| 
  
 
 
Изучение социологии русской власти предмета предполагает обращение к другим методам, в
которых основное внимание сосредотачивается не на переменных, а на
постоянных чертах русского общества, на исследовании того, что можно
назвать константами. Структуралистский подход в социологии позволяет
обратиться именно к этим составляющим, чтобы понять суть и основу
явлении, в не зависимости от их временных изменений. Проникнуть в суть
вещей, в суть общественных явлений, изучив то, что является их базой –
задача структуралистской социологии. Только структурная социология, а
точнее социология глубин Жильбера Дюрана затрагивает вопросы соответствия между тем, что Эмиль Дюркгейм назвал коллективным сознанием и открытым Карлом Густавом Юнгом
коллективным бессознательным. Изучение только «дневных» явлений в
обществе, чем продолжает грешить большинство социологов, может
приводить и приводит к грубым искажениям их представления о реальности,
в котором огромную роль играют также иррациональное и прямо
бессознательное.
 
 
Каждому из нас приходится самому связывать порванную нить родства. Мы так странно движемся во времени, что с каждым нашим шагом вперед прошедший миг исчезает для нас безвозвратно. 
 
 
П.Я. Чаадаев
 
 
В этом ветре - гнет веков свинцовых,Русь Малют, Иванов, Годуновых,
 Хищников, опричников, стрельцов,
 Свежевателей живого мяса -
 Чертогона, вихря, свистопляса -
 Быль царей и явь большевиков
 
 
 
М.А. Волошин
 
 
 
Диахронизм и синхронизм в исследовании русского общества
 Каждый, кто пытается оценить историю России, найти в ней некий скрытый смысл, понять цели и задачи этого процесса натыкается на множество несостыковок. То, что называют Россией, внешне кажется настолько разным, что заводит в тупик и самого пытливого исследователя. Когда он пытается понять феномен русской власти, особенно используя в своей работе социологические методы исследования, то обнаруживает, что формально, между нынешним русским обществом, обществом советским, обществом царской России существуют значительные различия. Словно бы это и не одна страна, а несколько совершенно разных, находящихся подчас в различных частях света. Историцистский, диахронический подход только подчеркивает эти противоречия, поскольку выделяет из сонма факторов только те, что отличают общества разных эпох друг от друга. Это и понятно, поскольку всякий историцист стремится найти эти различия, поскольку аффектирован диахроническим восприятием реальности. Для него реальность всегда будет развертываться во времени и ее изучение равно изучению исторического прочеса, то есть тех изменений, которые претерпевает общество. Доведенный до абсурда, этот подход к русскому обществу отрицает какой бы то ни было континуитет между различными его формами, русская история уже у Чаадаева распадается, превращаясь в прах, предстает множеством никак не связанных между собой точек, что дает ему право заявить «Мы находимся как бы вне истории».  Доведенный до максимы у одного из самых честных русских мыслителей диахронический подход показывает свою полную неприменимость к исследованию такой сложной вещи как русское общество, особенно в том, что касается социологии государства и власти.
 
 Изучение этого предмета предполагает обращение к другим методам, в которых основное внимание сосредотачивается не на переменных, а на постоянных чертах русского общества, на исследовании того, что можно назвать константами. Структуралистский подход в социологии позволяет обратиться именно к этим составляющим, чтобы понять суть и основу явлении, в не зависимости от их временных изменений. Проникнуть в суть вещей, в суть общественных явлений, изучив то, что является их базой – задача структуралистской социологии. Только структурная социология, а точнее социология глубин Жильбера Дюрана затрагивает вопросы соответствия между тем, что Эмиль Дюркгейм назвал коллективным сознанием и открытым Карлом Густавом Юнгом коллективным бессознательным. Изучение только «дневных» явлений в обществе, чем продолжают грешить большинство социологов, может приводить и приводит к грубым искажениям их представления о реальности, в котором огромную роль играют также иррациональное и прямо бессознательное. Понять конкретное общество, не зная его базовых мифов, которые лежат по Дюрану в основе всех общественных явлений, невозможно.
 
 Преимущества методов структурной социологии и социологии глубин заключаются, прежде всего, в том, что они:
 
 •    1) Исследуют вневременные константы
 •    2)Позволяют на их основе разработать как экспликативные, так и прогностические схемы
 •    3)Сопрягают исследования коллективного сознания (Э. Дюркгейм) с коллективным бессознательным (К.Г.Юнг)
 
 Существуют два пути исследования констант, которые как нам кажется должны сочетаться при исследовании русского общества. Это, во-первых, нахождение структурно схожих черт в истории, взгляд сквозь историю, который может найти континуальные черты во всех русских обществах, независимо от временного периода, в котором они находятся, а во- вторых, исследование русского мифа, народных представлений об обществе, общественных явлениях, в нашем случае о власти, исследование русского фольклора, сказок, песен и былин, в которых и воплощаются характерные для русского общества структурные характеристики
 
 
 
Модели русской власти
 
Исследование властных отношений в России на протяжении веков, а также того, как тема власти отражается в русском фольклоре и эпосе, приводят к мысли о том, что существуют как минимум три властных модели, которые в русском обществе могут, как сочетаться, так и определенным образом противостоять друг другу. Иначе их можно назвать тремя властными элементами, поскольку четкого разделение общества по трем моделям, никогда в истории не происходило. В то же время, эти черты настолько константны, что свойственны всем типам российской государственности и практически всем группам, так или иначе боровшимся в стране за власть.
 •    1)Идеократия
 
 Идеократия является первой моделью такого рода. Русское общество всегда, как минимум, начиная с момента крещения Руси, осознавало свою особость и исключительность, что позднее было выражено в идее об особом предназначении русской земли. Уже в 11 веке первый русский митрополит Илларион в «Слове о Законе и Благодати» воздает хвалу языческим князьям Руси: «Владимира, внука старого Игоря, сына же славного Святослава, которые во времена своего владычества мужеством и храбростью прослыли в странах многих и ныне победами и силою поминаются и прославляются. Ибо не в худой и неведомой земле владычество ваше, но в Русской, о которой знают и слышат во всех четырех концах земли.» В дальнейшем это представление получило воплощение у  Филофея в идее Москвы Третьего Рима. Здесь в качестве базовой идеи, служить которой призвано государство, а значит и власть была идея Православного Русского Царства. Эта идея пропитывала представление русских о мире, обществе власти, сама являясь наивысшей властью. Отсюда представление об особой связи мира божественного и мира людского, представление о России как уделе Богородицы. Для русских былин и старин – героического эпоса характерно изображение богатырей как защитников родной земли, которая как отмечается, например, в «Голубиной книге» «всем землям мати»
 
 У нас Белый царь – над царями царь.
 Почему ж Белый царь над царями царь?
 И он держит веру крещеную,
 Веру крещеную, богомольную,
 Стоит за веру христианскую,
 За дом Пречистыя Богородицы, -
 Потому Белый царь над царями царь.
 Святая Русь-земля всем землям мати:
 На ней строят церкви апостольские;
 Они молятся Богу распятому,
 Самому Христу, Царю Небесному,-
 Потому свято-Русь-земля всем землям мати.
 
 Эту же идею выражает представление об особости России и русских, которое не было чуждо и уже упоминавшемуся здесь Чаадаеву. В то же время, для любой русской власти всегда характерна идеологичность, идеократическая телеология, не важно выступает ли в качестве подобной идеи концепция «Москвы Третьего Рима», «Мировой революции», «Развитого социализма» или совершенно не западная идея «построения капитализма». Многие западные аналитики, в том числе и такие как З. Бжезинский утверждают, что это капитализм и демократию так просто не «построишь». Однако российская власть, хотя бы внешне истово клянется в приверженности этим ценностям.
 
 •    2)Автократия
 
 Второй характерной особенностью русской власти является ее автократический характер, самодержавие, монархизм, понимаемый в том смысле, что носителем власти, как правило, предстает одно лицо, один суверен. Русское представление об обществе архаично, монарх, президент, генсек – это отец, суровый, но справедливый (отец народов). Так как большинство населения России ранее составляли крестьяне, то и сейчас эта наиболее архаичная, крестьянская, по сути, установка неосознанно влияет на поведение и представление о политике уже давно урбанизированного населения. Монарх – предстает носителем власти, который одновременно несет и наибольшую ответственность за всю страну перед Богом (как это следует из сочинений Ивана Грозного). В сборнике русских пословиц и поговорок Даля приводятся следующие русские пословице о царе:
 
 Один бог, один государь.
 Одному богу государь ответ держит.
 Правда божья, а воля царская.
 Правда божья, а суд царев. Суд царев, а правда божья.
 Светится одно солнце на небе, а царь русский на земле.
 Сердце царево в руке божней.
 Государь - батька, земля - матка.
 
 В народном творчестве царь предстает в качестве строго единоличного  судьи. Например, в песне «Не шуми ты мать зеленая дубравушка», обвиненный, в разбое герой держит ответ перед самим царем. Почему именно перед ним? Потому что, для архаического народного представления все кроме царя – равны, государственная иерархия воспринимается  исключительно в негативном ключе, это явление позднейшее, которому нет в места в мире сразу после неолитической революции, мире русских крестьянских снов. Отсюда парадокс – русский народ одновременно монархист и анархист, склонен к единоличной власти и не любит государство и чиновников, замечая по их поводу что:
 
 «Не от царей угнетение, а от любимцев царских».
 
и
 
«Не царь гнетет народ, а временщик».
 В этой связи интересна теория  И.А. Фроянова об отсутствии в Киевской Руси рабовладельческих и феодальных отношений, благодаря чему и не смогли сложиться характерные для них представления об иерархии. В средневековой Руси практически отсутсвуют замки, которые в той же Европе являлись видимым воплощением иерархии, вознося феодальное сословие даже в плане территориального размещение выше простых крестьян и горожан.
 
 •    3)Демократия (народный анархизм)
 
 Народный анархизм, общинное управление и демократия представляют еще один важный модуль русской власти. Вопреки распространенному представлению недругов демократические институты и демократические традиции у русского народа были всегда, начиная с времен древнерусского вечевого строя и заканчивая системой Советов, просто речь идет о другой демократии, нежели на Западе. То что, русская демократия вполне может сочетаться с автократией, показали века существования русского государства. Разнообразными формами проявления народного анархизма были массовые крестьянские движения от Болотникова, Разина, Кондратьева и Пугачева, до Антонова и Махно, крестьянских восстаний 20-х годов.
 
 •    Гражданская война как конфликт трех моделей
 
 В Московской Руси все три вышеописанных элемента составляли единое целое, вместе составляя специфически московское государство.  В Петербургскую эпоху, на первый план вышел автократический элемент, как в ущерб идеократическому, так и народному. После революции 1917 года страна оказалась расколота на три лагеря, каждый из которых в той или иной степени соответствовал одному из трех модулей русской власти, рассыпавшейся на куски.
 
 Красные с их жесткой идеологической составляющей были явными идеократами, в то время, как ни белые, ни члены зеленых движений не могли похвастаться четко оформленной идеологией, даже махновский «анархизм», более напоминал крестьянские движения прошлого, нежели воплощение идеологических концепций Бакунина и Кропоткина. Третий Интернационал сменил идею Третьего Рима, но как верно отметил Бердяев в «Истоках и смысле русского коммунизма» сам он, несмотря на марксистскую оболочку, представлял собой чисто русское явление. Аппеляция к идее, притом к идее всемирной значимости, каковой была социалистическая революция, мобилизовывало значительные бессознательные энергии русского народа, играло со свойственными ему мессианским чувством и мировосприятием.
 
Что касается белого движения, то и там, несмотря на его рыхлость прослеживается четкая связь с одним из модулей власти, а именно с автократическим. Конечно, не имеется ввиду, что руководители Движения были монархистами, (скорее наоборот) но их милитаризм, стремление к единоличному лидерству, авторитарный, «государственнический»  характер белых режимов говорят сами за себя.
 Что касается «зеленых», махновцев, участников крестьянских движений, то русский бунт, бессмысленный и беспощадный, проявился здесь точно так же, как и несколькими веками ранее, лозунг «Советы без коммунистов» удачно апеллировал к идее низовой, общинной демократии, формой которой сами по себе Советы и являлись, а противостояние белым было совершенно обоснованным после падения монархии, явившись все тем же старым неприятием государства и государственной вертикальной иерархии как машины, механизма, который не имеет ничего общего с живой народной плотью.
 
 •    Соответствие «теории трех функций» Ж. Дюмезиля
 
 Все три модуля, которые описаны выше соответствуют также трем основным стратам, кастам индоевропейского общества по Ж. Дюмезилю, жреческой, военной и крестьянской.
 
Гроза державная и русский бунт
 
Несмотря на формальную противоположность, русский бунт и русское государство являются явлениями одного порядка. По Ж. Дюрану в основе государственности лежит героический мужской миф, миф диурна. Именно мужские союзы, воинские объединения создают государства. В русском фольклоре сохранился значительный эпический пласт, речь идет о былинах, в котором выведен образ светового героя, зачастую змееборца (отметим, что змей символизирует типично женское, хтоническое начало), «вольного казака», это пласт примерно соответствует времени возникновения русской государственности. 
 Таким образом, можно вести речь о русском диурне, наличии в русском бессознательном мощного героического мифа, который время от времени дает о себе знать. Несомненно, что он проявляется в годы великих воин и тяжелых испытаний. Но в то же время, несомненным следствием работы диурнического, мужского, воинственного разделяющего мифа является и русское государство. Оно не могло существовать и расширяться, не будь значительного количества людей героического типа, которые бы участвовали в государственном строительстве.
 
 Русский бунт есть не что иное, как проявление того же, мужского начала, которое по тем или иным причинам направленно против конкретного государства. Казачья вольница, о схожести представителей которых, с героями былинного цикла говорит хотя бы  применяемый часто к Илье Муромцу эпитет «казак» являлась наиболее важной составляющей большинства народных движений до начала 19 века. Для того чтобы решится на бунт нужно значительное мужество, волевые и воинские качества. Вспомним и Запорожскую сечь, в которой такая черта режима диурна как мизогиния, недоверие к женщине проявилась наиболее отчетливо, женщины на Сечь не допускались. То же самое можно сказать о традициях мирского самоуправления, которое всегда было преимущественно мужским делом. Даже само слово «Бунт» в русском языке – мужского рода. Таким образом, зачастую противопоставляемые друг другу, в гендерной оптике и оптике социологии воображения русское государство и русский бунт – генетически родственные явления.
 
 •    Автократия бунта
 
 Отметим, что и для русского бунта, равно как и для русского государства характерна автократия. Наличие лидера, единоличного главы – характерная черта всех крестьянских воин на территории России, которые, кстати, никогда не боролись с самодержцем, лишь выдвигая претензии к его окружению либо провозглашая настоящим царем своего лидера. Институт авторитетов, характерен и для криминального мира, который еще со времен царской России бросал вызов официальному государству. Даже для анархистского движения Махно был характерен типично монархистское представления о лидере как о «батьке».
 
 Так Николай Алексеев в своем труде «Русский народ и государство» отмечает: «Трудно, даже прямо невозможно применять к быту казацкого товарищества какие-либо современные государственно-правовые понятия: монархия, например, или республика. Казацкие общины, как и древние русские народоправства, были республиками, имевшими своих князей и царей; и в то же время их можно назвать монархиями, власть в которых принадлежала народу. Когда русский крестьянин в 1917 году иногда утверждал, что он хочет республику, да только с царем, он, по-своему, не говорил никакой нелепости. Он просто жил еще идеалами русской вольницы, идеалами казацкого "вольного товарищества", Ибо идеал этот глубоко вкоренился в русскую народную душу. Он стал одной из стихий русской народной толщи, стихией также подземной, вулканической».
 
 Ярким свидетельством, подтверждающим эту мысль Алексеева, являются воспоминания Зинаиды Гиппиус:
 
 Из дневника З. Гиппиус:
 
 "1917, ноября 18. Сегодня в Петропавловской крепости И.И.Манухин деятель Красного Креста при комиссаре-большевике Подвойском разговаривал с матросами и солдатами. Матрос прямо заявил: - А мы уж Царя хотим. Матрос!- воскликнул бедный Ив. Ив. Да вы за какой список голосовали? - За четвертый (большевицкий). - Так как же?.. - А так. Надоело уже все это. Конечно, мы Царя хотим... И когда начальствующий большевик крупно стал ругаться, солдат вдруг удивился с прежней невинностью: - А я думал, вы это одобрите". Из петербургского дневника З.Н. Гиппиус.
 
 •   Анархия автократии
 
 Но и русского самодержавия в России свойственны некоторые анахисткие черты. Прежде всего, они заключаются в использовании диурнических антиэлитистки (поскольку из простого народа) настроенных людей. Использование анархической стихии русского диурна, русской вольницы  придает русскому государству черты русского бунта, а времена когда такая линия проводится наиболее последовательно («опричнина, или «красный террор»), внешне по жестокости и уровню насилия схожи с самыми кровавыми проявлениями народного недовольства. Применив концепцию Парето к данной проблематике, можно представить лагерь «русского бунта» как контр-элиту, а «государственников» как элиту, и это будет верно, поскольку всякий раз бунтари, придя к власти прибегают к той же самой автократии, становясь элитой. НО думается, в нашем случае все еще сложнее, так как «русский бунт» и «русское государство» обладают очень схожими чертами, вплоть до того, что можно признать их взаимопроникающими  явлениями, взаимоподдеривающими структурами русской власти каждая из которых воспроизводит не только саму себя, но и свой, формальный антипод и сама во многом этим антиподом является.
 
Идеократия как основа власти
 
Россия всегда являлась идеократическим государством. Мессианская идея проявлялась как в аутентичной религиозной форме Третьего Рима, так и в археомодернистической советской версии марксистской идеологии. Базовые составляющие русского мессианства, такие как открытость, «всечеловечность», уверенность в собственной правоте, претензия на «правду» способствовали превращению России в империю, став, таким образом, основой русской геополитики. Сама мобилизационная модель государства, свойственная России (причем не только Советской, но и царской), наследует «тягловому государству» (Н. Алексеев) Московии. В то же время, нельзя не отметить, что со сменой конкретной идеологии происходит и смена государственного устройства, что зачастую выглядит как возникновение нового государства на месте старого. Сейчас внешне идеология у России отсутствует, что говорит об уникальности нынешнего момента. Тем не менее, идеократия в России – лишь вопрос времени, и если ее не хочет нынешнее государство, тем хуже для него.
 
Археомодерн и власть
 
•    Археомодерн – замещение аутентичной киригмы инородной.
 Главной социологической проблемой России на протяжение уже более 300 лет является ситуация археомодерна, замещения аутентичной национальной киригмы, национального логоса, заимствованным представлением о рациональности свойственным Западной Европе. В сфере власти и властных отношений данная проблема проявляется наиболее четко, не только потому, что аффектирует их как и любые другие социальные явления, создает ситуацию непонимания русскими самих себя, когда они подходят с западноевропейским «общим аршином к измерению собственной реальности, но еще и потому что выливается в реальное противостояние и непонимание власти и народа, отчуждение элит и образованного класса, интеллигенции и низов, предопределяет «подвешенный» характер русской власти, которая не вписывается и в западные параметры, хоть и считает себя «современной и европейской» («у нас государство – единственный европеец»), и одновременно боится и не понимает собственного народа.
 
 Если народ ближе к архаике, к мифосу, который, однако, лишен возможности заявить о себе (поскольку любое проговаривание есть задача и обнаружение логоса и есть ничто иное как возвращение аутентичной национальной киригмы), но этот мифос, какой-никакой, пусть и потрепанный многовековой борьбой с инородным логосом все же аутентичен, национален, а потому проблем с утверждением у него не существует, он и так есть, то западноевропейский логос на русской почве хоть и угнетает архаическое, которое ему видится в сплошь негативных тонах, но шанса на реальную победу практически лишен – его никто не понимает и не хочет понимать, в том числе и власть, прикрывающая им свой срам, как фиговым листком. Зачастую в уродливых формах проявляются структуры русского бессознательного, не понятого, искаженного, что приводит к девиации. Девиация, отклонение становятся нормой для России, а сама она – страной черных чудес. Без принятия во внимание этого факта нельзя себе составить отчетливое мнение о том, что такое русская власть в ее нынешнем варианте. Деградирует народ, но деградирует и элита.
 
 Возможным путем решения этой проблемы и является исследование структуры русского мифоса, и в том числе проблемы русской власти.
 
 Источники:
 
 1.    Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений и избранные письма. Том 1. – М.: Наука, 1991
 2.    Волошин М. Усобица: Стихи о революции. — Львов: Живое слово, 1923
 3.    Дюркгейм Э. Социология. Её предмет, метод, предназначение / Пер. с фр., составление, послесловие и примечания А. Б. Гофмана. — М.: Канон, 1995
 4.    Слово о Законе и Благодати митрополита Иллариона – Электронная библиотека Института Русской Литературы: http://www.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4868
 5.    Оксенов А.В. «Народная поэзия. Былины, песни, сказки, пословицы, духовные стихи, повести». СПб., 1908
 6.    Даль В. Пословицы русского народа, тт. 1-2. — М., 1984
 7.    Зинаида Гиппиус. Дневники. Воспоминания. Мемуары. М.: Харвест, 2004
 8.    Алексеев Н. Н. Русский народ и государство. М Аграф 1999
 
 
Александр Бовдунов 
 |