Человек-Общество-Государство: переосмысление через деконструкцию ч.1

Почему деконструкция?

Этот термин впервые ввел известный французский психоаналитик Жак Лакан в 1964 г. Он был развит  и обоснован философом Жаком Деррида, который подверг критике западноевропейскую философскую традицию мышления несколько лет спустя. Согласно Дерриде деконструкция представляет собой операцию, которая применяется к традиционной структуре или архитектуре основных понятий западной онтологии или метафизики, раскладывает ее на части для того, чтобы понять, как был сконструирован некий комплекс. При этом демонтаж какой-то структуры не является регрессией к простому элементу, некоему неразложимому истоку. Этот демонтаж в свою очередь сам создает философемы, нуждающиеся в деконструкции. Сама деконструкция состоит из двух одновременных действий - переворачивании и реконструкции. В книге «О грамматологии», исследуя взаимосвязь логоса, голоса и письма, Жак Деррида обращает внимание, что «движения деконструкции не требуют обращения к внешним структурам. Они оказываются возможными и действенными, они могут поражать цель лишь изнутри структур, в которых они обитают. Как бы обитают, поскольку полноправное обитание исключало бы всякие сомнения. деконструкция с необходимостью осуществляется изнутри; она структурно (то есть без расчленения на отдельные элементы и атомы) заимствует у прежней структуры все стратегические и экономические средства ниспровержения и увлекается своей работой до самозабвения»¹.

В дальнейшем концепцию деконструкции дополняли и обосновывали другие зарубежные и отечественные философы. А. Гараджа отмечает, что в слове Déconstruction, наряду с "de" присутствует и "con", что указывает на созидательный подход.

Сам Деррида, критикуя принципы центризма, которые предопределяют мышление современного европейца, ссылается на Мартина Хайдеггера, апеллируя к его «деструкции», и также пытается выйти за пределы классической философии, пытаясь начать все сначала. Кроме того, Жак Деррида считал, что весь культурный интертекст должен подвергнуться деконструкции, следовательно, необходимо обратиться ко всем пластам коллективной памяти человечества.

Теперь в контексте критического анализа западноевропейской рациональной парадигмы мышления вернемся к Лакану. Он пересмотрел декартовское определение субъекта, выраженное фразой «Мыслю, следовательно существую», предложив иную интерпретацию. По Лакану субъектом является субъект бессознательного, который проявляется в разрывах речи, но не говорящего, а Другого, и он соотносится не с другим субъектом, а с означающим. При этом субъект появляется тогда, когда в поле зрения Другого появляется означаемый. Т.е. без Другого субъекта не существует. На основе такого переосмысления фрейдистских концепций Лакан демонстрирует, что фигура субъекта, находящаяся в основе современных идей общества и государства не имеет единства – она расколота изнутри.

Такие психоаналитические и философские концепции cозвучны и с теориями постструктуралистов. Клод Леви-Стросс говорил, что «социальные отношения являются основным материалом для построения моделей, выявляющих саму социальную структуру, а социальная структура ни в коем случае не может быть сведена к совокупности социальных отношений, наблюдаемых в данном обществе»². 

Если подходить к исследуемой теме с точки зрения точности дефиниции, то можно отметить, что какого-то одного общепризнанного понятия человека не существует. То же можно сказать и в отношении общества и государства, т.к. их можно рассматривать в различном контексте – политическом, юридическом, философском, социальном, культурном и др. Кроме того, в различное время существовали различные концепции, которые претерпевали изменения. Например, если еще Платон и Аристотель рассматривали модели идеального государства, то современный исследователь Мартин ван Кревельд считает, что государства в современном понимании родились только после 1300 г., когда был подписан Вестфальский мир, а до этого существовал лишь вождизм, который сталкивался с другим вождизмом. Более того, определение понятия и отношение к нему будет зависеть от того, в каких парадигмах мы будем рассматривать предмет нашего изучения.

Существует три сверхобобщающих парадигмы: сферы, луча и отрезка³. Парадигме сферы соответствует концепция манифестационизма, цикличного понимания времени, вечного возвращения. Для этой парадигмы характерно то, что согласно ней первопричина единосущна миру и она присуща древним цивилизациям. Парадигме луча соответствует идея креационизма, творения мира из Ничто. Ей характерны авраамические традиции – иудаизм, христианство и ислам, а также концепция линейного времени и эсхатология, т.е. спасение или искупление человека. Последней парадигме отрезка соответствует модель мышления Нового времени – что мир создан из ничто и в ничто уйдет, а переход от имманентной реальности к трансцендентной невозможен. Эта концепция стала основным нормативом цивилизации, хотя и существует относительно недавно.

Этимологически слово «человек» означает челом в век, дословно в переводе с церковнославянского - устремленный лицом в вечность. Антропология – наука, изучающая человека в его связи с традицией и культурой, происходит от двух греческих слов. Логос – т.е. слово и антропос, собственно, человек. Слово антропос включает в себя три древнегреческих корня, которые означают «воин с копьем, наводящий ужас». Значит, человек определялся как взрослый мужчина, причем, способный, выражаясь современным языком, к активным боевым действиям. Интересно, что в Древней Греции правом голоса обладали лишь взрослые граждане мужского пола, а ряд эллинских философов вели дискуссии о том, есть ли у женщины душа. Занятные коннотации можно обнаружить в украинском языке. Там мужчина звучит как «чоловик», а человек будет «людына» - единственное число от слова люди, но женского рода. В германских языках слово Mensch (нем.), Man (англ.), как считают некоторые исследователи, происходит от санскритского корня, тождественному Mens, т.е. мыслить.

Однако интересные метаморфозы мы обнаружим, когда попытаемся рассмотреть слово человек во множественном числе. Слово «люди» французский лингвист Эмиль Бенвенист относит к индоевропейскому корню leudh-, что значит расти, развиваться. От него он выводит славянское «люди», немецкое Leute, латинское существительное Liberi (дети) и имя божества Liber. В самом латинском слово liberi означало свободные люди, являясь противоположностью слову serui (рабы). В древнегреческом ему соответствовало eleudheros (тот же корень!). Бенвенист акцентирует внимание на том, что понятие свободы и роста являлись взаимосвязанными социальными категориями, означающими развитие определенного коллектива, т.е. человек не может рассматриваться в отрыве от общества⁴.

Символически человек изображался в виде фигуры, в китайском языке имел особый иероглиф. Согласно реконструкции Германа Вирта, обозначению человека соответствовала руна «мадр», символизирующая фигуру с поднятыми руками⁵. 

Символ имеет довольно важную функцию. Как указывал Г.-Г. Гадамер, символ указывает на  значение, актуализирует его и репрезентирует. Поэтому человеку необходимо символическое конструирование для своего осуществления.

Из древних философов наиболее широкую трактовку понятия «человек» дал Аристотель. Он говорил, что человек – это существо, общественное по природе, мыслящее и политическое. Более того, человек – это его душа. А душа в физическом теле разделялась в районе брюшной полости на возвышенную и низменную. Кроме того, она имела три начала – разумное, чувственное и волевое. Определяя сущность человека, Аристотель говорил, что это те из его свойств, которые нельзя изменить, чтобы он не перестал быть самим собой.

Различные традиции по-разному описывали сущность человека. В индуизме это - кратковременное органичное сочетание элементов - стихий, где душа и тело тесно взаимосвязаны в колесе Сансары. Китайская традиция говорила о разных человеках. Помимо обычного человека был еще и истинный человек (чэнь-жэнь) – это тот, кто осуществил возвращение к «первоначальному состоянию» и, следовательно, к полноте человечности. А над этой ступенью находится «трансцендентный человек» (чень-жэнь), т.е. уже не человек, поскольку он уже преодолел человеческую ограниченность и обусловленность⁶.

В христианстве человек является сосудом, домом, храмом Божьим. В Новом Завете сказано: Вы есте церкви Бога Жива, якоже рече Бог: яко вселюся в них, и похожду, и буду им Бог, и тии будут Мне людие⁷. Если же человек отказывается принять в себя Дух Святой, то в него вселяются бесы. Христос сказал, что Егда нечистый дух изыдет от человека, преходит сквозе безводная места, ища покоя, и не обретает. Тогда речет: возвращуся в дом мой, отнюдуже изыдох: и пришед обрящет празден, пометен и украшен. Тогда идет и поймет с собою седмъ иных духов лютейших себе, и вшедше живут ту: и будут последняя человеку тому горша первых. Важно также и происхождение человека. По сирийскому сочинению «Пещера сокровищ», первый человек Адам был сотворен в центре земли, на том же месте, где позже вознесется крест Исуса. Это предание очень ценно; отчасти в нем раскрывается смысл сотворения человека, отождествленного с микрокосмом (и Адам и Мир были сотворены у «пупа земли»). Наряду с этим, однозначно утверждается, что спасение человека – через страсти Христовы – стало возможным благодаря возвращению к «центру»: именно то, что утверждают все традиции. Страсти Христа свершались по всей земле, ибо ,Голгофа, будучи вершиной космической горы, магически охватывает всю планету⁸. 

Также в христианской традиции человек назван образом и подобием Бога. Но в Православии, католичестве и протестантизме имеются разные точки зрения в отношении сущности и целеполагания человека. Восточная Церковь выработала идею обожения человека, в то время как католики ограничились идеей спасения, а в протестантизме систематизировали доктрину предопределения. Католический мыслитель Хуан Доносе Кортес, ссылаясь на Бональда, говорил, что человек представляет собой разум, обслуживаемый телесными органами. Протестантский теолог Жан Кальвин утверждал, что человек, это греховное существо, а большинство протестантских учений едино во мнении, что каждому уже заранее уготована судьба и соответствующее место в раю или аду, не зависимо от того, чем он будет заниматься в этой жизни.

В эпоху модерна попытки переосмысления привели к новым дефинициям. В течение нескольких столетий понятию  «человек» навязывались новые ярлыки, подчас адекватно отвечающие текущему состоянию общества. Руссо называл человека добрым дикарем, а Чарльз Дарвин одной из стадий эволюции.

В Западной Европе под влиянием идей Просвещения постепенно происходит дегуманизация человека. Он начинает сводиться к индивидууму, который объявляется высшей ценностью. В выражении homo homini lupus, (человек человеку волк) звучит не только девиз отчуждения, но и умаление человеческой природы, акцент на ее животном начале. Человека называют набором комплексов и чувств, а Ламетри даже называл человека совершенной машиной. Отмечая процесс унификации в современном обществе, Герберт Маркузе характеризует доминирующий тип западного человека как одномерный.

Как мы уже отмечали, в христианстве были разные взгляды на цель и задание человека. Соответственно, в модерне различные школы и учения по-разному интерпретировали эту проблематику, и иногда это напоминало некоторые религиозные системы. Например, в индуизме основной задачей человека являлось соблюдение законов. Нечто подобное зафиксировано и у западных идеологов Просвещения, акцентирующих внимание на морали и общественном договоре. Либералы отстаивали идею освобождения, и нечто похожее мы можем увидеть в буддизме, но только здесь проблематика сводится к духовному началу. Нигилисты перетолковали библейское выражение о том, что человек создан из праха и в прах вернется, а атеисты, принимая в расчет закон джунглей, видели главную цель в выживании. Но во всех оценках уже можно заметить различие между подходами к проблематике на Западе и в других регионах. Если Эрих Фромм говорил, что цель человека – быть самим собой, утверждать свое собственное человеческое Я, то русский философ Соловьев говорил, что задача человека- это преодоление несовершенства, а Киреевский настаивал на том, что человек должен собрать в одну неделимую цельность все свои отдельные силы, находящиеся в состоянии разрозненности и противоречия. Опять же, многие не видели возможность определения человека вне связи с обществом. Эмиль Дюркгейм писал, что человек есть человек в той степени, в которой он живет в обществе. Карл Маркс говорил, что человек – это совокупность всех общественных взаимоотношений. Но, как мы знаем, он также был сторонником дарвинистской теории эволюции, где, по его мнению, катализатором являлся труд (труд сделал из обезьяны человека).  Интересно, что МартинХайдеггер подходил к рассмотрению феномена человека с точки зрения животного мира. Как он говорил, «человек есть разумное животное, но, это еще не установленное животное, animal rationale еще не полностью приведено в свое существо». Хайдеггер критикует современную антропологию и психоанализ, считая, что выражение Ницше «человек – это то, что должно быть преодолено», было неправильно понято.

«Готов ли человек взять господство над  всей Землей? Прежний человек это не может, т.к. человеческое существо еще не обнаружено, не установлено. Поэтому нужно искать переход прежнего человека через себя и сверх самого себя», - говорит Хайдеггер⁹. Другой немецкий философ 20 столетия Карл Ясперс говорил, что в «человеке заключена потерянность, из которой вырастает задача и возможность». И благодаря тому, что он находится в отчаянном положении, ему предъявляется требование возвыситься посредством свободы¹⁰. Ясперс отмечал, что человек как предмет исследования становится содержанием знания (отсюда множество наук, его изучающих – психология, социология, антропология, анатомия и др.), а человек как свобода – основной чертой нашей веры.

Сейчас же, в эпоху постмодерна, мы вправе перейти к новому определению человека. Человек становится постчеловеком. Во-первых, это происходит из-за того, что происходит размывание идентичности, ее смена, или появляется несколько идентификаций. Например, это может быть связано со сменой места жительства, гражданства, религии, имени, языка как средства общения и даже пола. Современные технологии тоже играют определенную роль в этом процессе. Фрэнсис Фукуяма в книге «Наше постчеловеческое будущее» в радужных тонах описывает различные возможности, которые могут представить медицинские и генетические технологии для изменения сущности человека¹¹. Мутация происходит и под влиянием техногенных факторов. А имплантанты, вживление чипов и постоянная связь с техническими гаджетами превращают человека в киборга. Наличие виртуального пространства и его вторжение в общественную жизнь также виртуализируют человека, все больше втягивая его в новое измерение, а то, что персонифицирует отдельного человека, сливается со своими виртуальными клонами.

Прежде чем перейти к рассмотрению феномена общества, нужно еще отметить один немаловажный аспект – это социализация человека, т.е. процесс последовательных инициаций в общественных институтах. Везде он проходил по-разному. Для нас наиболее адекватным будет рассмотрение становление человека в русской культурной среде.

Раньше у славянских народов новорожденный еще не считался человеком до тех пор, пока не был произведен ряд ритуальных действий. Ребенок до крещения или до возраста одного года считался несуществующим. Он не наделялся особыми сакральными атрибутами, такими как крест и пояс, а в случае смерти его хоронили  не на кладбище, а в специальных местах, где закапывалась плацента, выходящая после плода (как правило – под порогом дома). Название у ребенка было либо собирательным типа «мелочь», «тварня», либо связанным с нечеловеческими существами. Например, на Житомирщине, еще в начале 20 в. ребенка до крещения называли «маняк» (призрак), старообрядцы беспоповцы даже называли младенцев бесами. Процесс очеловечивания происходил в несколько этапов. Вначале происходило обрезание пуповины и осуществлялись похороны плаценты (послед для другого мира, что нужно для сохранения связей с праотцами). Далее шло обмывание, которое осуществлялось повитухой, при этом она рассматривала новорожденного как некий материал, из которого нужно вылепить человека, а потом одевание младенца. Эти процедуры проводились практически сразу после родов. Потом происходило имянаречение, для чего обращались к священнику. Интересно, что имя Богдан давали до крещения (Богом данный, «Рожден, а не крещен, так Богдашка»). Потом уже начиналось введение в социальную структуру, началом которой была передача ребенка преемнику (отцу или родственнику). Также часто практиковалось и «доделывание» ребенка в случае его слабого здоровья или каких-то особенностей организма или поведения. В наше время, эта традиция практически забыта, кроме того, появился ряд общественных институтов, в которые и переход из одного в другой характеризуется социальным разрывом и определенным травматизмом (напр., во временной последовательности это: детский сад-школа-институт-работа, а в социальных структурах это может быть принадлежность к разным общественным классам, религиозным группам, окружению). Для сравнения – в арабских странах социализация ребенка происходит исключительно в семье, а в Японии динамика социального развития происходит без разрывов.

Стоит отметить, что ранее, до того как окончательно победила философия Просвещения, и в западноевропейских обществах было другое отношение к детям. Как сущностно отличавшийся от взрослых, ребенок существовал только до семи лет. После этого он практически участвовал во взрослой жизни, что можно проследить по традиционным костюмам детей того времени и роду занятий, что изображалось на картинах вплоть до 17 века. Если взглянуть на работы фламандских и нидерландских художников, которые фиксировали быт простолюдинов своего времени, там видно, что дети принимают участие во всех «взрослых» мероприятиях и выглядят так же, только меньше ростом. Это говорит о том, что ничего подобного современному понятию детства и юношества раньше не существовало. Американский социолог Нейл Постман в работе «Исчезновение детства» пишет о том, что идея детства была придумана в эпоху Возрождения, а до этого мир взрослых и детей, включая сказки и мифы, был одним целым. Только после 17 века цельное общества раскололось на детей и взрослых, породив детскую моду, определенный жаргон, а через некоторое время и специальную индустрию, которая рассматривает детей как целевую группу потребителей со специфическими интересами.*

По сравнению с многовековыми традициями сейчас этапы сакральной инициации во многом сменились на социальные – это вступление в учебное заведение, получение диплома, служба в армии, место работы и карьерный рост, получение научной степени, наград, выход не пенсию. Безусловно, подобные точки перехода тоже обладают определенной связующей ролью, однако, по сравнению с традиционным обществом, они стали слишком рациональными, вытеснив мифологическое начало в подсознательные глубины.

Примечания

¹ Деррида Жак. О граммотологии. М.: Ад Маргинем, 1999.
² Клод Леви-Строс. Структурная антропология. – М.: Академический проект, 2008. С. 320.
³ Дугин Александр. Основы парадигмальных оснований науки. – М.: Арктогея, 2002.
⁴ Бенветист Эмиль. Словарь индоевропейских социальных терминов. – М.: Прогресс, 1995. С. 212-213
⁵ Дугин Александр. Знаки великого норда. – М.: Вече, 2008. с. 67
⁶ Рене Генон. Символика креста. – М.: Прогресс-Традиция, 2004. с. 77
⁷ (2 Кор. 6, 16).
⁸ Мирча Элиаде. Азиатская алхимия. – М.: Янус-К, 1998. С.91
⁹ Хайдеггер Мартин. Время и бытие. – М.: Республика, 1993
¹⁰ Ясперс Карл. Смысл и назначение истории. – М.: Республика, 1991. С.452
¹¹ Фукуяма Фрэнсис. Наше постчеловеческое будущее. – М.:АСТ, 2008

* Это можно проследить по телевизионной рекламе продуктов питания для детей, индустрии развлечений от мультипликации и кинематографа до аттракционов, и обилию товаров от игрушек до специальной одежды, а также технических и электронных устройств.