Густав, - «но, тем не менее, они сохраняют значительный заряд своей первоначальной трепетности и вызывают у некоторых людей сильный эмоциональный отклик, поскольку сходны с предубеждениями по своей манере воздействия». С символами культуры нужно также считаться, поскольку, когда их подавляют или не принимают, в подсознании исчезает их специфическая энергия, что ведет к непредсказуемым, в основном, - к деструктивным  последствиям. «Даже те склонности, которые могли бы оказаться благотворными, превращаются в демонов, будучи подавленными сознанием», - пишет автор.

Современный человек, по мнению Юнга, не понимает, насколько «рационализм» в мышлении уничтожил его способность к восприятию символов и идей божественного, и отдал его во власть психического «ада», освободив от «предрассудков», рационализм лишил человека его духовных ценностей, - считает он. Здесь Юнг все это связывает даже с мировыми катаклизмами и изменениями, происходящими в мире, - полная дезориентация и распад, разрушение образов и ценностей, - угрожают всему миру, что уже выразилось в ряде конфликтов и войн. «Антропологи уже не раз описывали», - говорит Юнг, - «что происходит с обществом дикарей при столкновении их духовных ценностей с воздействием современной цивилизации. У них утрачивается интерес к жизни и нарушается ее уклад, а сами они морально опускаются». По мнению автора, мы сейчас находимся в таком же положении. Мы сняли со всех вещей покров таинственности и богосиянности, - ничто более не свято. «Продвинутое» сознание современного человека лишило себя средств усвоения вспомогательных импульсов, исходящих от инстинктивного и подсознательного. Ранее же в качестве таких средств усвоения и соединения служили символы божественного, святость которых признавалась всеми.

Два главных архетипических образа: «Великой Матери», воплощавший Мать-Землю, и образ «Духа», отца всего сущего, - потеряли свою значимость и силу. Ранее им поклонялись посредством всевозможных ритуалов, а теперь они стали абстрактными и отвлеченными понятиями. По мере развития наук, наш мир становится все менее человечным, и человек ощущает себя потерянным в космосе, поскольку его связи с природой разорваны, а эмоциональное «подсознательное единение» с явлениями природы утеряно. Мы перестали верить в магические заклинания, почти не осталось табу и подобных им запретов. Но, тем не менее, - констатирует автор, - во многих из нас осталось жить то, что мы называем «предрассудками», «суеверием» и «устаревшими стереотипами», что доказывает, опять же, связь с природными присущими нам архетипами. Однако архетип умирает, если не существует его эмоциональной окраски, а, будучи заряжен эмоциями, - образ приобретает трепетность. Таким образом, можно сказать, что архетипы оживают только тогда, когда мы терпеливо пытаемся разобраться в том, почему они что-то значат для человека. Можно собрать полную информацию о таких архетипах, как анима и анимус, мудрец, Великая Мать, а также информацию о всех святых и пророках, но нет смысла рассуждать о них тому, у кого эти молчаливые образы не приводят в трепет душу и сердце. «Определяющее значение имеют не сами эти слова», - говорит автор, - «а их взаимодействие с сознанием и подсознанием человека». Поэтому присущая нашим сновидениям функция генерации символов, по мнению автора, является попыткой привести первобытный разум в наше сознание (являющееся по отношению к нему более высоким и видоизмененным состоянием). Много веков назад этот изначальный разум и составлял всю индивидуальность человека, но по мере развития сознания, этот разум утрачивал контакт с изначальными пластами психической энергии. «Тем не менее», - говорит Юнг, - «подсознание сохранило свои первобытные черты, характерные изначальному разуму, и пытается выразить их в иллюзиях, сновидениях, фантазиях, архаичных мыслеобразах и основных инстинктах». Этим и обусловлен страх людей при столкновении с подсознанием, - в нем содержится слишком мощный энергетический заряд. Ведь посредством сновидений ребенок проходит все стадии эволюции человеческого разума, приобретает навыки в виде примитивных инстинктов, подобно тому, как человеческий зародыш проходит через стадии, повторяющие эволюционный путь от низших форм жизни к человека. И чем более подавлено это содержимое подсознания, - пишет Юнг, - тем сильнее оно охватывает личность в форме невроза.

«Комплекс» и миф (доктор мед. В.М.Кранефельдт)

«С таким же успехом, с каким Фрейд говорит об отце и матери, можно говорить о мужском и женском, о солнце и луне, о дне и ночи, жизни и смерти, логосе и эросе, любви и ненависти, о необходимости и свободе, о добре и зле, о духе и жизни, принципиально ничего не меняя в этом смысле, поскольку эти двойственные формулы осмыслены не предметно, а символически» - сообщает в своей статье доктор Кранефельдт. Символическое понимание связано не только с парами противоположностей, символы всегда аппелируют к фантазии. А выбор образа и есть то, что характеризует психоанализ.

«Небезразлично, каким путем находит свое выражение дуализм, в каких представлениях и у кого он проявляется. Кто осмысляет дуализм в образе родителей, тот сам оказывается в роли ребенка», - сообщает далее Кранефельдт. Все психологические теории ничем не помогают миру. Лишь безграничная готовность к символу создает внутреннее предисловие для того, чтобы найти путь к смыслу собственной жизни, ставшему неопознаваемым, «непереживаемым» в бессмыслице невроза, - считает он.

Отношения в сновидении совершенно не отличаются от отношений «действительности». Последняя тоже имеет всегда два аспекта, являясь одновременно и реальностью, и возможным символом, так же как сновидение отображает психологический или «реальный» факт и содержит в себе символику обеих данностей.

Фактически, психологическое разделение на противоположности, на Инь и Янь, может произойти где угодно и на любой ступени – просто потому, что они имеются повсюду, причем не только в качестве частного содержания, на которое ставят клеймо стороны противоречия. Человек из-за простого незнания противоречивого, с которым он повсюду сталкивается, может привязаться к любому возможному в смысле вытеснения содержанию и в результате вызвать обратную динамику психологии вытеснения. В противоположность содержанию, стесненному частностями, абстрактная неопределенность подлинной и великой символики выступает во всем своем неисчерпаемом изобилии содержаний.

«Комплекс  следует «не позади сознания», а «впереди мифа»», - пишет Кранефельдт. То есть психологическое положение вещей может «мифологически» отображаться в той или иной форме. Этим он поддерживает Юнга с его анализом сновидений и подтверждает все выраженное Карлом Густавом в его книге о символике сновидений.

Извечные символы.

Далее в своей работе мне представляется важным привести здесь отрывки из книги Джозефа Л.Хендерсона «Древние мифы и современный человек», где он пишет о том, что история первобытных времен переосмысливается сегодня заново, посредством анализа символов, образов и мифов, дошедших до нас из глубины веков и переживших древнего человека, это происходит благодаря открытиям Карла Густава Юнга о символике сновидений и существования коллективного бессознательного, как пласта образования психики, общего у всех людей.

«Чем дальше археологи продвигаются вглубь веков, тем больше мы понимаем», - пишет Хендерсон, - «что важны не сами исторические события, а оставленные ими следы – изваяния, рисунки, храмы и языки, повествующие нам о старинных верованиях». Также многие символы открывают нам филологи и историки религии, переводя эти верования на язык понятных современных идей. Много символов вводится в употребление антропологами культуры. Они показывают нам, что в ритуалах и мифах маленьких племенных сообществ, существующих, не меняясь столетиями, на задворках цивилизации, можно обнаружить композиции все тех же символов, используемых современным человеком.

Читая мифы Древней Греции или сказания американских индейцев, мы не обнаруживаем какой-либо связи между ними и нашим отношением к «героям» или происшествиям современности, но, между тем, такая связь существует, - считает Джозеф Хендерсон, - и символы, в которых она выражается, не потеряли своего значения для человечества.

Хендерсон поддерживает Юнга в его мнении о том, что человеческий разум обладает собственной историей, а психика сохраняет множество следов от предыдущих стадий своего развития. Более того, по мнению автора, - содержимое подсознания оказывает формирующее воздействие на психику. «Сознательно мы можем его игнорировать, но подсознательно мы реагируем на него и на ту символическую оболочку, включая сны, в которой это содержимое преподносится», - пишет Хендерсон, подтверждая, что если в течение длительного периода времени последовательно изучать все сны человека, то можно обнаружить, что их символика образует некую осмысленную композиию.

Аналогии с сюжетами древних мифов, возникающие в сновидениях современных людей, вовсе не поверхностны и не случайны, по мнению автора. Он пишет, что они возникают, потому что подсознательная часть разума современного человека сохраняет способность создания символов, некогда находившая свое выражение в верованиях и ритуалах первобытных людей.

«Мы зависим гораздо больше, чем мы думаем, от посланий, которые получаем с помощью таких символов, оказывающих воздействие и на наши убеждения, и на поведение», - говорит Хендерсон, приводя пример известного каждому христианину традиции празднования Рождества. В этот праздник, по его мнению, наружу выплескиваются наши чувства по поводу мифологического рождения ребенка-полубога, даже если мы не верим в непорочное зачатие Христа или вообще не являемся верующими. Но здесь, сами того не подозревая, мы сталкиваемся с символикой возрождения. Это отзвук безмерно более древнего празднества солнцестояния, несущего надежду обновления задержавшегося зимнего пейзажа, обычного для северного полушария Земли. Какими мы бы ни были умудренными, - нам нравится этот символический праздник, также как и симпатичная пасхальная традиция красить яйца и дарить подарки от имени кролика, в которой все из нас участвуют с удовольствием, не только дети, - отмечает Хендерсон. «Но понимаем ли мы смысл своих действий в такие праздники, видим ли мы связь между историей рождения, смерти и воскрешения Христа и народной символики Пасхи?», - задает такой вопрос автор, констатируя факт того, что верующие нуждались в повторяющемся обещании воскрешения, и как раз это, по его мнению, и символизируют пасхальные яйца и кролик.

Эти два приведенных им совершенно разных примера, по его мнению, показывают нам как нельзя лучше то, что современный человек до сих пор продолжает реагировать на глубинные психические воздействия такого рода, которые значат для него не больше, чем сказки или суеверия необразованных народностей. И чем пристальней изучаешь историю символов и их роль в жизни различных культур, тем больше убеждаешься в том, что они несут с собой обновление, - считает Хендерсон.

Герои и творцы героев.

В этой главе своей книги Джозеф Хендерсон рассказывает о самом распространенном и наиболее часто встречающемся у людей мифе о герое. Он констатирует факт того, что этот миa встречается и в классической мифологии Древней Греции и Рима, и в средневековье, и на Дальнем Востоке, и среди нынешних первобытных племен. Появляется этот миф также и в наших снах, и его будоражащая притягательность, по мнению автора, очевидна, также как менее очевидно его психологическое значение, но оттого не менее значимо.

Все героические мифы совсем не похожи в деталях, но весьма сходны по структуре, несмотря на то, что они создавались в местностях и у народов, никак не контактирующих между собой, - констатирует автор. И каждый раз мы читаем о чудесном рождении героя в семье скромного достатка, о ранних свидетельствах его нечеловеческой силы, о быстром продвижении к славе и власти, о его битвах с силами зла и разгроме их, о впадении героя в гордыню и его гибели из-за предательства или в результате «героической» жертвы. Во многих из этих историй первоначальная слабость героя уравновешивается появлением сильнейших покровителей, опекающих героя и облегчающих ему решение его сверхчеловеческих задач, с которыми невозможно справиться без их помощи.

Все эти божественные персонажи, по мнению автора, являются на самом деле олицетворением целостной психики, более глубокой и полной самобытности, служащей для индивидуального эго источником нехватающей ему силы. Их особая роль позволяет нам предположить, что основное значение героического мифа состоит в развитии индивидуального самосознания, то есть в осознании своих слабых и сильных сторон с тем, чтобы подготовиться к преодолению нелегких жизненных трудностей. Но как только мы справляемся с первым серьезным испытанием и вступаем в фазу зрелой жизни, героический миф теряет для нас свое значение, символическая смерть героя знаменует, таким образом, достижение зрелости, - считает Джозеф Хендерсон, - а эволюция образа героя отражает каждую стадию развития человеческой личности.

Также автор констатирует существование в наших снах и мифах существование Тени, которая, по его мнению, отбрасывается сознающим разумом индивидуума, и содержит спрятанные, подавленные и неприятные (или низменные) стороны его личности. Но эта Тень представляет собой не просто противоположную сторону сознательного эго, а, подобно тому, как оно содержит неприятные и деструктивные установки, так и Тень может иметь хорошие качества, нормальные инстинкты и созидательные импульсы. В действительности эго и Тень, хотя и разделены, но неразрывно связаны друг с другом, - во многом это аналогично переплетению мысли и чувства, - пишет Хендерсон.

Эго, тем не менее, находится с Тенью в конфликте, который доктор Юнг назвал «битвой за освобождение». В борьбе первобытного человека за обретение сознания этот конфликт выражался в противоборстве архетипического героя с космическими силами зла в обличье драконов и других чудищ. В развивающемся же сознании индивида образ героя олиетворяет средство, с помощью которого нарождающееся эго преодолевает инерцию бессознательного разума и освобождает зрелого человека от регрессивного стремления вернуться к блаженному состоянию младенца – в мир, которым правит мать.

Мифологический герой обычно побеждает в сражении с чудовищем, - констатирует Хендерсон, говоря далее о том, что битва героя с драконом – это более активный вид этого мифа, отчетливее показывающий архетипическую тему триумфа эго над регрессивными тенденциями. Для большинства людей темная или негативная сторона их личности остается подсознательной, герой же, напротив, - должен понимать, что Тень существует и что он может черпать в ней свою силу. Таким образом, чтобы стать достаточно грозным и победить дракона, он должен прийти к согласию со своими деструктивными силами. Другими словами, - прежде, чем эго сможет восторжествовать, оно должно подчинить себе Тень и ассимилировать ее.

В качестве общего правила, - считает Джозеф Хендерсон, - можно сказать, что необходимость в героических мифах возникает тогда, когда эго нуждается в укреплении – например, когда рассудочное мышление не справляется с какой-то задачей, и ему требуется опора на источники силы, находящиеся в подсознательной части разума.

Архетип посвящения.

В данной главе своей книги Хендерсон говорит о том, что в психологическом смысле образ героя нельзя рассматривать как идентичный самому эго. Его лучше описать, по его мнению, как символическое средство, которым эго отделяет себя от архетипов, порожденных родительскими образами в раннем детстве. Здесь он приводит в пример предположение Юнга о том, что каждое человеческое существо изначально имеет чувство целостности – могущественное и завершенное ощущение Самости. И из Самости, охватывающей всю психику, возникает индивидуальное самосознание, которое формируется по мере роста личности, - говорит он. Но это выделение – болезненный процесс, который не может не ущемлять изначальное чувство целостности, и поэтому эго приходится постоянно восстанавливать свою связь с Самостью, чтобы психика оставалась здоровой.

Героический миф же, по мнению автора, является первой стадией видоизменения психики, в ходе которого эго старается достичь относительной самостоятельности от изначального состояния целостности, но он не дает гарантий того, что этот выход на волю произойдет, а только показывает, какие условия необходимы, чтобы это освобождение состоялось, так как без этого эго не сможет осознать себя. Затем остается осмысленно поддерживать и развивать эго сознание с тем, чтобы не бесцельно прожить жизнь и почувствовать, что выделяешься из массы.

Далее он переходит к обрядам посвящения (инициации), имевшим место в античной истории, а также и у современных первобытных племен. Проходя через эти обряды, юноши и девушки расстаются с родителями и поневоле становятся членами клана или племени. Поскольку насильственное отторжение от мира детства принесло бы ущерб изначальному родительскому архетипу, то это зло обращают во благо через целительный процесс включения в жизнь общины, - считает Хендерсон. Таким образом, можно сказать, что община исполняет притязания ущемленного архетипа и становится своего рода вторым родителем, которому молодежь первоначально приносится в символическую жертву, знаменующую возрождение к новой жизни. В этой драматической, по мнению Юнга, церемонии, очень похожей на жертвоприношение силам, которые могут забрать молодого человека к себе, Джозеф Хендерсон усматривает то, что силу действия изначального архетипа нельзя до конца преодолеть, не почувствовав ущербной отчужденности от плодотворных сил подсознания. Это также было продемонстрировано, по его мнению, и при рассмотрении битвы героя с драконом.

В племенных обществах, по мнению автора, именно обряд инициации наиболее эффективно решает эту проблему. Этот обряд возвращает новообращенного к глубочайшему уровню изначальной тождественности матери и ребенка, другими словами, - к тождественности эго и Самости, заставляя его тем самым пережить символическую смерть, в которой его индивидуальность временно распадается, растворяясь в коллективном подсознательном. Затем его выводят из этого состояния через ритуал, символизирующий церемонию нового рождения. Так эго впервые по-настоящему становится неотъемлимой частью общины, представленной тотемом, кланом или племенем, или же сочетанием всех трех.

Хендерсон отмечает, что в основе ритуала, где бы он ни встречался, - в племенных общинах или в более сложных сообществах, - неизменно лежит обряд смерти и возрождения, являющийся для новообращаемого «обрядом перехода» от одной стадии жизни к другой: от детства к отрочеству или от отрочества к юности, а затем к зрелости.

Воздействие посвящения не ограничивается лишь психологией юности. Автор говорит далее о том, что на протяжении всей жизни человека каждая новая фаза развития сопровождается повторением изначального конфликта между притязаниями Самости и эго. Он также говорит о том, что обычно этот конфликт выражается наиболее сильно в стадии перехода человека от ранней зрелости к средним годам (Юнг даже говорил о том, что необходимо разделять «психологию юности» и «психологию зрелости», различия которых и привели его впервые к отделению от Фрейдовской психологии и заставили задумать о ее несостоятельности, поскольку то, что действовало на молодых, - к более зрелым было неприменимо). По мнению же Хендерсона переход от средних лет к старости вновь создает необходимость в утверждении различия между эго и психикой в целом: героя в последний раз призывают здесь заступить за эго-сознание перед лицом приближающегося растворения в смерти.

Эти критические периоды требуют, по мнении Хендерсона, большего осмысления и духовных усилий, чем в юности. Поэтому архетип посвящения в возрасте сильнее активизируется в религиозном направлении, - говорит он. Архетипические модели инициации такого рода, известные с древних времен как «мистерии», пронизывают фактуру всех церковных ритуалов, исполняемых при рождении, бракосочетании или смерти и отличающихся особым богослужением.

Исследуя посвящение, - по мнению автора, - как и при исследовании героического мифа, следует поискать примеры их в субъективном опыте современных людей, особенно тех, кто прошел через сеансы психоанализа. Вовсе не удивительно, говорит он, что в подсознании пациентов, обратившихся за помощью к врачу, специализирующемуся на психических нарушениях, можно обнаружить образы, воспроизводящие основные известные из истории модели инициации. В пример он приводит здесь то, что у молодых людей наиболее распространенной из них является модель сурового испытания на силу и выносливость.

Хендерсон также выделяет одно бросающееся в глаза отличие между героическим мифом и обрядом инициации. Типичный героический персонаж выбивается из сил, чтобы достичь амбициозной цели и, в конце концов, приходит к ней, пусть даже ценой немедленного наказания или смерти за свою гордыню. В противоположность этому, - в обряде посвящения новообращаемого призывают отказаться от амбиций и всех желаний и покориться своему суровому испытанию. Он должен даже желать участвовать в испытании, не надеясь на успех, - то есть фактически он должен быть готовым к смерти. И хотя видимая сторона испытания может быть мягкой (длительный пост, лишение зуба, нанесение татуировки) или мучительной (боль от обрезания и других увечий), - цель всегда одна: вызвать символическое переживание смерти, из которого может возникнуть символическое переживание нового рождения. Здесь автор приводит в пример высказываемое ранее многими предположение о том, что у женщин менструальный цикл фактически может играть основную роль в инициации, поскольку пробуждает в них глубочайшее ощущение покорности перед действием животворящей природной силы, и поэтому она охотно и целиком отдается своей женской функции, подобно тому как мужчина включается в отведенную ему роль в жизни общины.

 Также в этой своей книге «Древние мифы и современный человек» Джозеф Л.Хендерсон упоминает сказку о «Красавице и чудовище», которая, по его мнению, говорит нам о том, что женщина (молодая девушка) должна оторваться от своего отца, чтобы продолжить дальше свою жизнь. Она должна раскрыть свою индивидуальность посредством раскрытия своей женской природы и отдачи ей: Красавица должна полюбить Чудовище, чтобы далее раскрыть в нем человеческие качества, - или, по Юнгу, его женскую часть души, - аниму.

Символы трансцендентности.

Хендерсон также упоминает в своей книге о так называемых символах трансцендентности. Он говорит о том, что они относятся к наиболее ранней из известных священных традиций, которая также связана с переходными периодами в жизни человека. Назначение этих символов не в том, чтобы включить посвящаемого в какую-либо религиозную доктрину или в коллектив мирской общины. Напротив, они нацелены на потребность человека освободиться от любого слишком законченного, неизменного или окончательного состояния. Другими словами, они имеют отношение к освобождению, или, как сам автор называет его, - к трансцендентному преодолению любых заданных моделей и шаблонов существования по мере продвижения индивида к очередной, более зрелой или более высокой, стадии своего развития.

Автор напоминает нам, что ребенок обладает чувством завершенности только до поры начала проявления самосознания, у взрослого же человека чувство завершенности достигается через соединение сознания с подсознательным содержимым разума. Из этого союза возникает, используя термин Юнга, «трансцендентная функция души», посредством которой человек может достичь своей высочайшей цели: полной реализации потенциала своего индивидуального «Я».

Таким образом, можно сказать, что «символами трансцендентности» являются те символы, которые олицетворяют усилия человека по достижению этой цели. С их помощью содержимое подсознания может стать доступным осознающему разуму, и. кроме того, они сами по себе являются активным выражением этого содержимого.

Они разнообразны по форме. Хендерсон говорит о том, что где бы мы их ни встретили – в истории или в снах современных людей, проходящих через переломную стадию жизни, - всюду ощутимо их значение. Самый архаический уровень этой символики включает в себя шамана-знахаря, чьи магические знания и полеты интуиции характеризуют его как первобытного  мастера посвящения. Его могущество заключается в приписываемой ему способности покидать свое тело и летать по вселенной подобно птице. В этом случае птица – наиболее подходящий символ трансцендентности. Она олицетворяет собой особую природу интуиции, действующей через «медиума», то есть человека, который способен, входя в состояние, близкое к трансу, получать знание об отдаленных событиях или фактах, о которых его сознанию ничего не известно.

Свидетельства о подобных способностях можно обнаружить даже в такой доисторической эпохе, как период палеолита, - говорит Хендерсон, приводя в пример нахождение американским ученым Джозефом Кэмпбеллом во французских пещерах наскальных рисунков, получивших широкую известность. На этих рисунках изображен шаман в трансе, на нем маска птицы, а также рядом видна птица, сидящая на его посохе. Шаманы Сибири, говорит автор, - до сих пор носят подобные птичьи костюмы, и многих из них даже считают зачатыми от птиц.

На высшем же уровне типа деятельности, связанного с инициацией, находятся мастера йоги. Впадая в транс, они уходят далеко за пределы, подвластные обычной мысли.

«Однако одним из наиболее часто встречающихся символов, передающих трансцендентное освобождение, является путешествие в одиночку или паломничество, оборачивающееся духовным странствием, в котором посвящаемый знакомится с сущностью смерти», - пишет Джозеф Хендерсон. Но, отмечает он, - это не смерть в смысле страшного суда или связанного с инициацией испытания силы: это путешествие освобождения, осуществляемое под бережным руководством некоего духа сострадания.

«Современному человеку нелегко понять значение символов, приходящих из далекого прошлого или появляющихся во сне. Еще сложнее увязать с нашими текущими проблемами древний конфликт между символами привязанности и освобождения» - пишет в завершении своей книги автор, говоря о том, что можно облегчить эту задачу, если понимать, что меняются лишь специфические формы этих древних принципов, а не их психическое значение. То есть, с таким же успехом, с каким мы до этого говорили о диких птицах как символах избавления и освобождения, с таким же успехом в наше время мы можем говорить о реактивных самолетах и космических ракетах, поскольку они, по мнению автора, представляют физическое воплощение того же трансцендентного принципа, освобождая нас – хотя бы временно – от гравитации. Также и древние символы привязанности, дававшие ранее стабильность и защиту, теперь могут проявляться в поиске современными людьми экономической безопасности и социального благополучия.

Далее Хендерсон заговаривает о дуализме, уже упомянутым выше доктором Кранефельдт: «Любой из нас, конечно, видит постоянно возникающий в жизни конфликт между бесшабашностью и дисциплиной, грехом и добродетелью, свободой и безопасностью. Но это только слова, описывающие беспокоящую нас двойственность, объяснение которой, возможно, нам так и не удастся никогда найти», - пишет автор.

Таким образом, Хендерсон заключает, что привязанность и освобождение пытаются найти свою точку соприкосновения в описанных выше ритуалах посвящения. С их помощью индивид или группа лиц могут попытаться объединить конфликтующие и разнонаправленные силы в самих себе и достичь таким образом равновесия в жизни. Но, отмечает он, ритуалы не предоставляют эту возможность нам автоматически, они лишь связаны с определенными этапами в жизни личности или группы лиц, и если не разобраться в них как следует и не изменить в соответствующую сторону свой образ жизни, то, по мнению автора, момент может быть упущен. Ведь инициация – это в сущности процесс, начинающийся с обряда подчинения, за которым следует период привязанности, заканчивающийся обрядом освобождения. «Таким способом любой человек может примирить конфликтующие элементы своей личности и достичь равновесия, которое сделает его по-настоящему человеком, истинным хозяином самого себя», - говорит в завершении своей книги автор.

Заключение.

В заключении своей работы мне представляется интересным привести здесь книгу Марии-Луизы фон Франц о процессе индивидуации, которая, согласно Марии-Луизе, выражается в общеизвестном символе дерева, чей медленный, мощный и естественный рост вписывается в определенную схему духовного роста.

В своей выше обозначенной книге Мария-Луиза также указывает нам на интересный факт того, что то, что доктор Юнг назвал коллективным бессознательным и приписал ему функции высшего сознания, - оно существовало и признавалось интуитивно людьми во все времена: «Греки называли его внутренним Даймоном, в Египте он выражался концепцией души – Ба, а римляне почитали его за «гения», присущего каждому индивиду, в первобытных же общинах его часто считали духом-хранителем, воплощенным в животном или в фетише», - пишет Мария-Луиза.

Автор также рассказывает удивительную, на мой взгляд, историю о существовании племени индейцев наскапи, все еще обитающих в лесах Лабрадорского полуострова. Они живут изолированными семейными группами на большом расстоянии друг от друга и не смогли создать систему племенных обычаев или коллективные религиозные верования и церемонии. У них нет религиозных наставников, нет ритуалов, празднеств или обычаев, в их миропонимании душа человека предстает «внутренним спутником», которого они называют «мой друг» или «Великий человек». Считается, что он обитает в душе и в момент смерти покидает ее, а позднее перевоплощается в другие существа.

«Эти индейцы племени наскапи также придают большое значение своим снам, стараясь выяснить их значение», - сообщает Мария-Луиза. Считается, что посредством этого они могут обрести более глубокую взаимосвязь с Великим человеком, и главная обязанность у членов племени заключается, таким образом, в том, чтобы следовать наставлениям, которые даются ему во сне, и запечатлять затем их содержимое в искусстве. Сновидения дают наскапи полную возможность определить свой путь в жизни, причем не только во внутреннем мире, но и в окружающем их мире природы, - они помогают им предсказывать погоду и оказывают помощь в охоте, от которой зависит их жизнь. По мнению Марии-Луизы фон Франц, они не загрязнены идеями нашей цивилизации и все еще обладают естественным пониманием сущности, названной у Юнга Самостью.

Эти удивительные факты доказывают нам правдивость теории Юнга и даже более, - они говорят о том, что он лишь впервые оформил в научную идею то, что уже давно осознавалось подсознательно у первобытных племен и народов, то есть существовало лишь на уровне восприятия и интуиции.

Все приведенные выше работы доктора Юнга и ряда его коллег пытались прояснить роль символотворческой функции у бессознательной части психики человека и наметить некоторые области этой, только что открытой сферы жизни, требующие к себе особого внимания. Мы все далеки еще от понимания подсознания или архетипов – этих подвижных ячеек психики – во всей полноте их проявлений. Как говорилось самим Юнгом и многими из его последователей, - мы, современные люди, слишком привыкли к рациональному объяснению мира и всего существующего и далеко ушли от первобытного человека, умеющего слушать себя и следовать своему внутреннему голосу, а также различать знаки природы. Единственное, что нам сейчас становится понятно – это что архетипы оказывают огромное воздействие на личность, формируя ее чувства, мораль, миропонимание, оказывая влияние на взаимоотношения индивида с другими людьми и, таким образом, на всю его судьбу. Мы также видим, что структура архетипических символов следует структуре целостности индивидуума и что их правильное понимание может иметь целебный эффект. Понятно также, что архетипы могут действовать в разуме человека и как созидательные, и как разрушительные силы. Созидательные – когда они вдохновляют нас на новые идеи, и разрушительные – когда эти же самые идеи застывают, превращаясь в сознательные предубеждения, препятствующие дальнейшим открытиям.

Для Юнга его концепции были обычным научным инструментарием или эвристическими гипотезами, которые могли бы оказаться полезными в исследовании новой обширной области реальности, обнаруженной в результате открытия подсознания – открытия, которое не просто расширило наше мировоззрение, но и фактически удвоило его. Теперь мы всегда должны задаваться вопросом, является ли то или иное явление разума сознательным или подсознательным, а также воспринимается ли «реальное» внешнее явление осознанным или неосознанным путем.

Мощная сила подсознания проявляется, несомненно, не только в клиническом материале, но и в мифологической, религиозной, художественной деятельности и других областях человеческой культуры, связанных с самовыражением. Очевидно, что если все люди имеют общие и врожденные стереотипы эмоционального и рассудочного поведения, названных Юнгом архетипами, то вполне естественно ожидать, что мы обнаружим их плоды в виде символических фантазий, мыслей и действий практически в любой области человеческой деятельности.

Работы Юнга оказали значительное влияние на некоторые направления современных исследований в самых разных областях. Например, в литературоведении оно заметно в таких работах, как «Литература и западный человек» Дж. Б. Пристли, «Путь Фауста к Елене» Готфрида Динера или «Шекспировский Гамлет» Джеймса Кирха. Аналогичным образом юнгианская психология способствовала развитию искусствоведения, что видно в работах Герберта Рида, Аниэллы Яффе, в исследованиях творчества Генри Мура, проведенных Эрихом Нейманом, или в статьях Майкла Типпета о музыке. Использование учения Юнга обогатило также труды Арнольда Тойнби по истории и антропологические – Пола Радина, а также китаеведческие работы Рихарда Вильгельма, Энвана Русселя и Манфреда Поркерта.

Разумеется, это не означает, что специфические черты искусства и литературы, включая их интерпретацию, можно понять исходя только из их архетипической основы. Все эти области управляются собственными законами, и, подобно всем действительно творческим действиям, их невозможно до конца рационально объяснить. Но в сферах действия каждой из них можно различить архетипические стереотипы как некий динамический фон, что показала в своей книге «Символы в изобразительном искусстве» одна из последователей Юнга - Аниэлла Яффе. Зачастую в них распознаются, как и в сновидениях, послания некой, будто бы целенаправленной, эволюционной тенденции подсознания.

«В истории науки много случаев одновременных изобретений или открытий», - отмечает также Аниэлла Яффе. Один из наиболее известных связан с дарвиновским открытием теории происхождения видов: Дарвин изложил свою теорию в большой статье и в 1844 году стал готовить на ее основе фундаментальный трактат. Работая над ним, он получил рукопись от неизвестного ему молодого биолога по имени А.Р.Уоллес. Рукопись фактически излагала теорию Дарвина, только короче и другими словами. В то время Уоллес был на Моллукских островах Малайского архипелага. Он знал Дарвина как натуралиста, но не имел ни малейшего представления о характере той теоретической работы, которую вел тогда Дарвин.

И в том, и в другом случае каждый ученый в процессе творчества самостоятельно пришел к гипотезе, которой суждено было перевернуть все развитие науки. Причем каждому первоначальная идея пришла в виде «интуитивного озарения», и лишь после этого была оформлена документально. Таким образом, похоже, что архетипы действуют как проводники. То, что Юнг назвал синхронно происходящими событиями, является на самом деле чем-то вроде «актов творения во времени».

Можно сказать, что такие «смысловые совпадения» происходят, когда индивиду жизненно важно узнать о чем-то: скажем, о смерти родственника или о каком-то утраченном имуществе. В очень многих случаях такая информация обнаруживалась посредством экстрасенсорного восприятия. Исходя из этого, можно предположить, что аномально редкие явления происходят, когда этого требует жизненно важная ситуация.

Как однажды отметил американский психолог Уильям Джеймс, саму идею подсознания можно сравнить с понятием «поля» в физике. Можно сказать, что подобно некоторому упорядочению частиц, попадающих в магнитное поле, психологические образования так же некоторым образом упорядочиваются в области, называемой нами подсознанием. Если мы сознательно называем что-нибудь «рациональным» или «несущим смысл» и считаем такое «объяснение» удовлетворительным, это, вероятно, вызывается тем, что наше рассудочное объяснение гармонирует с созвездием неких предсознательных образований в подсознании.

Другими словами, наши осознанные представления иногда бывают упорядоченными (или стереотипно структурированы) до того, как станут осознаваемыми. Немецкий математик 18 столетия Карл Фридрих Гаусс описал переживание подобной подсознательной упорядоченности идей. Ему надо было найти одну закономерность в теории чисел, и он обнаружил ее «не в результате упорных исследований, а благодаря, так сказать, милости Божьей. Ответ пришел внезапно сам собой, как молниеносное озарение, и я не мог понять или найти связь между данными, известными мне раньше, с которыми я последний раз экспериментировал, и тем, что породило конечный успех». Французский ученый Анри Пуанкаре еще подробней описал подобное явление. Однажды бессонной ночью он увидел, как в нем сталкиваются математические образы, идеи и представления. Наконец некоторые из них «соединились более устойчивым образом. Ощущение было такое, будто наблюдаешь непосредственно за работой подсознания, причем его деятельность постепенно начинает частично проявляться в сознании, не теряя собственной природы. В такие моменты интуитивно понимаешь, как могу функционировать два эго», - сказал он.

Паули рассчитывал на то, что идеи, связанные с подсознанием, выйдут за «узкие рамки терапевтического применения» и окажут влияние на все естественные науки, изучающие жизнь и все с ней связанное. С тех пор как Паули высказала это предположение, в физике, словно подтверждение тому, стало развиваться новое направление, - кибернетика, занимающаяся сравнительным изучением так называемых контрольных систем головного мозга и нервной системы и механических или электронных информационно-контрольных систем, используемых в компьютерах.

В итоге наука и психология должны в будущем, как сказал современный французский ученый Оливер Коста де Борегар, «вступить в активный диалог».

Таким образом, можно предположить, что данное открытие Юнга и его идеи не образуют целостной «доктрины», а являются началом нового подхода, которому предстоит еще развиваться и расширяться.

Список используемой литературы:

1.    Карл Густав Юнг «Сознание и бессознательное», Москва, издательство «Академический проект», 2007 год.
2.    Карл Густав Юнг «Проблемы души нашего времени», сборник статей и докладов автора, Москва, издательство «Академический проект», 2007 год.
3.    Карл Густав Юнг «Человек и его символы», издательство «Серебряные нити», 2008 год.
4.    В.М.Кранефельдт «Незримые пути разума», www.jagannath.ru/books/download.php?eID=30ab76519ed4c677e99010038
5.    Карл Густав Юнг «К вопросу о подсознании», Москва, издательство «Серебряные нити», 2008 год.
6.    Джозеф Л.Хендерсон «Древние мифы и современный человек», http://luxaur.narod.ru/biblio/2/tr/henderson01.htm
7.    Мария-Луиза фон Франц «Процесс индивидуации», http://www.psyinst.ru/library.php?part=article&id=28
8.    Аниэлла Яффе «Символы в изобразительном искусстве», http://www.coll.spb.ru/public/120.php