Смысл традиции и проект будущего

Либералам подобного типа и не снилась та духовная свобода, которая была доступна Панарину – с молодости и до последних дней жизни. Это качество ему не прощали некоторые антилибералы, ставшие таковыми либо по духовному складу (не всем, увы, нужна и даже полезна свобода), либо по убеждениям. А тому факту, что подобные убеждения распространены в России, как, впрочем, и повсеместно, удивляться не стоит: чтобы стать убежденным антилибералом на всю оставшуюся жизнь, достаточно хотя бы прикоснуться к святоотеческому наследию или, на худой конец, принять сердцем какую-нибудь не вполне либеральную доктрину – тот же марксизм, к примеру.

Но есть и более короткий путь: его прошли все, кто хотя бы ненадолго попал под железную пяту либералов при власти. Многие россияне прошли эту либеральную школу национального позора, что объясняет рейтинг либерализма в современной России. Впрочем, не прощали Панарину духа свободы и сами либералы всех мастей. Последние всегда признавали за собой и только за собой абсолютную монополию на само слово «свобода». Они, как и коммунисты, отказывают в праве на его трактовку даже (и прежде всего!) христианскому учению, где содержится целостное воззрение на ценность свободы, «которую даровал нам Христос» (Послание к Галатам, 5:1). В этом же Послании говорится, заметим, и о свободе как о призвании всякого христианина: «К свободе призваны вы, братия, только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти, но любовью служите друг другу» (5:13). Панарин был православным человеком, открывшим для себя «закон совершенный, закон свободы». Он не кичился своим призванием и служением, не считал себя ни проповедником, ни носителем истины в последней инстанции. Но он и не стыдился своего знания, как это свойственно многим из тех современных интеллектуалов, кто искренне верует, однако считает не вполне «политкорректным» смешивать христианское служение с целями светской службы, тем более на ниве науки и просвещения: как-никак власть у нас явно либеральная, а Церковь-то отделена, еще донесут ненароком, взыщут…

Не был Панарин, разумеется, и либералом-доктринером классического типа, так как никогда не связывал себя идеологическими схемами, к примеру, «антиномиями свободы и равенства, свободы и стабильности, свободы и справедливости», посредством которых современный авангард пытается оторвать свободу от морали и религии (об этой «западно-цивилизационной» поведенческой модели обстоятельно говорится в книге «Православная цивилизация»). Трудно отнести Панарина и к «ложным либералам», как называют иногда левых интеллектуалов, которых Р. Арон гневно окрестил «предателями единой и единственно верной американской традиции – либерализма Вольтера и Энциклопедистов, таких людей, как Джефферсон, Франклин и Монро, Линкольн, Гровер Кливленд и Вудро Вильсон». Напомним в этой связи, что все ложные либералы, по оценке того же Арона, «происходят от психопата по имени Карл Маркс; их интересуют не идеалы, а материальная безопасность. … Они прожектеры; они верят в свою собственную мудрость, но не в мудрость простого человека; они не коммунисты, но их мысли путаны»¹.

Впрочем, тот факт, что Панарин – не либерал, понятен каждому, кто прочитал хотя бы один абзац из любой его статьи или книги. Труднее понять и принять другое: он не был и консерватором в расхожем значении этого слова (когда консерватор воспринимается в качестве идеолога или адепта консерватизма как политического учения), хотя именно в панаринской логике многие наши консерваторы не без основания видели и видят теоретическую основу своих воззрений. О своей позиции в отношении к наиболее распространенной версии консерватизма, которую с полным основанием можно рассматривать как восходящую политическую «ретродоктрину», Панарин говорил вполне ясно: «Я решительный противник консервативно-романтических утопий о «великом возвращении назад», стиля «ретро», который при ближайшем рассмотрении оказывается стилизаторством самого западничества». Такое стилизаторство вдвойне рискованно, если речь идет «о модернизации архаичных обществ, не способных дать человеку гарантии его гражданского и личного достоинства»². Говоря о конкретных политических проектах консервативной ориентации на стыке эпох (Модерна – Постмодерна) и, прежде всего, о евразийском проекте, в разработке современной версии которого он участвовал, Панарин отмечал, что созидательная сила столь масштабного геополитического проектирования и прогнозирования кроется вовсе не в доктринальных обоснованиях. С этим выводом можно полностью согласиться, поскольку сила консервативного мировосприятия не прибывает, а убывает по мере возведения консерватизма в степень «единственно верного учения». Дело в том, что его статус тем самым не поднимают, а опускают, помещая в один ряд с заведомо нежизнеспособными (в исторической перспективе) политическими идеологиями, которые достигли уровня «великих учений» только потому, что всеми правдами и неправдами вытеснили из сознания масс религиозное чувство, подменили собой мировые конфессии. В их основе – непомерная гордыня разума, которая и питает почти неприкрытую ненависть к религии. В этом отношении (но только в этом!) по одну сторону баррикад стоят и бесчисленные разновидности либерализма, и враждующие друг с другом марксистские школы, и полураздавленные фашистские и национал-социалистские учения, ожидающие своего часа (для чего еще так бережно в единой Европе сохраняют их очаги на бывших западных землях исторической России?). Что делать консерватизму в этом семействе политических интриг и доктрин, не без выгоды для себя превративших человеческий мир в сцену, на которой перед публикой «воюют идеи», демонстрируя устойчивость западных демократических институтов? Консерватизм без религиозной веры и верности – это почти то же самое, что либерализм без денег и денежных мешков или идея коммунизма без миллионов обездоленных людей, которым уже нечего терять, но есть
что экспроприировать?

Созидательный потенциал евразийского проекта, по мнению Панарина, кроется в его опоре на консервативную (читай – здоровую) психологию нормальных людей, кровно привязанных к своей земле. Все дело, говорит Панарин, в том и заключается, что «житель – консерватор: он ориентируется не столько на то, чтобы покорить и переделать, сколько на то, чтобы сберечь». Понять эту закономерность важно, так как именно жители становятся ныне новым субъектом политики – и национальной, и международной: «Они защищают и возрождают то, что так безответственно растрачивал «отраслевой» или «технический» человек предыдущей эпохи». По этой причине «евразийский проект должен строиться с учетом этой новой парадигмы общественного развития; тогда свойственный ему консерватизм будет свободен от упреков в ретроградности»³.

Евразийский проект, как его понимал Панарин, является постмодернистским и тем самым напоминает неоконсервативную волну на Западе. «Он знаменуется своеобразным «реваншем провинции», реабилитацией ценностей укоренения. Он воспринимает различие региональных культур не с позиций иерархии («современные» и «несовременные»), а с позиций непреходящего и самоценного многообразия»⁴.

Панаринское творчество имеет мало общего с той разновидностью культурного консерватизма, который Н. С. Трубецкой определял как ложный национализм («Об истинном и ложном национализме»), не допускающий изменений даже тогда, когда старые формы самобытной жизни перестали воплощать в себе национальную психику. Причина неприятия Панариным насаждаемых типов доктринального консерватизма-национализма проста: он четко отделял национализм как культурный феномен от национализма как «великого учения», которое далеко не случайно используется либеральными политиками. Кстати, об этой закономерности (крайности сходятся) когда-то первым заговорил К. Н. Леонтьев, который, по словам Н. А. Бердяева, не только не был националистом, как это может показаться на первый взгляд, но был идейным врагом национализма. Взгляды Панарина не полностью, но во многом совпадают с позицией
Леонтьева, заявленной в его известной статье «Племенная политика как орудие всемирной революции», которая вызвала в свое время «негодование в националистически настроенных консервативных кругах».

Александр Сергеевич Панарин всегда был открыт для чужого мнения, но не подвластен «демонам этноцентризма, национализма и сепаратизма», вырвавшимся наружу вслед за крушением СССР. Он лучше других понимал, что «национализм очень быстро вырождается в попрошайничанье в обмен на геополитическую услужливость и беспринципность»⁵, как видно хотя бы на примере украинской элиты.

В одной из своих последних статей «Север – Юг: сценарии обозримого будущего» Панарин открывает механизм явления, которое западные политологи иногда называют «канализацией национализма», то есть его использованием в качестве инструмента для «взлома» нежелательных политических систем и режимов. По мнению Панарина, вспышка национализма в бывших советских республиках – не что иное, как политика «номенклатурных приватизаторов». Подлинный девиз такой политики сводится к формуле «Нам – собственность, народу – национальная специфика, исполняющая роль символического заменителя утраченных социальных возможностей». Подобный «новый национализм» распространяется ныне не только в постсоветском пространстве, но и в простран стве всей мировой периферии.

Еще труднее связать имя Панарина с «западничеством», естественно. Естественно, потому что, во-первых, он был русским и по духу (русскость – не этническое качество), и по происхождению – человеком, в котором текла кровь русских великороссов и русских украинцев-малороссов. Во-вторых, он знал цену «западникам» в странах не-Запада, которые не только управляются Западом, но и «прямо-таки стыдятся национальной идентичности и опасаются быть застигнутыми в роли проводников национальных интересов своих стран». В-третьих, Панарин слишком высоко ценил достижения западной культуры и научной мысли, чтобы сливаться с «подобострастным западничеством», которое «подстрекает худшие силы на Западе и тем самым ведет к скорой драматической компрометации Запада в глазах незападного большинства мира»⁶.

Панарина нельзя назвать также ни коммунистом, ни антикоммунистом, да и никем из тех, для кого быть – почти то же самое, что принадлежать к какому-нибудь великому учению. По его убеждению, оказавшись в «наэлектризованном идеологическом поле» этих учений, люди «утрачивают благоразумие терпимости». Имя адептам самых разных учений, в том числе и ученым-адептам, – легион, а имя Александра Панарина – одно. Его имя, как его голос и стиль, не спутать. Он это хорошо знал и дорожил своим именем, не желая соединять, сливать его с именами каких-то учений, тем более великих, которые притягивают, как магнит, маленьких и мелких людей. Не был он в полном смысле этого слова и инакомыслящим, т. е. диссидентом, поскольку он-то и был одним из немногих мыслящих в мире бесчисленных имитационных человеко-машин. Мыслить иначе, чем машина, невозможно, ибо она, по счастью, не мыслит. В этом машинизированном мире есть непреложный закон: каждый человек по отдельности силен принадлежностью к своему «изму» и априори враждебен к «непохожим». Даже терпимость к расовым отличиям сводится чаще всего к признанию за «иными» свойств, характерных для «белой» западной цивилизации. То же требование распространяется на все формы насаждаемой толерантности. При этом каждый член Системы обязан быть абсолютно нетерпимым к тем «своим» («своим», т. е. принадлежащим Системе, основанной на враждующих Учениях), кого по правилам Системы в данный момент должно считать «чужим».

Панарин относился к редкой когорте людей, которых называют системщиками, ибо он мог решать задачи, не поддающиеся набору обкатанных методов, но он не был частью Системы тотальной унификации, он был ее противником и, с этой точки зрения, консерватором. Каким, по мнению Панарина, должен быть современный консерватор? Панарин сам отвечает на этот вопрос в книге «Глобальное политическое прогнозирование»:

«Современный консерватор – это одновременно и тонкий герменевтик, разгадывающий утаенный от предшественников смысл традиции, и мужественный реставратор, делающий дело, невзирая на протесты крикливой «передовой общественно сти». Но чтобы реставраторство не стало ретроградством, необходимо прочесть традицию в свете требований завтрашнего дня, сделать ее основой своего проекта будущего»⁷. Это определение лучше всего подходит для самого Александра Сергеевича Панарина.

Примечания

1. Арон Р. Опиум интеллектуалов // Логос, 2005, № 6. С. 203

2. Панарин А. С. Россия в цивилизационном процессе (между атлантизмом и евразийством). М., 1994. С. 201

3. Там же. С. 260

4. Там же. С. 276

5. Панарин А. С. Стратегическая нестабильность в ХХI веке. М.: Алгоритм, 2003. С. 60

6. Там же. С. 57-58

7. Глобальное политическое прогнозировани

Валерий Расторгуев, Русское время, Август 2009