Предлагаем вниманию читателей экспертно-аналитического портала Центра консервативных исследований социологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова доклад главного редактора портала "Геополитика.ру" политолога Леонида Савина, сделанный в ходе II Международных чтений по четвертой политической теории Центра консервативных исследований "Политическая модель будущего. Актуальность 4 политической теории как парадигмы
национальной модернизации"
Поскольку формирование известных политических теорий началось задолго
до их появления на мировой арене, необходим исторический анализ
предпосылок для выявления тех ключевых моментов, которые привели к
выработке этих моделей.
Корни европейской политической философии уходят в древнегреческую мысль –
в первую очередь, учения Платона и Аристотеля о государственном
устройстве. Мы знаем, что на зарождение схоластической школы Западной
Европы повлияли именно тексты Аристотеля и ряда других авторов. Однако
если проанализировать тот процесс, в течение которого эти идеи
инсталлировались в западноевропейское сознание, мы обнаружим, что имело
место искажение первоначальных смыслов, если подходить с точки зрения
социальной лингвофилософии. Известно, что любой перевод не может
адекватно передать смысл определенного выражения, так как на языковый
аппарат накладывают глубинные структуры сознания, предопределяемые
месторазвитием, религиозными идеями и культурными традициями носителя
языка.
Можно привести банальный пример: по-испански «Добрый вечер» звучит как
Buones tardes, эта фраза произносится начиная с полдня. Какой вечер
может быть в 12 часов дня? Но если мы разберем этимологию этого
выражения, обнаружится, что корень этого слова такой же, как у глагола
tardar – медлить, опаздывать. Теперь представьте себе знойную Испанию в
разгар солнцепека, когда вся природа замирает и всякая тварь прячется в
тень. Аналогично и с арабскими текстами. Этносторически ислам
складывался в пустыне, что формировало определенную культуру и язык этой
культуры. Кочевой образ жизни определенно повлиял и на идеи
распространения ислама на внешний мир. Тексты Аристотеля, Эвклида и др.
авторов были переведены на арабский в IX в., а до этого сохранялись на
Ближнем Востоке у еретиков несториан на сирийском языке. Лишь после
таких филологических изменений они попали в Европу.
Перевод античных текстов был институциализировано в XII в. благодаря
аббату из Клюни Петру Достопочтенному, причем их необходимость
обосновывалось им как, в первую очередь, интеллектуальная борьба против
мусульманства. Еретики или иноверцы, говорил он, неважно как их
называть, но для того чтобы с ними грамотно бороться, мы должны понимать
как они думают, при этом Петр из Клюни отмечал отсутствие должных для
этого знаний в среде западноевропейских «ученых». А так как латиняне уже
не знали древних языков, то потребность создания команд переводчиков и
средневековых аналитических центров выдвигалась на первый план. При этом
помогали им сами мусульмане, иудеи и христиане-монофизиты, привносившие
изюминку своих религиозно-этнических рудиментов. Но не следует
забывать, что и католики являются одной из отколовшихся ветвей Восточной
христианской церкви, и они при переводе на латынь тоже в свою очередь
переосмысляли и трактовали корпус античных текстов. А вместе с монахами
на интеллектуальной ниве тогда трудились и бродяжничающие
философы-голиарды, у которых была выраженная антипапская направленность.
При этом большое значение придавалось софистике, как одному из методов
диалектики. Поэтому вполне последовательно на этой почве появились
работы Канта, Гегеля, Фихте, Гоббса и других философов государства,
которые привнесли свои домыслы и обоснования, но уже были далеки от
первоначального смысла аристотелевских и неоплатонических текстов. Хоть
тексты этих авторов и повлияли на становление трех предыдущих
политических теорий, но при их анализе и деконструкции можно обнаружить
ряд противоречивых положений и пунктов, по которым вполне обоснованно
есть все основания высказать принципиальное несогласие.
Даже если не брать во внимание пересмотр философских взглядов из-за
смены политического режима, что хотел сказать Гегель своим заявлением о
том, что «именно дух я могу совершенно сделать своим»? Конечно же, эпоха
Просвещения тоже сделала свое дело, подвергнув комплексные понятия
дефрагментации и выхолащивая из них глубинные смыслы античного наследия.
Не случайно еще ранее Бернард Шартрский говорил, что «мы – карлики,
забравшиеся на плечи гигантов» в отношении Средневековой науки,
базирующейся во многом на наследии предыдущих эпох. Только насчет того,
что видно лучше и дальше можно поспорить, так как из-за сбоев сознания
были нарушены механизмы активизации глубинных структур порождающих
правил, определяющих человеческое бытие.
При этом, главное, что ставится под сомнение сам субъект, что позволило
Лакану выдвинуть тезис о его расколотости, Пёше заговорить о
эффект-субъекте и появиться традиции Смерти субъекта. Ведь понимая
субъект буквально как «брошенное под» с плеч великанов античности, это
брошенное исчезает где-то внизу, за облаками эпистемы Просвещения,
ускользая от нашего взгляда. Мартин Хайдеггер отметил этот феномен как
отсутствие почвы под ногами, постоянное проседание грунта и наше
зависание над бездной, когда в потрясении этого провала остается только
наше чистое присутствие или как мост, растущий между небом и землей
только, когда мы по нему идем. Отсюда и появление ужаса, который
имплицитно присутствует во всех политических идеологиях. Гоббс об этом
говорил более открыто, говоря о необходимости создания полицейского
аппарата, в фашизме это было завуалировано важностью создания
государства-корпорации, защищающего свой народ от внешних врагов
(национал-социализм возник во многом благодаря ресентиманту, которым
была обильно удобрена почва), а в марксизме это был социальный страх,
позаимствованный у предшественников атеистов, говоривших о страхе перед
силами природы. Более того, предыдущие системы были утверждающими, если
подойти к ним с точки зрения языка как коммуникации – в таком качестве,
как известно язык существует лишь в двух аспектах – утверждающем и
вопрошающем.
Каковы могут быть пути преодоления этого отчуждения от субъекта?
Продолжать сидеть на плечах античных великанов, чьи основы подточены
постмодернистскими инструментами, пытаясь произвести замеры грунта или
высматривая где-то впереди вершины надежды?
Помимо такой неконструктивной позиции есть еще два пути – совершить
прыжок в бездну и аккуратно, последовательно спускаться вниз, тщательно
осматривая и перепроверяя наследие предыдущих эпох на прочность. А
пересмотрев корпус античных текстов уже с новой позиции и, спустившись
на землю, необходимо глубинное исследование доплатонических и до
аристотелевских пластов философии, еще не парализованных логоцентризмом.
Тогда, возможно, мы сможем излечится от того метафизического
головокружения, которое вызывает в нашем сознании страх, инстинктивно
толкавший на созидание защитных государственных систем. Более того, для
этого необходимо провести операцию, сходную с дерридовской
деконструкцией, но по отношению ко времени - промыслить весь
исторический процесс одномоментно, сжав весь линейный ход истории в
мгновение, но одновременно соразмышляя его с вечностью.
Часто, говоря о политической идеологии, связанной с вечностью,
вспоминают слова Артура Мёллера ван ден Брука, однако есть не менее
значимая фигура консервативно-революционной мысли – Эрнст Юнгер, который
высказал не менее замечательную фразу о том, что чем меньше в
революционную фазу, когда идет проверка нас самих на существование, ты
соотносишься со временем, тем чистый mentor (мерило) в качестве оружия
действует все острее. Тогда исчезнет и сам страх и даже потрясающие
движения становления, неподвластные человеческому рассудку, будут
вызывать лишь новые вопросы к истоку.
|