Плоха теория, которая не хочет стать доктриной

Выступление заведующего кафедрой теоретической политологии МГУ им. М.В. Ломоносова доктора философских наук профессора Валерия Расторгуева на круглом столе "Пять принципов российской внешней политики: многополярность как неизбежность"

В докладе, представленном Александром Гельевичем Дугиным, был очень интересный зачин, поэтому у меня есть комментарии практически по каждому тезису.

Итак, начнем с первого, вводного тезиса, касающегося наличия политической доктрины президента Медведева. Честно говоря, я не убежден, что речь может идти о доктрине, а уж, тем более, о какой-либо теоретической доктрине. Речь, скорее, может идти о ситуации, когда существует социальный запрос на новую политическую доктрину, или, если быть точнее, просто на политическую доктрину, поскольку Россия обходилась без доктринального уровня политического планирования в верхних эшелонах власти в течение многих лет. То есть запрос такой и такие ожидания, действительно, существуют.

Относительно самого термина «политическая доктрина», т.е. «связанная система воззрений». Мне кажется, это не совсем точное определение, хотя, безусловно, оно не может быть ни опровергнуто, ни даже подвержено сомнению. Говоря «не совсем точное», я имею в виду «не совсем полное»: ведь плох солдат, который не хочет быть генералом, и, соответственно, плоха теория, которая не хочет стать учением, не хочет стать доктриной. Однако превращение любой теории в доктрину означает ослабление теории, поскольку акцент переносится с вопроса об истине на императивное мышление. То есть «Карфаген должен быть разрушен» и все. Вопрос об истинности такого рода суждений не стоит.

Политические доктрины, разумеется, бывают разного ранга. Есть доктрины, которые выводятся из больших теорий, «измы» разного рода (тот же коммунизм, либерализм в разных его модификациях), то есть доктрины-учения, которые, действительно, в 20 веке, по словам Черчилля, стали править миром. И сегодня трудно представить себе будущее той власти, которая позволит высказать сомнения в правильности тех или иных идейных доктрин, если в них поверили миллионы сограждан. А в итоге и сами власти стали заложниками подобных доктрин, которые в 20 веке перекроили мир.

В нашем же случае речь идет о технических, отраслевых внешнеполитических доктринах, которые, действительно, отрабатываются, но вне большого доктринального уровня, о котором я сказал выше. Поэтому мой главный тезис заключается в том, что разговор о наличии политической доктрины Дмитрия Медведева пока не состоятелен. В том числе и по той причине, что, как правильно подметил докладчик, сама власть почесала бы затылок, если бы услышала, что она думает по этому поводу. А потому дать либеральную версию этой доктрины намного легче, чем консервативную. Либеральная версия будет очень логична и непротиворечива до скандальности, то есть она будет почти плоская. Александр Гельевич же дал объемную и очень глубокую версию, однако, скорее всего, политический истеблишмент ограничится либеральной версией, потому что она проще, легко усвояема и легко внедряема.

Таким образом, первый тезис профессора Дугина о доктринальности пяти внешнеполитических принципов Дмитрия Медведева у меня вызывает, мягко выражаясь, сомнения, хотя интенцией, душой я полностью на вашей стороне, и, в принципе, сочувствую именно такой версии. Однако не думаю, что ее легко донести даже до понимания властью. Возможно, конечно, что Александр Гельевич в своих догадках прав, но велика вероятность, что нет.

На мой взгляд, Россию надо очень сильно «дожать», и, наверное, это будет сделано, и вот тогда, действительно, может появиться нечто похожее на такую политическую доктрину. И профессор Дугин прав в том, что в России, в общем-то, вариантов остается очень мало, кроме сильной волевой политической доктрины, которая сводится к одному простому лозунгу: право сильного. В таком случае Россия будет и сильная, и справедливая.

Теперь по поводу тезиса о примате международного права. Существует очень важный тематический аспект, связанный с гегелевской идеей о совмещении права и «неправа», т.е., само право может быть неправом по логике вещей, с точки зрения самой истории и логики развития. Мысль Александра Гельевича о том, что международное право меняется, о том, что оно эволюционирует, о том, что оно сложилось на основании поствоенного мира и биполярной системы – это, безусловно, абсолютно верно. Но нельзя говорить о том, что это международное право не является «неправом». И оно, скорее всего, уже отжило свой век, что, кстати, тоже следует из логики профессора Дугина, когда он говорит о том, что биполярный мир уже невозможен, а речь идет о некой новой модели многополярного мира. При этом однополярный мир как проект также несостоятелен, однако реализуется и чрезвычайно опасен (напомню кантовскую идею о единодержавии как об абсолютном зле). Другой вопрос, что этот проект, скорее всего, не будет успешен, и, действительно, речь пойдет о некой многополярности.

Слово «многополярность» (так же, как «полярность» и  «биполярность») я беру в кавычки, а, работая со студентами, я вообще предлагаю отказаться от многих слов, которые являются метафорами непонятного происхождения. На мой взгляд, метафоры «биполярность» и «многополярность» несут в себе огромное количество смыслов, которые мы не уясним. Например, если это чисто физическая метафора, то более-менее понятно, о чем идет речь. Также мы прекрасно знаем, что биполярность – это целое направление в биологических и экологических исследованиях, которое означает, грубо говоря, конвергенцию, когда различные виды биологической системы уподобляются друг другу в тех полярных зонах, где развиваются на разных основаниях, но у них существует общий механизм уподобления. Кстати, если взять эту модель за основание биполярной системы, в частности, зародыши теории конвергенции, которые она в себе несла, то это очень интересная мысль. Также есть очень известная психологическая версия биполярности, - это абсолютная неадекватность человека. Подобная биполярность означает состояние, когда человек переходит от крайней депрессии, от желания немедленно расстаться с жизнью, в маниакальную активность, а потом обратно в депрессию без смежного состояния. И должен сказать, что и это объяснение тоже работает.

А.Г. Дугин: Русский человек так себя ведет.

В.Н. Расторгуев: Не уверен, что это русский.

А.Г. Дугин: От депрессии к маниакальной активности.

В.Н. Расторгуев: Также существуют и другие понятия, которые надо ранжировать, уточнять, в частности, когда речь идет о глобализме и глобализации. Я, например, полагаю, что и здесь тоже очень много примитивных и неверных по сути метафор, которые иногда надо разрушать хотя бы для себя. Пусть публика пользуется, но мы должны хорошо понимать, что это все-таки метафоры, которые тащат вас к другим смыслам. Вот, например, биполярная система прошлого – это и есть эпоха глобализма, которую повторить нельзя. Именно биполярная система позволила создать современный мир, разделенный на сверхбогатый Север и сверхнищий (но фактически – энергетический донор) Юг.

Таким образом, я согласен с сентенцией профессора Дугина, но вот сам тезис о многополярности у меня вызывает очень серьезные сомнения. И то, что западные политологи избегают понятия «многополярность», отчасти связано с тем, что эта метафора просто не укладывается в сознание. На мой взгляд, одна из наиболее сильных альтернатив данному понятию – это «многоцивилизационный мир», то есть версия Данилевского, который не отрицая единой цивилизационной линии, акцентирует внимание на самоценности цивилизаций. В данном случае именно эта версия представляется более сильной и точной, и она в научном отношении вполне корректна.

То же самое можно сказать обо всех остальных тезисах профессора Дугина. Безусловно, социальный заказ на политическую доктрину есть, и мы ждем, когда она будет сформулирована. России нужен доктринальный уровень долгосрочного политического и геополитического планирования. Россия имеет статус, который обязывает ее такую доктрину иметь. Но у России такой доктрины пока нет, и пять тезисов президента Медведева доктриной, конечно, пока не являются. Я уже не говорю о том, что существует механизм принятия политических доктрин такого ранга. Однако в России пока все это не функционирует по банальной причине – практически полного интеллектуального обезвоживания власти. Ведь еще во времена Ельцина на Западе интересовались, причем, за большие деньги, где мозговые центры России? И никак не могли поверить в главную военную тайну, что их нет.

Спасибо.