Александр Дугин: Призрак Шарлеманя

Единая Европа получила своего первого президента. Это важная геополитическая веха в долгой истории европейской интеграции. 1 января 2010 года 62-летний бельгийский христианский демократ Херман ван Ромпей официально занял новый пост. Затянувшийся ХХ век заканчивается. Мы вступили в новую эпоху. Самое время обратиться к корням Европейского союза, новой демократической империи, возникающей на наших глазах.

Узурпатор

С точки зрения церковной традиции, это было прямой узурпацией, так как в христианском мире мог быть только один император — византийский басилевс, который выполнял функцию «катехона», или «удерживающего», препятствуя приходу антихриста. Сам Шарлемань прекрасно понимал, что совершил святотатственный поступок, и первое время делал вид, что помазавший его папа Лев III поступил так против его воли. Однако в действительности он сознательно решил изменить статус европейского короля — сугубо светской фигуры, наделенной «временной властью», — на статус императора, который в христианстве мыслился как главный элемент симфонической связи церкви с ойкуменой. Несмотря на распад Римской империи, до Карла Великого религиозное единство сохранялось: западные и восточные христиане одновременно признавали авторитет папы римского и византийского императора. После горделивого жеста франкского короля церковный раскол между двумя половинами христианского мира был неизбежен.

После смерти Шарлеманя созданная им единая Европа быстро распалась на несколько феодальных королевств. Западная империя оказалась лишь краткосрочным миражом по сравнению с тысячелетней историей Византии. 

Итак, человек, которому впервые удалось реализовать идею единой Европы, был узурпатором и раскольником, вынудившим папство отойти от живой христианской традиции. Именно созданную им эфемерную Священную Римскую империю германской нации немцы считали «Первым рейхом».

Розенкрейцеры и масоны

В Средние века Европа была разделена на несколько постоянно враждующих между собой государств. В эпоху Реформации феодальные и династические войны приобрели характер межконфессиональной резни. Едва ли в какой-нибудь другой точке мира народы, живущие бок о бок друг с другом, пролили столько соседской крови и дошли до такой экзальтации ненависти к ближнему, как в Европе. Европейцы уничтожали друг друга веками (вспомним Столетнюю войну Англии и Франции), в ходе военных действий вырезая всех подряд без разбора. В Тридцатилетнюю войну XVII века, закончившуюся Вестфальским миром, погибли более двух миллионов солдат и шесть миллионов мирных жителей.

К моменту окончания этой войны в Европе формируется мистическое братство «Розы и Креста» (розенкрейцеры), поставившее своей целью превращение территории вечных войн в зону «вечного мира». Лозунгом братства стало выражение: Pax Augusta et Profunda, что означает «августейший и глубокий мир». Розенкрейцеры призывали к преодолению этнических и конфессиональных противоречий с помощью мистического учения, в котором «сходятся все формы веры и все языки мира». Их идеология, связанная с еретическими течениями христианства, оказала серьезное влияние на европейское масонство, превратившееся в главного апологета единой Европы. Любопытно, что видный розенкрейцер Ян Комениус считается покровителем такой современной светской организации, как ЮНЕСКО.

Буржуазная империя Наполеона

Известно, что вольные каменщики стояли за Великой французской революцией, основным лозунгом которой стала масонская триада «Свобода, равенство, братство». Умеренные масоны поддержали и Наполеона, вверив ему миссию объединения Европы. На этот раз речь шла уже не об объединении феодальных королевств, а о создании общеевропейской буржуазной империи, ключевую роль в которой играли представители «третьего сословия».

Европейское масонство видело в Наполеоне и его походах живое воплощение своих чаяний. Весьма показательно в этом смысле, что его превозносили многие видные дворяне в тех странах, которые он завоевывал. Наполеона воспевал Гете, горячими симпатиями к нему отличались русские масоны начала XIX века.

В империи Наполеона (не менее эфемерной, чем Первый рейх Шарлеманя) мы видим прообраз современной Европы: средневековый антураж императорской власти, масонские традиции и пышные секулярные ритуалы соседствуют с социальной модернизацией, либерализмом и буржуазным духом. Можно различить в ней и определенные черты постмодерна — смешение стилей, гротескное сочетание несочетаемого, экзотику и пустую помпезность бесноватых буржуа.

Панъевропейский союз Куденова-Калерги

В ХХ веке идея европейской интеграции вспыхивает с новой силой. Масонские секулярные организации близки к осуществлению поставленных несколько столетий назад задач по маргинализации традиционных европейских институтов — церкви, наследственной феодальной аристократии, сословного строя. Перспектива создания единой Европы кажется все более реальной. Одним из самых активных пропагандистов европейской идеи становится австрийский масон граф Куденов-Калерги (1894—1972), японец по матери, по линии отца сочетавший в себе кровь венецианских дожей и греческих императоров династии Фоки. В 1923 году он основывает Панъевропейский союз, который пользуется поддержкой Габсбургов, австрийской аристократии, крупных европейских буржуа и, что очень показательно, будущего министра финансов Третьего (уже) рейха Хьялмара Шахта.

Заслуживают внимания геополитические идеи Куденова-Калерги. По его мнению, мир должен состоять из пяти планетарных зон: панъевропейской, в которую войдут все континентальные страны Европы со своими колониями; панамериканской, охватывающей Западное полушарие; панъевразийской, объединенной вокруг России; паназиатской — во главе с Китаем и Японией, которые борются за власть в тихоокеанском регионе, и, наконец, британской, включающей в себя огромную империю со всеми колониями и доминионами.

Рассуждая об идеологии будущей Европы, австрийский граф призывал к синтезу социализма и индивидуализма, совмещению ценностей: буржуазных и социалистических. В своих публичных выступлениях он не раз убеждал аристократию «заключить альянс с народными массами», однако в закрытых клубах и масонских ателье воспевал Шарлеманя и возлагал определенные надежды на Гитлера. Накануне его прихода к власти на одном из съездов Панъевропейского союза Хьялмар Шахт отмечал, что «Гитлер станет человеком, который объединит Европу».

Правда, самому Куденову-Калерги в скором времени после аншлюса Австрии пришлось бежать от такого объединения. Вначале он перебрался в Чехословакию, затем во Францию и, наконец, спасаясь от преследований нацистских строителей единой Европы, эмигрировал в США. Уже после войны британский премьер Уинстон Черчилль признал, что Куденов-Калерги был одним из тех европейских политиков, которые способствовали вступлению Англии и США в борьбу против Гитлера.

В 1947 году по инициативе Куденова-Калерги был создан первый (пока еще неформальный) Союз европейских парламентариев. Выступая на учредительной сессии этой организации, он провозгласил основные направления строительства единой Европы: создание стабильной общеевропейской валюты, объединение европейских экономик в таможенный союз, тесное сближение стран, которое гарантирует «вечный мир» на континенте. В 1955 году именно Куденов-Калерги предложил сделать гимном единой Европы бетховенскую оду «К радости». Спустя шестнадцать лет это предложение было принято.

Куденова-Калерги можно назвать первым отцом-основателем и самым последовательным теоретиком Европейского союза. В разговорах с американскими конфидентами он называл его первым в истории «франк-масонским государством». Любопытно, что в экзотической фигуре европейца с японской кровью, аристократа с демократическими побуждениями, стремящегося соединить капитализм и социализм, демократию и фашизм, империю Шарлеманя и гражданское общество Канта, проступают явные черты постмодерна задолго до появления самого этого понятия.

Вторым отцом-основателем современной Европы стал крупный французский предприниматель, наследник династии производителей коньяка, родившийся во французской провинции с аналогичным названием — Жан Монне (1888—1979), известный также как Жан Монне из Коньяка, или Жан Монне Коньячный. Как и все его предшественники, он был масоном и посещал заседания ложи «Цепь Европейского союза» (Chaine d’Union Europeenne). К идее европейского единства Монне пришел, занимаясь торговлей коньяком. Сбывая товар в различных странах Европы, он убедился , что открытые границы способствуют получению большей прибыли. С этой нехитрой мысли и началась история одного из самых активных объединителей Европы. Уже в Первую мировую он прилагает огромные усилия для координации французских и английских планов ведения войны, в 1919 году активно работает над созданием Лиги Наций и становится в ней человеком номер два.

В 1920-е годы Монне временно оставляет политику, чтобы заняться контрабандой алкоголя в США, где действует сухой закон. Он весьма плодотворно сотрудничает с чикагской мафией Аль-Капоне и астрономически богатеет. Накануне Второй мировой войны Монне призывает к политическому объединению Франции и Англии, формированию общего парламента и вооруженных сил, а после вторжения Гитлера во Францию активно сотрудничает с генералом де Голлем.

В качестве эмиссара английского правительства Монне отправляется в США, где ему самыми невероятными способами удается убедить Вашингтон в необходимости военной операции на европейском континенте. Ближе к концу кампании он принимает активное участие в определении масштабов и характера американской помощи послевоенной Франции.

С 1945 по 1952 год Монне занимает пост комиссара по планированию. Именно он разрабатывает план создания «Союза угля и стали», который затем отдает на подпись французскому министру иностранных дел Роберу Шуману. С этого момента начинается путь к Европейской Федерации. В 1954 году Монне основывает Комитет содействия Соединенным Штатам Европы. Кульминацией его усилий становится Римский договор 1957 года, в котором провозглашался переход к «Общему рынку». Жан Монне Коньячный — автор множества афоризмов. В том числе ему принадлежат слова: «Модернизация — это не положение вещей, а состояние ума».

Геополитика европейской интеграции

В 1950-е годы бурное развитие Германии, опередившей другие европейские страны по темпам восстановления промышленности, породило страх перед возрождением немецкой мощи. Поэтому идея европейской интеграции пришлась как нельзя кстати. Однако в первую очередь концепция единой Европы — независимо от идеологической мотивации ее активных создателей (экономической или масонско-мистической) — служила стратегическим интересам «буржуазного Запада» в его противостоянии с «советским Востоком».

По сути дела, она работала на Соединенные Штаты, которые после 1945 года оказались в столь выгодном положении, что смогли объединить под своей властью не только обе Америки, но и большую часть Британской империи, а также распространить политическое, экономическое (план Маршалла) и военное влияние на Старую Европу, охватив таким образом три «планетарные зоны» Куденова-Калерги. Объединение Европы укрепляло атлантистский блок, способствовало его консолидации в противостоянии «советской угрозе». Кроме того, Европейское сообщество было притягательным магнитом для стран Восточной Европы, оказавшихся в советской зоне влияния. Исходя из своих стратегических интересов, США поощряли евроинтеграцию, заботясь о ее атлантистской либеральной ориентации и антикоммунистической направленности. В эпоху холодной войны США не имели оснований тревожиться по поводу европейского объединения. Любые экономические и политические шаги в этом направлении объективно играли на руку американцам.

Геополитическое значение евроинтеграции изменилось на рубеже 80—90-х годов после распада Варшавского договора. Падение Берлинской стены, антикоммунистические революции в странах Восточной Европы и последовавший вскоре распад СССР представляли собой молниеносную и для многих неожиданную ликвидацию одного из двух мировых полюсов, на противостояние с которым была нацелена вся инфраструктура Запада (экономическая, военная и идеологическая). Европа могла теперь развиваться в абсолютно новых условиях — к востоку от ее границ больше не было мощного противника с планетарной идеологией противостояния капиталистическому миру и американскому могуществу.

Австрийский граф Куденов-Калерги надеялся создать в Европе первое франк-масонское государство

На первом этапе перестройки выдвинутая Горбачевым идея «общеевропейского дома» воспринималась многими как геополитическая игра, целью которой является соблазнение Европы. Однако вскоре выяснилось, что если советские лидеры кого-то и обманывали, то только самих себя, за призывами к миру маскируя неспособность справиться с управлением империей, находящейся в тяжелом экономическом кризисе. Тем не менее европейское объединение стало процессом, напрямую связанным с расширением Североатлантического альянса на Восток. Присоединение новых государств к Евросоюзу автоматически означало их вступление в НАТО и установление военно-политического контроля со стороны США. И лишь когда вялая и покорная позиция Москвы убедила наконец европейцев в том, что Россия действительно больше не представляет для них никакой угрозы, появились предпосылки для формирования новой европейской идентичности.

Европа: континентальная и атлантистская

В 1990-е годы в Европе началось противостояние двух геополитических моделей: евроконтинентальной и евроатлантистской. Первая характерна для стран Старой Европы, прежде всего Франции и Германии, которые традиционно не прочь были бы избавиться от докучливой американской опеки и превратить Евросоюз в самостоятельную силу — с собственной армией и независимой внешней политикой. Ослабление России играло на руку сторонникам этой концепции, поскольку отсутствие военной угрозы с Востока позволяло начать процесс мягкого освобождения от американской гегемонии. Более того, растерянную Россию вполне можно было сделать полезным союзником, а учитывая ее ядерный и ресурсный потенциал, — партнером в создании новой системы европейской безопасности и общей энергетической системы. Для евроконтиненталистов ЕС являлся и является инструментом для достижения геополитического могущества: чем более единой становится Европа, тем проще ей отстаивать свои интересы, отличные не только от Востока, но и от Запада. Данная модель, коренящаяся во франко-германском европеизме де Голля — Аденауэра, дала о себе знать в эпоху Миттерана — Коля, а затем и в период правления Ширака — Шредера — классических политиков-континенталистов.

Другая европейская идентичность напрямую связана с трансатлантическим партнерством и интересами США. Прежде всего она характерна для Великобритании, которую с Америкой издавна связывают «особые отношения». В 1990-е годы ряды атлантистов пополнялись за счет присоединения к ЕС стран Восточной Европы, полных ненависти и мстительности к вчерашнему «старшему брату». А в 2000-е годы евроатлантистская модель стала превалировать в Европе, поскольку даже в традиционно «континентальных» Франции и Германии к власти пришли политики проамериканской ориентации — Николя Саркози и Ангела Меркель.

Тем не менее в Евросоюзе по-прежнему присутствуют обе идентичности. Этим определяется фундаментальная двойственность ЕС. Два слоя накладываются друг на друга и разделить их можно, только проведя тонкую и искусную геополитическую операцию.

Европа как «значимый иной»

 Как относиться к появлению на наших западных границах единого европейского государства со своей конституцией, президентом, а в перспективе и собственными вооруженными силами?

На протяжении всей русской истории Европа была для нас «значимым иным». У нас все разное: религия, тип культуры, политическая система, экономический уклад, мировоззренческие установки — одним словом, две разные цивилизации: европейская и евразийская (восточно-христианская, греко-славянская, русско-православная). Тем не менее Европа всегда была для нас чрезвычайно важна. По отношению к ней мы определяли свою собственную идентичность. Что-то перенимали, что-то отвергали. Но не забывали при этом, что европейская цивилизация основана на ереси. В ереси есть нечто узнаваемое, нечто от ортодоксии, но все-таки это всегда что-то не то. Притягательность ереси опасна и ведет к погибели, если приблизиться к ней слишком близко. Мы не Европа. В Европу мы не влезем, да нас там никто и не ждет. Европа континентальная, самостоятельная, интегрированная, следующая за своими собственными интересами вполне может стать нашим союзником и партнером по многополярному миру. Мы и европейцы на данном этапе истории заинтересованы в одном и том же — в свободе действовать исходя из собственных интересов, в ослаблении американского давления и обеспечения безопасности — как мы ее понимаем сами, а не как она видится из-за океана. Мы должны заключить союз с Европой. Это в наших общих интересах. Чем более единым и консолидированным будет Евросоюз, тем легче ему будет избавиться — пусть и постепенно — от американской опеки. Мы же готовы помочь Европе ядерным щитом и энергоресурсами. Однако близость интересов не должна приводить к смешению ценностей. Ценности у нас разные. Интересы сегодня — общие. Не навязывая своих правил, уважая самобытность партнера, мы имеем все шансы наладить с Европой настоящий диалог.

Правда с Европой атлантистской, с натовской у нас никакого диалога не получится и получиться не может. Эта Европа — продолжение США и может рассматриваться лишь как инструмент по обеспечению американской гегемонии. В такую Европу рвутся ярые противники России из стран СНГ. Именно она оказывает давление на Москву с помощью правозащитных неправительственных организаций, удивляет нас своими двойными стандартами и пристрастными, необъективными оценками. Атлантисты создают искаженный образ России и ее политических лидеров как «авторитарной страны с коррумпированным руководством» (им бы лучше вспомнить Жана Монне Коньячного).

Итак, 1 января 2010 года исполнится давняя масонская мечта о едином европейском государстве. Призрак Шарлеманя возвращается. По Европе бродило уже много призраков, и каким бы ни оказался этот последний, нам не стоит особенно на него рассчитывать. Это их призрак. У нас иные заботы и иные интересы. Нам надо понять (наконец-то) самих себя — нашу собственную идентичность, наше постоянно ускользающее от рационального анализа национальное «я».