Политическая постантропология: итоги семинара

16 марта 2011 года на социологическом факультете прошел очередной научный семинар Центра Консервативных Исследований под руководством профессора Александра Дугина. Темой этого заседания стала политическая постантропология и ее аспекты. Основной доклад на тему «Политический человек и его мутации (сверхчеловеческое и постчеловеческое в политике): политическая постантропология» сделал профессор Дугин, после чего состоялось выступление известного политолога и философа Гейдара Джахидовича Джемаля, а также ряда содокладчиков.

В начале своего выступления Александр Дугин сделал важное замечание, которое рефреном звучало во всем его выступлении: «То, чем (фундаментально) является человек, зависит не от него самого, а от политики». По мнению профессора именно политическая система обладает тем интеллектуальным, концептуальным, образовательным и, наконец, силовым потенциалом, который позволяет конструировать единый и общеобязательный стандарт индивидуума и даже личности в рамках границ юрисдикции конкретной политической власти. Сама же власть, оперирующая с антропологическими моделями общества, базируется на двух краеугольных камнях: нормативной парадигме, перманентно внедряемой в становой хребет социума, и диспозитиве насилия, обеспечивающем это внедрение. Именно здесь зачинается сфера политической антропологии, которая включает в себя не только представление о «политическом человеке», но и представление о человеке как таковом: сначала государство/власть учреждают институт человека, а затем наблюдают за тем, как он соотносится с государством в рамках частного представления о «политическом человеке». То есть учреждение человека предшествует решению о даровании ему или отнятии у него конкретных прав/функций/механизмов принятия решений.

Именно поэтому тип человека и представления о нем будут варьироваться в зависимости от конкретной конфигурации и действий конкретной политической системы. Однако, отмечает профессор Дугин, при всем объеме и качестве тех метаморфоз, которые произошли с образом человека и самим человеком в рамках перехода от политических конфигураций традиционного общества к обществу нового времени, мы все-таки в обеих парадигмах имели дело с различными вариациями «человека политического» или аристотелевского «общественного животного». Сегодня же, в рамках нового фазового перехода, мы столкнулись с совершенно иным явлением. Так, постмодерн не видит базового дифференциала между версиями человека традиционной и модернистской сред: он настаивает на том, что в обоих случаях это «все-таки еще человек».

Но сейчас, по мнению руководителя ЦКИ, начинается совершенно новая парадигма, и, соответственно, возникает фигура «нового человека», которого конституирует постмодерн. Его атрибуты, это: автономизация, деполитизация, микроскопизация, суб- и трансгуманизация. Начинают приобретать субъектность его части: желания, эмоции, настроения и влечения. Начинается не только переход на субиндивидуальный уровень личности, но и его диффузия с другими субиндивидуальными уровнями, формирующая среду «трансиндивидуального». Здесь может быть приведена метафора современного танца: дискотеки, музыкального хаоса в котором «принимают участие» мерно трясущиеся части квазииндивидуальностей. Аналогичные процессы протекают и в политике, ее институтах. Происходит свержение внятных и властных политических установок, отказ от формализации политики, отказ от признания самого наличия власти. Аналогичным образом происходит отказ от самого политического субъекта, на его место встают ризоматические «множества».

В этой ситуации профессор Дугин предложил поставить на место теряющего свои позиции концепта государства концепт «постгосударства». Он автоматически снимает с повестки дня необходимость государства, демонизирует его, настаивает на ликвидации этого института и любых вертикальных симметрий. Государство, если угодно, становится «горизонтальным». И тогда антропологическая картина начинает мутировать синхронно с государством, приспосабливаясь к новым условиям ризоматического бытия, к хаотической системе координат. То же самое, естественно, происходит с образом человека и с самим человеком: от индивидуума «остается» пыль. Ярким примером этого процесса становится электоральная динамика в современной России, которая не имеет даже в сознании самих избирателей внятной телеологии и смысловой нагрузки. Объяснить ее можно только приняв допущение о сознательной, ценностно окрашенной ликвидации структуры Политиического, о  его модерированном изъятии из бытия. В этом есть определенный парадокс: чтобы активно денонсировать Политическое, необходима ярко выраженная политическая воля к его денонсации, так обнаруживается колоссальная нагруженность постмодерна политическим смыслом: властно, нормативно и парадигмально навязчиво реализуется а-политизация антропологического пространства. Фактически Александр Дугин настоял на том, что в постмодерне происходит не аутентичная энтропия Политического, а реализуется конкретный и направленный проект построения политической постантропологии. «Множества» атакуют и подвергают эрозии «Политическое» в его классическом понимании, но делают это не стихийно, а сообразуясь с проектной, волевой телеологией.

И понимание того, что постмодерн реализует свои планы, базируясь на том же императивно-волевом и агрессивно агитационном диспозитиве насилия, который лежал в основе традиционных и модернистских механизмов развертывания поля политики и властных вертикалей, заставляет нас расширить понимание «Политического», включив в него и эти экстравагантные стратегии постполитики. Это понимание политики и Политического в самом широком, в абсолютном смысле. В таком концептуальном поле, сконструированном с поправками на актуальную ситуацию фазового перехода, мы можем  разместить 2 антропологических типа. Первый из них представляет собой ризоматическую субстанцию, чьи маршруты пролегают, в основном, в поле индустрии развлечений, иногда выходя в область постполитики. Но входя в поле (пост)политического, понятого в широком смысле, этот актор может безконфликтно располагать себя только среди хаоса атомарных мини-дискурсов, разрозненных кирпичей некогда целостного здания политической риторики, обломков ее строго обозначенных (ранее) идеологических направлений. Как только такой персонаж сталкивается с целостной и непротиворечивой политической программой или идеологией, его начинает одолевать чувство дискомфорта, находясь в котором, он непроизвольно реализует агрессивные и деструктивные стратегии в отношении обнаруженного объекта.

Нам, основываясь на наших модернистских представлениях, вне зависимости от наступивших условий фазового перехода хочется противопоставить ризоматическому актору фигуру политического солдата. Но эта фигура резюмирует собой только то, что мы включаем в топику классического «Политического». Конечно, такой конфликт в условиях перехода возможен, но даже если он и найдет место для реализации, его исход заранее фундаментально предрешен. А по сути ризоматическим акторам будут противостоять симулякры политического солдата, которые изображают из себя Модерн, но с выхолощенным содержанием.

Из этой ситуации существует, согласно концепции Дугина, два выхода: либо фантасмагорическое отчаяние в стиле позднего Бодрийяра, либо бодрая апология в стиле Делёза. И если признать эту перспективу концептуально состоявшейся, бросить взгляд в материализующееся на глазах пространство «складки» Делеза, мы увидим применение тонкого намека относительно концепта «Политической теологии», располагающегося в теоретическом пространстве Шмитта. Он, в частности, говорил о том, что любая политическая система презентует собой законченную религиозную модель со своей апологетикой, догматикой и богословием. Конечно, в постполитическом пространстве нельзя говорить о полноценной политической теологии и антропологии, но при этом наличествуют диспозитивы влияния, насилия и власти. Кто же является ее актором? В этом нам поможет разобраться концепция «Ангелополиса», то есть предложение перехода от политической теологии к политической ангелологии. Что же такое «город ангелов», ангелополития? Это пространство предположения о том, что политика становится пространством борьбы нечеловеческих сил. Источники активности и власти находятся за рамками антропологии, между собой сталкиваются сущности, находящиеся по ту сторону объективных законов, планов элит и других модернистских факторов влияния.

С обширным комментарием к докладу Александра Дугина выступил председатель Исламского комитета России Гейдар Джемаль. Он отметил, что доктрина политического солдата до сих пор крайне актуальна и пессимизм профессора Дугина может оказаться несколько преждевременным. Однако при этом нельзя исключать фактор трансфигурации политического солдата в солдата теологического, не в шмиттовском, но в религиозном контексте. С другой стороны, необходимо обратить внимание на изначальную, безусловную онтологическую антропологию, в которой можно найти формулировку человека в качестве микрокосма, отражающего макрокосм, ассоциирующегося с Бытием как таковым. Макрокосм в метафорическом смысле отбрасывает  на мир 2 тени: одна из них – сам человек, другая – общество. Человек как микрокосм – это проблематичная субъектная вещь, обладающая свойством оппозиции среде, функция отражения. Общество же представляет собой отражение в чистом виде, в котором нет зазора, сбоя, которое является аналогом души. Бытие в целом в монотеизме имеет точное отождествление с фигурой Сатаны (в том числе такие его артефакты как свет, гармония и красота). И для монотеиста эти вещи подлежат абсолютной борьбе и отрицанию. И главная коллизия, интрига в этом контексте представляет собой перманентное искушение отождествить Бытие с предметом Откровения. Предмет Откровения тоже имеет свою персонификацию, чем еще более усложняет общую картину и создает основу для смешения сфер Бытия и Откровения. Так, например, интрига внутрихристианских конфликтов зиждется на вопросе о том, отождествляется ли фигура Христа с макрокосмом, или представляет собой радикальную оппозитарность этой среде (Бытию).

С точки зрения Ислама Христос является совершенно особенным пророком, несущим фундаментальную нагрузку. Факт наличия в человеке шанса на спасение, то есть сознания, которое представляет собой тот предмет, который может быть спасен. Именно сознание, по мнению Гейдара Джемаля представляет собой свидетельствование «здесь и сейчас» - уникальную точку безвремения. Таким образом, метафизическая картина повествует о борьбе Бытия и Сознания, но не только. Явно наличествует в схватке и такая левиафаническая реальность как общество, с которым вступает в схватку вовсе не одиночный герой-сознание, но те, кто «собрались во имя Мое», то есть церковь. Это уже проблема такой категории как легитимность. Полномочия братства, «джамаата» вести борьбу с Бытием, т.е. полномочия теологических солдат. Для того, чтобы эта инстанция продолжала свою активную деятельность даже в условиях постмодерна необходим инсталляция такой фигуры, как «Новый интеллектуал». Это тот, кто способен говорить о Сатане не как о метафоре, а как об объективной реальности, тот, кто является реальным воином, наносящем удары этой реальности. Именно поэтому «новым интеллектуалом» не может быть клирик, современный клирик не может говорить о Сатане, как об объективной реальности.

Но «новый интеллектуал» - это не фигура, которая возникает сама по себе, для ее появления человек должен соблюсти несколько условий:

1)                 Отречься внутри себя от человека, как от самостоятельной ценности.

2)                 Рассмотреть общество как тень Сатаны

3)                 Отождествить власть с преступниками и преступлением как таковым

4)                 Положить внутри себя отречение от Бытия

5)                 Принять решение об отречении от Блага

Человек с точки зрения г-на Джемаля является инструментом провидения, средством, но не целью. Общество же являет собой тень Сатаны, а значит отраженного вторичного Бытия, которое пожрало собой все, в том числе и тех, кто ранее воскуривал Бытию фимиам, и само Бытие. Общество забрало и смысл, и жизненное время, превращая их в отчужденный капитал. Категория власти также имеет в этой конструкции свое место, она курирует отчуждение и легитимностью не обладает. И, наконец, Бытие в этой картине оппонирует смыслу и сознанию через посредство Блага (в т.ч. и платонического). И только новый интеллектуал может пройти через эти 5 искушений, сообразоваться на базе этих 5ти отрицаний и сразиться с Сатаной.

Также в дискуссии принял активное участие постоянный эксперт ЦКИ доктор исторических наук, ведущий эксперт центра проблемного анализа и государственного проектирования. По его мнению человек и политика в постмодерне могут быть поняты через метафору о Големе. Именно сюжет создания искусственного человека лежит в основе феноменов постполитики. Человека с помощью современных технологий можно создать, разобрать на части, сконструировать нации и генетически преобразовать их. Также существуют различные проекты по улучшению возможностей человека, чье (возможностей) распределение в обществе будет рождать новые формы неравенства. Уход от традиционной модели подчинения логоса и плоти духу, несомненно, привел к формированию политики «интересов», а затем и к политике «игры», в том числе и с образом человека как таковым. Сегодня на наших глазах сталкиваются «Адам» и «голем», и исход этого столкновения остается открытым.

Следующий содоклад презентовал в рамках ЦКИ аспирант социологического факультета МГУ Александр Бовдунов. Он был посвящен теме «Сверхчеловек в американской политической традиции». По мнению эксперта, несмотря на всю насыщенность американской культурно-политической среды концепциями, восходящими к Ницше, их интерпретации и восприятие настолько далеки от корректного, что лучше их не касаться. К тому же, базовые мировоззренческие установки европейского и американского сознаний фундаментально отличаются друг от друга. Внимание нужно сосредоточить на реальности американского общества, его истории и мифологической структуре.  В этом может хорошим подспорьем служить работа «Миф об американском супергерое» (Lawrence J.Sh., Jewett R. The myth of the American superhero. 2004). Через анализ этой и аналогичных работ, согласно мнению Александра Бовдунова, становится ясно, что внешняя «демифологизированность» Америки скрывает под собой механизм управления этим обществом, которое реализуется через мощные и укорененные мифологические структуры американского сознания. Анализ многочисленных дискурсов, размещающих себя в поп-культуре и народных сюжетах показывает, что стержневым мифом американского воображения является именно миф о сверхчеловеке. В частности этот результат стал возможен к получению, благодаря использованию концепции «мономифа» Джозефа Кэмпбелла. В большинстве случаев этот миф о супергерое манифестирует себя через сюжет о его ресоциализации и интеграции в общество, что указывает на укорененность этого сюжета в представлении об архаических процедурах инициации, направленных на получение полноценного человеческого статуса. Свои истоки мономиф о супергерое черпает из протестантского эсхатологического мифа.

Этот факт, в частности, обнаруживается, когда люди непричастные к американской культуре воспринимают историю супермена едва ли не как пародию на Евангелие, в рамках которой отец посылает на землю своего сына, чтобы тот спас человечество. Интересно, что влияние «мифа супергероя» скачкообразно возрастает в эпоху Великой депрессии. Кроме того, даже американские президенты мыслятся массами как воплощение американского мономифа (отличным примером в этом плане служит Теодор Рузвельт). Здесь докладчик отметил, что ряд исследователей даже проводят параллель между фигурой Рузвельта и идейной нитью Ницше. Другим интересным моментом, отметил эксперт, является то, что в момент основания США, преобладающей идеей, витавшей среди переселенцев, была не индивидуалистическая стратегия личного обогащения, а комуннитаристский дух, в центре внимания которого находилось понятие общего блага (блага одного коллектива – протестантской общины).

Сегодня становится очевиден весь объем и вся активность трансляции мономифа о супергерое мировой поп-культурой.

Следующий доклад «Рождение идеи из духа политики» сделал представитель философского факультета РГГУ Артур Дугин. Докладчик, предваряя выступление, сообщил о том, что основное внимание в рамках своего сообщения он посвятил диалектике, соотношению таких понятий, как «человек» и «риск». Отсылая собравшихся к своему последнему выступлению, посвященному драматичному столкновению субъекта с омертвевшей и холодной объективной реальностью,  Артур Дугин констатировал тот факт, что риск западного человека преимущественно заключается в том, что последний недостаточно состоялся в рамках описанной модели. Именно поэтому, при его столкновении с представителями незападного мира, в котором подобное субъект-объектное размежевание еще не произошло, западный человек чувствует опасность, «заговор» объектной реальности, которая может зайти к нему со спины. Именно поэтому у современных американо-европейских философов наблюдается такое горячее стремление «очистить» субъекта от любых следов наличия объектной реальности. Но в таком случае, даже при условии успешного выполнения такой операции, перед субъектом все равно остается риск обнаружения своего собственного бессознательного, которое ведет против его конституции подпольную, партизанскую борьбу.

Завершающий доклад на тему «Биополитика и электронная демократия» сделал Леонид Савин. Эксперт предостерег слушателей об опасности развития этих двух направлений постполитического праксиса, предвидя в них активное экспансионнное начало. Особые опасения у Леонида Савина вызвали явные расистско-дарвинистские корни такого явления современности, как «биополитика». Причем более-менее успешная научная институционализация этого направления была реализована еще в конце XX века в рамках социально-медицинских практик. В последнее же время активный акцент на развитии биополитики делают  именно убежденные либералы. В то же время, другие группы интересов настаивают на опасности такого подхода, и их мнение составляет значительный удельный вес от общей аудитории. Серьезные риски ждут человечество и в случае если оно сделает безоглядную ставку на развитие электронной демократии, поскольку эта система нежизнеспособна из-за фундаментального технологического детерминизма, а также слишком серьезной опасности манипуляции волей и экономическим потенциалом каждого индивидуума. Роль ограничивающего фактора здесь выполнит, как ни странно, пресловутая политкорректность, которая не позволит поднимать в медиа-поле действительно острые и болезненные темы.