Время пост-идеологий

Посткоммунизм и постфашизм — успешное успение Модерна

Либеральное происхождение Постмодерна, как правило, объясняется историческим поражением враждебных ему идеологий коммунизма и фашизма. Поэтому предполагается, что уход с арены второй и третьей идеологий приводит к невозможности их перехода в пост-идеологии. Поскольку «невозможно оценивать социологические аспекты какой-то конкретной идеологии с полностью объективной позиции, так как любая оценка с необходимостью будут аффектирована другой идеологией» [1], то уничтожение враждебных идеологий есть только кажущееся «желаемое» со стороны победившего либерализма.

Если «смерть» либерализма есть переход в постлиберализм, то не является ли «смерть» коммунизма и фашизма их фактическим переходом в посткоммунизм и постфашизм соответственно? Ведь естественно, что такой переход не может быть обнаружен изнутри торжествующей либеральной идеологии. Кроме того, можно утверждать, что вероятность перехода в Постмодерн должна имплицитно присутствовать во всех трёх идеологиях Модерна – цель которых — совершить и завершить проект Человека в Настоящем. Идеология есть результат рефлексии Модерна, в результате которой систематизируются установки, оформляется проект Человека, и, наконец, наступает рефлексия совершенного проекта, и попытка оформления завершенности – перехода в Постмодерн. И можно ожидать, что последовательные мыслители и яркие художники Модерна совершали умозрительное путешествие за-грань, становились пророками Постмодерна.

Пост-коммунизм

В своей работе «Космология духа» выдающийся марксист Э.Ильенков видит апофеоз коммунизма в уникальном самоуничтожении человечества и всей Вселенной, достигнувшей вершины Духа: «в какой-то, очень высокой, точке своего развития мыслящие существа, исполняя свой космологический долг и жертвуя собой, производят сознательно космическую катастрофу – вызывая процесс, обратный «тепловому умиранию» космической материи, т.е. вызывая процесс, ведущий к возрождению умирающих миров… этот акт осуществляется в форме грандиозного космического взрыва... Высшая и конечная цель существования мыслящего духа оказывается космически-грандиозной и патетически-прекрасной…эта гибель рисуется не как бессмысленный и бесплодный конец, но как акт по существу своему творческий, как прелюдия нового цикла жизни Вселенной… Смерть мыслящего духа становится тем самым его бессмертием».

Диалектик требует создания «новых миров», «новой жизни». Для реализации всевозможных вариантов бытия требуется вселенская самоликвидация в апофеозе развития. Подобный образ прослеживается в «Чевенгуре» А.Платонова: «Дванов понудил Пролетарскую Силу войти в воду по грудь и, не прощаясь с ней, продолжая свою жизнь, сам сошел с седла в воду – в поисках той дороги, по которой когда-то прошел отец в любопытстве смерти».

Апофеоз развития материи требует осознанного завершения исторического развития, т.е. завершения Модерна. Ильенков не предполагал, что максимум человеческого единства достижим в XX веке, решение основных задач он видел только в далеком будущем. И напротив, Андрей Платонов позволил главному герою уйти к отцу, завершить Историю еще до осуществления в Чевенгуре плана ГОЭЛРО.

Исторически же для осознания успеха коммунистического проекта потребовалось совсем немного – ликвидация во всем обществе нищеты, голода, безграмотности [2]. Когда решена основная задача и остались только детали, возникает и ощущение завершения, и поиск того, чего бы «доделать». В частности, характерной чертой коммунистического Постмодерна является идея эксплуатации рабочего класса «номенклатурой-государством», что есть обнаружение в развитом коммунистическом обществе черты Премодерна. Таким образом, программа Постмодерна может включиться как вследствие отрицательных причин – осознания невозможности модернизации «слишком архаичного» Модерна, так и вследствие положительных – как осознания достижения Модерном своего логического конца и необходимости перехода за грань проекта. Переход за эту грань имплицитно содержится в коммунистической идеологии. И как видно из мысли Ильенкова, а также из творений советских писателей (в т.ч. показательна судьба планеты Саракш в «Обитаемом острове» братьев Стругацких) переход представляет собой вселенское самоуничтожение ради других миров, ради Иного мира, Иного единства.

Но в случае тотальной победы коммунизма переход возникает необходимость суицида ради абсолютно неизвестного и невнятного Иного мира. И «человеческий-слишком-человеческий» характер идеологии начинает опасаться собственной вселенской победы. Проект начинает сворачиваться, пока Иное исчезло бы из зоны видимости. Ведь зачем далеко ходить, если Иной мир прямо напротив… в лице собственного Врага, который в момент перестает осознаваться как Чужой и постепенно приобретает черты Иного. Так, капитализм как Иное коммунизма влечёт его совершить переход в Постмодерн путем самоуничтожения всего советского общества.

Ведь насколько поразительно и почти необъяснимо, что люди воспитанные в самом научном обществе мира, обученные азам политэкономии, пошли целокупно на сворачивание всех достижений и принятия нововведений, противных идеологии. Еще более поразительно фактическое непротивление при возрастающем разочаровании. И уж вовсе необъяснимо, молчаливое согласие с попранием триумфа советской цивилизации. К этим очевидно-невероятным фактам примыкает «русский крест» в демографии (резко возросшая смертность) и падение производства, сравнимое с военными действиями. Но данные явления казалось бы мог разглядеть и прозорливый Ильенков, обещавший жизнь-в-Смерти, и тонкий Тарковский, закрывший Комнату желаний и от бомбы ученого и от мечты поэта (к/ф «Сталкер»). История выглядит не столь пафосно и романтично, но всё же исполняет самые смелые мечты.

Итак, пост-коммунизм проявляется как «всеобщий суицид» ради Иного единства.

Пост-фашизм

Фашизм задает «человека целеполагающего», человека решительного. В работе «Оседлать тигра» Ю. Эвола, анализируя экзистенциализм, показывает совершение такого человека и его переход по-ту-сторону себя: «Когда выбирают путь абсолютного утверждения и осваивают все формы «восхождения» и активации высшей интенсивности жизни… единственным спасительным решением остается сознательная перемена полярности, возможность того, что в некий момент в определенной ситуации или при определенных событиях предельное напряжение жизни, благодаря своего рода онтологическому разрыву уровня, трансформируется, практически переворачивается в иное качество…Только в этот момент, за счёт переворачивания отрицательного в положительное, человек предстает перед лицом бытия, и существование открывается бытию… Трагическое крушение «Я» становится идентичным эпифании или открытию трансцендентности». После предельного напряжения происходит «крушение Я» и «перемена полярности».

В интервью «Диагностируя диктаторов» в 1938 г. К. Г. Юнг описывает идентичность личности и общества в фашистской Германии более чем однозначно «Гитлер — это сама нация.. для всякого немца Гитлер является зеркалом его бессознательного, в котором не для немца, конечно, ничего не отражается. Он рупор, настолько усиливающий неясный шепот немецкой души, что его может расслышать ухо ее бессознательного».

В этом же интервью Юнг даёт тонкий намёк на характер завершения Модерна в фашистском варианте. Очевидно, великий психолог не может быть не восхищён самим фактом выражения коллективного бессознательного в одной личности: «когда он (Гитлер) говорит, что если он на что-нибудь способен, то только потому, что за его спиной стоит немецкий народ, или, как он иногда говорит, потому, что он есть Германия. Поэтому с его бессознательным, являющимся вместилищем душ семидесяти восьми миллионов немцев, он могуществен, и с его бессознательным восприятием действительного соотношения политических сил у себя и в мире он до сих пор остается безошибочным…имея эту информацию в своих руках, он должен быть готов действовать в соответствии с ней». Юнг констатирует: бессознательное никогда не ошибается, фюреру как проводнику этой информации остается лишь действовать, несмотря ни на что.

Поскольку личность и нация есть одно, и личность однозначно проводит импульсы из коллективного бессознательного, трагизм поражения «Я» и последующего разворота полярности можно смело перенести на фашистский режим в целом. Так, Юнг, запостулировав безошибочность Гитлера-и-Германии, нарочно предлагает в качестве лечения не останавливать больного (причем в рамках юнгианства вероятно единственного абсолютно здорового человека в мире), а только уменьшить степень его вреда: «Я предлагаю направить его на Восток... Послать его в Россию. Это логичный курс лечения для Гитлера…Никто из покушавшихся на Россию не избежал неприятностей. Это не очень подходящая пища». То есть доктор Юнг парадоксально верит и в безошибочность Гитлера и одновременно требует от него тотальной ошибки.

Фактически этим желанием психолог хочет подвергнуть фальсификации собственную идею коллективного бессознательного и индивидуации. При первом серьёзном поражении фашизма нация заподозрит не просчеты командования, но столкнётся с невозможной ошибкой собственного бессознательного. Союз с иррациональным проявит такую невообразимую иррациональность, что окажется, что лучше разорвать узы и отречься от этого «внутреннего» предателя навеки.

Попутно Юнг замечает и о потенциальной «смене полярности» всего народа: «Немцы чрезвычайно восприимчивы к новым идеям, и когда знакомятся с той из них, что находит в них отклик, привлекает их, то способны принять ее на веру, без критики, и на время полностью подпасть под ее влияние, но затем, по прошествии времени, точно таким же способом отбросить ее прочь и усвоить новую идею, возможно совершенно противоположную первой». Таким образом, завершение фашизма как проекта Модерна, с одной стороны, обнаруживает у коллективного бессознательного, столь удачно структурированного К.Г. Юнгом, «чересчур» архаические черты тотальной невнятности. С другой стороны, парадокально, но ошибка фюрера-и-нации есть позитивный факт завершения Модерна., поскольку обеспечивает достижение трагедии, подспудное желание крушения «Я»-Нации. Переход в Постмодерн обеспечивается резкой сменой полярности – в частности, антисемитизм сменяется национальным покаянием перед всем еврейством.

В сериале «17 мгновений весны» Мюллер поправляет Айсмана «поступки и действия – одно и то же!» — ведь каждый шаг человека должен быть решителен и безошибочен в планетарном масштабе. В «Майн Кампф» Гитлер предвидел, что Германия должна получить «место под солнцем», благодаря завоеванию восточной Европы. Успехи нацистской Германии являли собой апофеоз фашистского модерна. Территория, захваченная к осени 1941 г. превосходила потребности немецкой нации. Однако экспансия не может быть остановлена.

Блицкриг мог бы быть признан удачным, если бы командование вермахта перешло к глухой обороне и отказалось от взятия Москвы, имевшей лишь политическое, но не экономическое значение для Германии. Генерал Гудериан указывает на непонятное упрямство фюрера: «Наступление на Москву провалилось. Все жертвы и усилия наших доблестных войск оказались напрасными, Мы потерпели серьезное поражение, которое из-за упрямства верховного командования повело в ближайшие недели к роковым последствиям. … Своевременный отвод войск и занятие обороны на выгодном и заранее подготовленном рубеже явились бы наилучшим и наиболее действенным средством для того, чтобы восстановить положение и закрепиться до наступления весны. … Однако именно с этим Гитлер не соглашался» [3]. Нельзя остановить волевое желание рацинальным и аргументами. Воля-к-власти требует дойти до предела и найти своё поражение. Нация-и-фюрер, достигшие гармонии, начинают искать... собственной трагедии.

В мировом кинематографе актуальность постфашизма ярко продемонстрирована фильмом К.Тарантино «Бесславные ублюдки». Обычный солдат предполагает отречься от своего прошлого – сжечь нацистскую форму по возвращении с войны. Нацистская верхушка идёт на беспрецедентную ошибку, решив собраться всем составом в замкнутом пространстве кинотеатра. И, в конце концов, олицетворение Рейха, новый аристократ, обольстительный «охотник за евреями» демонстративно предаёт идеалы, армию, народ ради ранчо на американском побережье. Впрочем, такой разворот приводит штандартенфюрера Ганса Ланда к очевидной ошибке. На границе перехода в зону США почти бывший нацист развязывает руки заключенным «ублюдкам» и получает от них «печать Каина» навеки.

В качестве советского варианта фашистского постмодерна можно рассмотреть сериал «17 мгновений весны». Смена полярности должна происходить во всех возможных направлениях, а не только в либеральную идеологию как у Тарантино. Соответственно, задачей Штирлица является сорвать переговоры нацистской верхушки с англосаксонскими союзниками и, тем самым, обеспечить трансформацию фашизма также и в коммунистический проект. Если бы историю творил только Ланда без Штирлица, то фашизму пришлось бы повториться, чтоб совершить триумф и перевернуться в Иной путь коммунизма.

И, по аналогии с коммунизмом, при абсолютной победе враждебных режимов «планетарным Рейхом» переход в фашистский Постмодерн был бы пугающе космическим и безальтернативным, поскольку необходимое трагическое завершение и идеологический разворот совершались бы в абсолютно неизведанное Иное. Поэтому, опять же вследствие «слишком-человеческого» происхождения, фашизм не ждёт момента, когда некуда будет развернуться, а переходит в идеологии бывших противников разделяя постфашистскую Европу на два лагеря — коммунистический и либеральный, реализуя стратегию и тарантиновского Ланды и семеновского полковника Исаева. В обоих случаях, постфашизм меняя идеологию на противоположную, требует размытия культурной идентичности на которой прежде настаивал.

Итак, пост-фашизм проявляется как «трагический разворот» в Иные пути.

Пост-либерализм.

Либеральный постмодерн глубоко отрефлексирован и широко представлен в мировой философской мысли. В данном очерке следует отметить только специфичное отличие постлиберализма от коммунистической и фашистской версий пост-идеологий.

Либерализм постулирует свободу «человека желающего» и борется с ограничителями типа сверх-человеческой Цели как формы фашизма или над-человеческого Единства как формы коммунизма. И цели и единства расчленяются и задвигаются в тело и желания индивида. Только когда идеологические «враги», в виде коммунизма и фашизма, повержены, либерализм может заняться собственным завершением. Тогда обнаруживается закрепощение собственных желаний самим индивидом, в связи с чем и он подлежит расчленению. Постлиберализм действует разлагающе до тех пор, пока обнаруживает что-либо неделимое, при этом уже не различая нюансов трех идеологий – для него все они требуют невыносимой тотальности.

Принципиальная особенность либерального постмодерна заключается в отсутствие нужды в Ином. А значит, не требуется трагичного перехода через «смерть» Модерна, как в случае посткоммунизма и постфашизма.

Важно что, либеральный постмодерн не обозначает себя как Иное относительно Модерна в целом, постлиберализм одновременно и до-вершает либерализм и разлагает его, поэтому постфашизм и посткоммунизм не воспринимают постлиберализм как Иной мир или Иной путь. «Усыпленные» переходом в либерализм как в собственное Иное, постфашистские и посткоммунистические общества пробуждаются при диссоциации ценности индивида и капитала. Соответственно, в этих сообществах воскресают постмодернистские тенденции прежних идеологий, что требует вновь «всеобщего суицида» или «трагического разворота» в уже неизведанное не-либеральное Иное.

Постмодерн при этом не позволит воскреснуть коммунизму и фашизму в прежнем виде. Даже не по причине завершенности проектов в некоторых обществах, но, прежде всего, в силу заявки идеологий на тотальность. Однако, редуцированные локализованные версии идеологий, предназначенные для малых государств, слабосвязанных групп, сетей и т.п. вполне приемлемы. Также удобоваримы гибридные версии трёх идеологий. В результате гибридизации снимается пафос, происходит дефрагментация основ, сосредотачивается внимание на локальных задачах при пренебрежении глобальными целями.

Кроме того, гибридные версии позволят постлиберализму подступиться к трансцендентности, заложенной в коммунизме и фашизме. Если Модерн отсёк «вертикальную» трансцендирующую составляющую традиционного общества, замкнулся на Человека, то стремление к трансцендентности с этим не исчезло. Из трех проектов Модерна только либерализм сделал отношение к трансцендентному как к Иному вторичным, поместив его в личное дело индивида. Сам же индивид поставлен в либерализме как имманентная данность. Тогда как коммунизм и фашизм поместили трансцендентность внутрь Человека, и тем самым запрограммировали переход своих проектов в Иное (фактически, запрограммировав собственную «смерть»). Коммунизмпредполагает переход За-Предел всеединым человечеством, помещаеттрансцендентность внутрь природы (диамат) и общества (истмат). Фашизм ставит идеалом Сверх-человека как противоположность индивида, как особь, носящую в себе трансцендентность, которая преодолевает Бога и Человека в себе самом. Наличие трансцендентности внутри проекта Человека и приводит к необходимому трагическому и смертельному переходу в Иное для идеологий фашизма и коммунизма.

Данное представление о пост-идеологиях позволяет переставить критерии успешности. Успешней оказывается тот, кто раньше «успел»: как в смысле «успел» совершить и завершить проект Модерна, так и в смысле славянского слова «успел»-усоп-умер. В этом случае, проект фашизма может быть признан самым успешным, вторым выступает коммунистический проект, а либеральный, несмотря на видимое торжество, в аутсайдерах. Впрочем, именно рассмотрение особенностей пост-идеологий фашизма и коммунизма указывает на то, что идеологические режимы должны были завершаться именно в таком порядке. Фашизм благополучно развернулся в две Иных практики, коммунизм самоуничтожился при наличии единственного варианта Иного единого, либерализм завершается только обнаружив своё одиночество.

Оставшись один, либерализм подвергается постмодернисткой деструкции, в связи с чем воскресает посткоммунизм, не обнаруживающий Иного в лице ускользающего либерализма. Посткоммунизм пытается всплыть и разрушить имеющийся постлиберальный строй путем самоуничтожения. Вновь рожденное общество также подвергается разлагающему влиянию либерального Постмодерна и вновь пробуждает посткоммунистическую тягу к саморазрушению. Таким образом, постлиберализм в посткоммунистическом обществе приводит к «непрерывному суициду».

В постфашистских обществах переход к постлиберализму вызывает требование трагического разворота имеющейся идеологии. Но, постфашизм не может развернуться в фашизм, а в обществах Восточной Европы невозможен разворот и в коммунизм. Остается только трагическое осознание радикальной неверности предыдущего пути и резкий разворот в какую либо сторону. Например, интеграция единой Европы может смениться протекционизмом национальных государств и запретом миграции внутри ЕС. Когда постмодерн диссоциирует и эти идеи, разворот возобновится, например в реинкарнацию Империи Карла Великого. Постлиберализм в постфашистском обществе последовательно приводит к «тотальной дезориентации».

Кроме того, посткоммунистические и постфашистские общества будут иметь особенности при логемизации бывших идеологий, смещения пафоса на близлежащее. «Скин-эффект» логемы приводит к освобождению посткоммунистического труда путем киборгизации тела, а самотворение постфашистского сверх-«человечка» происходит через вариации практик извращения.

Перекатывание сообществ между тремя идеологиями приводит к одновременному «непрерывному суициду» и «тотальной дезориентации», что вполне укладывается в парадигму Постмодерна. Гибридные нео-идеологии и логемизация тотальных идеологий также полностью удовлетворяет основным тенденциям Постмодерна.

Таким образом, Постмодерн может стать пост-идеологией по преимуществу, завершая все три проекта Модерна.

Выход из данной ситуации возможен только в случае возникновения идеологии, которая будет представлять Иное по отношению к коммунизму и фашизму (чтоб в своих пост-версиях они спокойно могли бы в него перейти), и одновременно не базироваться на понятии самоидентичного индивида, разложением которого занимается постлиберализм. Основание идеологии должно лежать не в идеальном Прошлом (как у фашизма), и не в научно-обоснованном Будущем (как у коммунизма), и не в данном-в-наличии Настоящем (как у либерализма). Альтернатива должна парадоксальным образом поместить Иное по сю сторону бытия и пронзить время Вечностью – стать и подлинно консервативной и воистину новаторской.

[1] А.Г.Дугин Лекции по «Структурной социологии» №6, Ч.7. Перекрестные взаимооценки идеологий: сравнительная сетка

[2] С.Г.Кара-Мурза «Антисоветский проект» Алгоритм:2009