Ален де Бенуа: Артур Меллер ван ден Брук. Биография консерватора

«Попробовать узнать, кем был Мёллер ван ден Брук, это все равно, что задать вопрос судьбе Германии". Эти слова, произнесенные той, которая была его супругой (1), с трагической точностью подходят к фигуре этого теоретика неоконсерватизма, о котором до сих пор так мало известно, этого представителя "третьей силы" - Консервативной революции - которая так и не смогла никогда обрести воплощение в политической сфере, и с которой начиная с 1933-35 годов национал-социалисты боролись также, как прежде с ней боролись сторонники либеральной парламентской демократии в Веймарской республике.
 
Артур Мёллер ван ден Брук родился в Солингене в Вестфалии 23 апреля 1876 года. Его отец, Оттомар Виктор Мёллер, родом из Эрфурта, советник управления строительства, был архитектором в королевской администрации Пруссии (королевский Baurat). Отслужив как офицер в прусской армии в 1866-70 гг. (в то же самое время как и его брат Рудольф), он получил задание построить самую современную для Германии того времени тюрьму. Происходя из Тюрингии (как Лейбниц, Лессинг и Ницше), его род обосновался в области Гарца вблизи от Нордхаузена в начале 19 века, и имел средь своих представителей офицеров, чиновников и земельных собственников, а также множество лютеранских пасторов. Как и многие из числа видных представителей протестантской буржуазии, выросшей после 1848 года, Виктор Мёллер испытывал живое восхищение Шопенгауером, и поэтому, конечно, неудивительно, что он дал своему сыну, который, впрочем, особо не ценил это (2), имя автора "Мира как воля и представление". Что касается его супруги, урожденной Элизы ван ден Брук, женщины выдающейся красоты и наделенной великолепным художественным чувством, она принадлежала к рейнской нидерландско-испанского происхождения.

Молодой Артур, который, как говорят, был расстроен плохим гороскопом, на самом деле был трудным ребенком - можно сказать, почти бунтарем, - который быстро заставил своих родителей оставить надежду увидеть его кадровым военным. Три года до получения аттестата бакалавра он бросил лицей в Дюссельдорфе, а до этого в одной из самых крупных городских газет он анонимно опубликовал статью, которая была крайне враждебной по отношению к местным художникам. В этой статье он поведал о сильном впечатлении, произведенном на него выставкой творений Эдварда Мюнха. Был ли его уход добровольным? Или, напротив, Мёллер был исключен дирекцией лицея? Хедда Маасе (письмо Фрицу Штерну от 12 сентября 1959 года) склоняется в пользу первой гипотезы. Но его вторая жена, Люси Мёллер ван ден Брук, была уверена (письмо Фрицу Штерну от 8 августа 1951 года), что он был изгнан из заведения за то, что показал независимый дух и немного слишком личного любопытства. Статья о Мюнхе была только предлогом. "Подлинные причины, по которым он оставил гимназию в Дюссельдорфе, - писала она, - происходили из его творческого восприятия жизни. (...) Университетская рутина вызвала в нем отвращение. (...) Он хотел пополнять свои знания скорее из путешествий, а не из книг. Он говорил, что он по природе своей наблюдатель (ein Augenmensh)". Точно такого же мнения придерживался и Пауль Фехтер (3).
 
Начались годы странствий - Wanderjahre. В апреле 1895 года Мёллер вначале направляется в Эрфурт, к родителям, чтобы сдать экзамены на аттестат зрелости. Хедда Маасе, ставшая официально его невестой, сопровождала его в путешествии. Но молодой человек вновь столкнулся со школьными трудностями. В 1896 году на Пасху он переезжает в Лейпциг, где скоро ведет богемный образ жизни. Записавшись в университет, он только очень нерегулярно посещает лекции специалиста по психологии Вильгельма Вундта и историка Карла Лампрехта. На деле, именно в значительной мере путем самообразования он обогащает свои знания. "Его университетами, - писал Герд-Клаус Кальтенбруннер, - были литературные кафе, театральные премьеры, мастерские художников-авангардистов, выставки и бесчисленные белые ночи, благодаря которым он увеличивал познания в области литературы и истории искусства (4). В Лейпциге Мёллер познакомился с поэтом-лириком и символистом Францем Эверсом и с историком искусства Хансом Мерианом, преемником приверженца натурализма Германа Конради на посту главы редакции журнала «Гезельшафт». Именно в этом издании, считавшимся авангардистским, он опубликовал свои первые литературные статьи, посвященные современной драме и лирическим произведениям Ричарда Демеля и Пржибишевского (5).
 
В том же самом 1896 году, в месяце августе, Мёллер в возрасте двадцати одного года женился на Хедде Маасе и обосновался в Берлине. Наследство его дедушки по материнской линии позволило молодой паре перебраться в маленькую виллу на берегу озера Тегель. По правде говоря, Мёллер не особенно любил столицу рейха, которая, по его мнению, была только тенью своего великого прошлого, и он только ошибался на счет ложного «национального» пафоса «поколения 1888 года». Но именно здесь он начал по-настоящему принимать участие в политической и литературной жизни своего времени. После своего прибытия в Берлин он завязал контакты с различными кругами приверженцев модернизма в литературе. Прежде всего он посещает кафе «Черный поросёнок», где собирались Рихард Демель, Франц Эверс, пианист и композитор Конрад Анзорге, Август Стриндберг и другие скандинавские писатели. Также он знакомится с анархистами вроде Ведекинда, приверженцами натурализма, такими как Герхард Гауптман и формалистами наподобие Стефана Георге. Равным образом Эверс познакомил его с Рудольфом Штейнером, отцом антропософии, художником Фидусом, который будет одним из видных представителей молодежного движения (Mouvement de jeunesse), Вильгельмом Лентродтом, Петером Хиллом, Людвигом Шарффом, Максом Даунтендеем, Францем Зервесом, Вилли Пастором, Арно Хольцем и т.д. Чтобы найти средства к существованию, он вместе со своей женой занимался переводом ряда авторов: Даниэля Дефо, Томаса де Квинси, Бодлера, Ги де Мопассана, Барби д'Оревилля, Эдгара По (6). Он сотрудничал также с изданием «Цукунфт» Максимилиана Гардена и начиная с 1899 года публиковал свои первые настоящие работы, написанные им самим. В 1902 году он издает книгу под заглавием «Варьете», содержащего анализ вошедшего в моду жанра, представленного творчеством Ведекинда. В том же самом году под заглавием «Современная литература» десять уже ранее по отдельности опубликованных и посвященных современным авторам монографий (7). Эти очерки имеют разную ценность, но Мёллер выступил здесь достаточно уверенно. «Для такого молодого человека это (…) впечатляющее достижение», - так прокомментировал это Фриц Штерн. Мёллер писал об авторах, чья известность и талант давно уже были широко признаны, речь шла о Герхарте Гауптмане, Стефане Георге, Гуго фон Гофманстале, Петере Альтенберге, Франце Ведекинде, Максе Даутендее, Рихарде Демеле и о молодых поэтах вроде Альберта Момбера и Станислава Пржибишевского. Книга содержала критику импрессионизма в литературе, но прежде всего критику натурализма, представленного Арно Гольцем, которого Мёллер упрекал в том, что тот понимал задачу писателя в простом отображении реальности. У Мёллера равным образом сквозила явная неприязнь по его отношению к вильгельмовскому обществу, с его культурным «мещанством», буржуазной показухой, дешевым патриотизмом и социальными контрастами. Эта первая часть творчества Мёллера представляла собой нечто вроде «фотографического отображения духа конца века» (Армин Мелер).
 
В это время Мёллер ван ден Брук еще, собственно говоря, не занимался политикой. Однако он читал работы Хьюстона Стюарта Чемберлена, автора «Происхождения 19 столетия» (будучи далеким от того, чтобы разделять все его взгляды) и особенно Юлиуса Лангбена, немца, «безумного от Рембрандта», который произвел на него большое впечатление. Но влияние, которое в наибольшей степени ощущается у него, это влияние Ницше, которому он к тому же посвятил первый том серии своих литературоведческих статей. Поэтому (в «Современниках») он напишет: «Ницше стал нашим Руссо» и добавит: «И современное естествознание и техника были нашей революцией». У автора «Заратустры», сочинения, которое он превозносил в 1896 году как самую великую книгу века, ему нравилось прежде всего то, что он определил литературу как «жизненную функцию» и в тоже время как выражение «общественной веры». Противопоставляя «пьянящий оптимизм» Заратустры шопенгауеровскому пессимизму, он видел в Ницше того, кто сумел призвать инстинктивную жизненную силу, чтобы порвать с реакционным пристрастием к прошлому, который превозносил человека-гения и видел в искусстве средство возрождения всего общества. Касательно Ницше, писал Рой Паскаль, он был убежден, что тот принадлежа будущему, является по своей сущности революционером, не имеющим предшественников, и о нем невозможно судить по меркам прошлого, и что будущее «за гранью добра и зла» (8). «Варьете» содержит к тому же критику «яда» христианства, явно вдохновленную Ницше. Но зато Мёллер отбрасывает тему сверхчеловека, который для него является чем-то слишком неопределенным и которого он интерпретирует как выражение чувства личной неудовлетворенности, испытываемого его создателем. Видно, что уже в этих первых работах появляются темы, которые Мёллер разовьет позже на систематической основе, к ним относятся яростная критика буржуазных ценностей и неприятие преклонения перед прошлым. Мёллер не колеблясь возносит хвалу всем новаторским течениям своего времени. Он поддерживает модернистские тенденции в архитектуре и в области изобразительного искусства, с энтузиазмом пропагандирует принципы разрыва с прошлым. Он пишет две статьи для журнала «Югенд», который дал свое название модерну (Jugendstil) или арт нуво — «новому искусству» (9). Позднее он будет выражать свои симпатии к экспрессионизму, затем к итальянскому футуризму (10). Как пишет Денис Гельдель, «Мёллер неоспоримо делал реверансы в сторону авангарда, при разрыве с официальным академизмом, и он, если оставить в стороне более сложный казус Ницше, хотел быть выразителем духа современного индустриального общества» (11). А значит, Мёллер отвергает культурный пессимизм. Современность, на его взгляд, это обещание, которое, на его взгляд, исполняют «великие бунтовщики», которые испытывают «побудительные интуиции» и находят в глубинах их души и их поэтического воображения достаточно возможностей, чтобы противопоставить посредственности, царящую в их эпоху, преимущественные права духа (12).Уже в «Варьете», добавляет Гедель, [Мёллер] категорически утверждал, что современность не есть нечто упадническое, и отвергал тип декадента-пессимиста, который черпает наслаждение в своем декаденстве, точно также для него был неприемлем современный культурный пессимизм, которому он противопоставлял осязаемые достижения современности, по отношению к которой эпоха, в которую жили наши предки, представляет скорее «плохие старые времена»! И в 1912 году он с яростью обрушивается на критиков современности, на менторско-пасторальных Zeitanklaeger, которые нападают на цивилизацию, которая их окружает, потому что они чувствуют себя плохо в своей шкуре (13).
 
Параллельно этому, у Мёллера проявляется уже явная тенденция в явлениях литературной и художественной жизни немало симптомов, характеризующих дух эпохи. Для того чтобы узнать характер разных народов, утверждает он, искусство дает намного больше ключей, чем политические и общественные институты. «Как многие интеллектуалы конца века, - замечает Клеменс фон Клемперер, - Мёллер испытал влияние тезиса Буркхардта, народ не может в одно и то же время обладать великой культурой и политической значимостью» (14). Это выливается у него в примат эстетики: образ общества это прежде всего художественный образ. Вслед за Рихардом Демелем он проповедует страстную веру в предназначение искусства, вплоть до того, что от него можно было услышать, что оно даже может занять место религии. «У нас есть искусство, - писал Мёллер, - искусство, которое сделало религию излишней и дало гражданам современного мира уверенность, которую могла дать только вера в Бога» (15). Буржуазия, добавляет он, глубоко неспособна понять содержание искусства, потому что она не обладает чувством священного и потому что ей чужда всеобщая борьба, чьим проявлением также является искусство: «война великолепна и содержит в себе много больше человеческого достоинства, чем самовлюбленное самоудовлетворение. Борьба души и страстей дает нам наших самых великих королей и наших самых лучших героев. Вечный мир, единственное, что может нам дать ничтожная обывательская буржуазия, был бы только невыносимой скукой» (16). В том же самом году, в котором Мёллер публикует свой большой, относящийся к литературной критике очерк, одно событие резко изменит его судьбу. Осенью, едва закончив совместный с женой перевод романа «Молль Фландерс» Даниэля Дефо, Мёллер бежит во Францию через Швейцарию с намерением отправиться в Америку (мечта, которой никогда не суждено было сбыться). Слово «бежит» это не преувеличение. Но причины этого стремительного отбытия были несколько туманными. Его супруга, которая была в то время беременна, позже напишет эти пророческие строки: «Чтобы избежать невыносимых обстоятельств, в которые его поместила судьба (…) Мёллер ван ден Брук, невиновная жертва своих страхов, уехал в Париж, а я в своей сложной ситуации осталась одна» (17). В действительности, Мёллер просто решил уклониться от воинской повинности (18). Казарменная жизнь была полной противоположностью его идеалу, но это не помешает ему в удачный момент поехать на войну! - и антипатия, которую вызвала у него вильгельмовская бюрократия, была безграничной. И вот он непокорный изгнанник. Его брак, уже давший некоторую трещину, не пережил разлуки: вскоре после рождения сына 26 декабря 1902 года Хедда вновь выходит замуж за Херберта Оленберга, молодого драматического актера, которого Мёллер представил ей в 1901 году и от которого она родит ребенка в 1904 году (19).
 
В Париже Мёллер ван ден Брук вновь встретился с Францем Эверсом и Максом Даутендеем и познакомился с художником Эдвардом Мюнхом. Он постоянно посещает общество любителей изящных искусств, его можно встретить, чаще всего без гроша в кармане, в Клозери дэ лила (Closerie des Lilas). Но в то же время его взгляды становятся все более определенными. Вслед за многими немцами, именно оказавшись за границей, он по-настоящему осознает свою принадлежность к немецкой нации. Смотря на свою родину издалека, он по-новому видит и чувствует живое восхищение при виде противоречий, которыми она разрывается. Равным образом он поражен фактом, что Франция, в противоположность Германии, кажется «продумывает» свою политическую жизнь — и что эта политика оказывает решающее влияние на культуру. Именно в это время он начинает выступать с позиции национализма. Он никогда не связывал этот термин с какими-либо банальными шовинистическими настроениями, ни с пангерманизмом, с которым он не чувствовал почти ничего общего, но со ставшим полностью осознанным чувством солидарности с культурой, наследником которой он себя ощущал. Так понемногу эстет превращался в писателя, занимавшего определенную общественно-политическую позицию. Мёллер принялся за написание огромного труда, повествующего о жизни «Знаменитых немцев»: всего восемь томов, объединенных под названием «Немцы» (Die Deutschen), чья публикация растянется между 1904 и октябрем 1907 года. Если использовать выражение, к которому прибегнул Ханс Шварц, им владела амбиция быть нечто вроде «немецкого Плутарха». С ним произошли большие изменения. В письме от 16 февраля 1920 года, адресованном Фридриху Швайссу он напишет: «Я посвящал себя [отныне] самым разным вещам. Жизнь заменила литературу. Я был немцем, жившим за границей. Я ощущал, что между народами существуют различия. Я чувствовал, что мы накануне великого столкновения. Результатом было написание «Немцев», труда, имеющего образовательную ценность, который должен был привить нации национальное сознание, труда, в котором история подвергалась анализу с целью показать ее предназначение». Также это будет его первая книга, подписанная «Мёллер ван ден Брук». Восемь томов «Немцев» представляли собой сборники биографий великих людей, объединенных по принципу сходства: государственные деятели, философы, художники и т.д. Целый том посвящен Гете как человеку, воплощающему идеал немецкого духа. В этой серии, где чувствуется влияние Достоевского и также Карлейля и Эмерсона, Мёллер сопоставляет два великих типа, присущих духовной жизни: тип «проблематичный» (который воплощается в Гамлете Шекспира) и тип пластичный (который воплощается в Фаусте Гете) и стремится классифицировать эти персоналии по роли их вклада в становление национального самосознания. Именно в этом смысле «Немцы» представляют собой книгу, задуманную для того, чтобы дать немецкой нации «уверенность в себе», «книгу приготовления» (Vorbereitsbuch), учитывая грядущие события. Уже в первом томе Мёллер заново утверждает, выступая как полемист: «Нации необходим прилив свежей крови, восстание сыновей против отцов, замена пожилых молодыми» (20). Также именно в этой серии он делает набросок и начинает развивать свою критику либерализма: «Либерализм меньше всего имеет общего со свободой (…) Его свобода это только свобода для индивида стать посредственным человеком» (21). Но его обращение почти не будет услышано: в 1908 году на «Немцев» была только одна рецензия, появившаяся в разделе для детей одной берлинской газеты!
 
Мёллер также публикует очерк о берлинском театре и исследование в духе своего крупного литературоведческого труда, написанного в 1902 году, под названием «Современники», где он анализирует творчество некоторых зарубежных художников и писателей: Чемберлена, Макса Клингера, Эдварда Мюнха, Стриндберга, Родена, Метерлинка, Горького, д'Аннунцио, Теодора Рузвельта и т.д. «Французский театр», который выходит в серии монографических работ «Театр», издаваемой под руководством Хагеманна, подвел итог картинке, которую Мёллер адресовал французскому духу, который он считал жертвой разрушительного скептицизма и постоянной иронии, несовместимых с настоящим творчеством в сфере культуры. Работа Мёллера представляет собой фактически свидетельство обеднения и упадка французской театральной жизни. Во Франции, категорически заявляет Мёллер, нет условий, необходимых для возрождения театральной жизни! (22)
 
В «Современниках» продолжились размышления, начатые в «Немцах». Мёллер убежденно утверждает, что мы живем в межвременье, эпоху перехода, отмеченную наступлением новых расколов и появлением новой культуры. Этот самый период, который можно сравнить с междуцарствием, важно суметь распознать знамения, чей мир обширен. Подлинная свобода, говорил еще Гегель, состоит в том, чтобы понять природу необходимости момента. Мёллер, в свою очередь, заявляет, что человек тем больше является творцом, чем больше он чувствует все то, что является императивами настоящего времени, то есть что он может быть свободен, только стремясь к цели, которая прочно зависит от эпохи, определяющей его предназначение (23). Также устанавливается связь между отдельным индивидуумом и народом, к которому этот индивидуум принадлежит. Немецкое общество своего времени Мёллер отныне упрекает прежде всего в том, что оно создало пропасть между бесплодным в творческом отношении правящим слоем и творческими силами народа. Также он вновь прибегает к классическому противопоставлению «культуры» и «цивилизации»: «Культура обращена к духу, цивилизация — к желудку» (24). Наконец, он проявляет интерес к метафизике в духе псевдоэкзистенциализма, противопоставляя, вопреки всем модернистским тенденциям, преимущественные права Бога-Отца правам Сына: «Для кого Христос? Для сильных или для слабых, для ничтожных времен или для великих эпох человечества? Ответ на этот вопрос совести может быть только: для ничтожных времен и для слабых людей. Одна только наша гордыня могла бы нам воспрепятствовать беспрестанно призывать Христа. Все же он остается только Богом — даже если мы знаем, что он не существует» (25).
 
Живя в Париже скорее на птичьих правах, Мёллер знакомится с той, которая в ближайшем будущем станет его второй женой, юной латышкой Люси Керрик. Она, в свою очередь, сводит его с русским поэтом и мистиком Дмитрием Мережковским, под влиянием которого он погружается в чтение Достоевского. Это становится для него откровением. Молодой немецкий эмигрант обнаруживает существенную близость с великим русским писателем: определенная склонность к пророчествованию, критика «западнизма» (occidentalisme), чувство трагического — а также та идея, которая вскоре пробьет себе дорогу, согласно которой существуют «старые народы» и «молодые народы». Мёллер решает посвятить себя служению идеям Достоевского. Сумев убедить издателя Мюниха Рейнхарда Пипера, он при помощи сестры Люси, Лесс Керик, взялся за перевод всех произведений великого русского писателя. Переводное собрание его сочинений выходило с 1905 по 1915 годы в двадцати двух томах, будучи результатом совместных усилий Мёллера, Мережковского и «Е.К. Расина» (псевдоним сестры Люси). Первый том содержал перевод «Идиота». Для каждого произведения Мёллер писал обстоятельное введение. В одном из этих предисловий он представил Достоевского как «революционера от консерватизма». Переводчиков ждал большой успех: в 1922 году было продано 179 тыс. экз. (26). Этот огромный переводческий труд, который помимо всего прочего являлся неоспоримым интеллектуальным подвигом, не мог быть не связан с тем чарующим воздействием, которое Достоевский произведет на немецкую молодежь непосредственно до и после первой мировой войны (это было влияние, сравнимое с тем, которое немецкая философия имела на русскую интеллигенцию 19 века). Бердяев говорил, что человеческие души можно разделить на два типа: те, которым ближе Толстой и те, которых больше привлекает Достоевский. Для Мёллера и для большой части его современников Достоевский был очевидным примером для подражания, в противоположность «западному» либерализму и левацкому христианству Толстого — парадокс заключался в том, что это чувство внушило большому количеству молодых немцев вообще симпатию к Советскому Союзу, идеологи которого сделали совершенно недвусмысленный выбор в пользу Толстого (в ком Ленин увидел «зеркало русской революции»). Дело в том, что сразу после Великой войны «ориентация на Восток» (Ostorientierung) явилась для многих немецких националистов единственной возможной альтернативной порядку, установленному Версальским договором. «Русский человек, - скажет Рейнер Мария Рильке, - показывает мне в стольких примерах, как даже рабство и страдания, подрывающие постоянно все возможности сопротивления, не приводят с неизбежностью к погибели души. Состояние покорности для славянской души оказывается таким совершенным, что даже под самым тяжким гнетом, оно становится игрой, четвертым измерением ее бытия, в котором даже в обстоятельствах таких печальных, какие только могут быть, для нее открывается новая свобода, безграничная и несущая подлинную независимость». Россия Достоевского станет одной из отдушин для тех, кто отвергает Запад, будь ли то Запад, подвластный римскому папе или Запад восходящего англосаксонского могущества. Кристиан Моргенштерн так обобщил опыт, который он получил в результате знакомства с Достоевским: «После чтения его произведений только заново с трудом смотришь на путь, по которому идет Западная Европа». Благодаря автору «Идиота» и «Преступления и наказания» Германия не сможет более смотреть ни на Юг, ни на Запад, ни даже на Север, но только на Восток, этот Восток, который является одновременно географическим направлением, политическим выбором и «волшебным» миром, представлял модель для того, чтобы изменить облик западного упадка (27). Известно, что эта точка зрения будет доведена до крайности различными «национал-большевистскими» течениями и в особенности Эрнстом Юнгером, который напишет: «Россия нужна нам ни для временного, а для вечного союза (…). Именно эти два великих народа, русский и наш, в силах изменить лицо мира» (28).

Пребывание в Италии знаменует рубеж в творчестве Мёллера, который в дальнейшем в значительной степени посвятит себя изучению художественных стилей и особенных ценностей различных народов. Мёллер обрел убеждение, что каждый народ обладает собственным чувством ритма и внутренней жизнью, которая ему присуща, и что она находит свое выражение главным образом в однородном национальном художественном стиле. «Культура, - говорит он, цитируя Ницше, - это прежде всего неизменность художественного стиля во всех жизненных проявлениях народа». Изучение «национальных характеров» было тогда в моде по всей Европе. В Германии те, кто занимались этим, нашли в Гердере одного из своих великих предшественников. Для Мёллера стиль представляет элемент постоянства, путеводную нить, которая связывает одни с другими различные периоды жизни народов. Определяемый как «духовное искусство», он находит свое выражение в прекрасном и принимает даже метафизическое измерение: именно подчиняясь стилю, человек превосходит свое онтологическое несовершенство.

Идея, что существуют «молодые народы» и «старые народы», продолжает постепенно овладевать умом Мёллера. Он даже задумывает проект нового труда, который бы развил эту идею, начав с исторического исследования, и который бы составил шесть очерков, объединенных в два тома, плюс том, посвященный презентации труда. Предметом первого тома, посвященного «старым народам», были «итальянская красота», «французский скептицизм» (Zweifel) и «британский здравый смысл» (Menschenverstand), во втором, где речь шла о «молодых народах», описывались «немецкое мировоззрение» (Weltanschauung), «американская воля» и «русская душа». Все это вместе образовывало бы связное повествование о «ценностях народов» (Die Werte der Voеlker) и представляло бы нечто вроде энциклопедии литературных и художественных стилей, являвшихся выражением национальных творческих сил (31).

На деле Мёллер прежде всего хотел показать, что «старые народы» это те, «совершенство» стиля которых свидетельствует об истощении их творческих сил, завершении их миссии, в то время как существенной характерной чертой молодых народов являлось то, что они еще не обрели единства их стиля, потому что они сами являются «незаконченными», у «молодых народов» огромные возможности, потому что благодаря жизнеспособности их культуры они находятся в начале их эволюции. Это противопоставление скрывает в значительной степени классическую антиномию между культурой и цивилизацией, которую можно будет в будущем отыскать и в «Размышлениях аполитичного» Томаса Манна (32). Но у Мёллера не окажется времени воплотить в жизнь свой проект. Увидит свет только первый очерк, посвященный итальянской красоте (33).

Это объемный и богато иллюстрированный труд, «Итальянская красота» представлял собой прежде всего очерк о культуре, искусстве и истории Италии с самого начала и вплоть до Возрождения. Мёллер обстоятельно исследует в нем различные влияния: этрусское, греко-романское, византийское, мавританское, франкское, ломбардское, тосканское и венецианское, критикуя местами римский империализм и период барокко и превознося при этом период готики и Кватроченто. В противоположность Букхардту, который относил апогей развития итальянского искусства ко времени Ренессанса, он считал вершиной итальянской «классики» «итало-германство», между 13 и 15 столетиями. Итальянская красота, писал он, родилась в этрусской Тоскане, откуда постепенно распространилась на папский Рим, Равенну, подвластную византийским готам, германскую Ломбардию и мавританскую Сицилию. Она стала результатом брака между находящимся в процессе возрождения изначальным тосканским духом и еще бьющим ключом германских влияний способом, который можно определить как плод равновесия между творческой жизнью, наполненной бьющей через края энергией, и принципами порядка, еще не ставшими условными и «цивилизованными». Художником, который лучше всех представлял этот апогей, был Пьеро делла Франческа, так как он совсем один выражал в себе вкус умбрийской земли в абстрактном порядке Тосканы (34). Позднее кафедральный собор Пизы, построенный в 1603 году, выступил как символ «запоздалой победы этрусского дома над римской базиликой, над византийским куполом на крестообразной основе, над ломбардским пистляром, вытеснившим античную колонну, и над стрельчатым сводом сицилийских мечетей». Ренессанс, в противоположность, означает прежде всего начало упадка: «Классицизм Рафаеля или Микеланджело имеет другую природу. Рим, где они работали, не был более сосредоточием религиозного пыла. Искусство, которое он породил, было современным «сентиментальным» искусством, в смысле, который Шиллер придавал этому термину, то есть искусством, которому не присущи ни простодушие, ни убежденность» (35). К тому же Мёллер упрекал Гете за его любовь к Рафаелю!

Книга «Итальянская красота», которая в коммерческом отношении впрочем оказалась неудачной, позволила Мёллеру уточнить свои взгляды. Чтобы объяснить культурный и художественный гений Италии, он обратился к истории людей и природы. Национальное искусство, по его мнению, является результатом взаимодействия географических условий (ландшафта, пространства и климата) и не связанных между собой этнических компонентов, которые закладываются в горнило культуры и истории, чтобы позволить родиться художественному стилю и придать форму коллективной жизни, «двигаясь от внутреннего к внешнему». Момент, когда это слияние является наиболее интенсивным, обозначает апогей национального искусства, чей упадок начинается тогда, когда на место внутренней органической культурной связи приходит связность чисто внешняя (процесс, который согласно Мёллеру, в Италии начался после Микеланджело и в Пруссии сразу после войны 1870-71 гг.

Итак, ключевым элементом для каждого народа является его «особая историческая судьба». Конечно, «новая форма постоянно берет начало из нового духа», также как «новый дух всегда берет начало из новой крови», но Мёллер ван ден Брук поостерегся впадать в «биологизаторство», как Людвиг Вольтманн (36), это направление он считал только вариантом «натурализма», который критиковал уже тогда, когда жил в Берлине. Та манера, в которой Вольтманн все достижения итальянской культуры «германскому элементу» (ломбардскому, прежде всего), основывалась, как он писал, исключительно на предубеждениях. Для Мёллера «расы являются причиной и нации осуществляют то, сем мы сегодня живем», но между двумя понятиями не существует механической однолинейной связи: нация, это не «средство» расы. Мёллер впрочем добавляет: «Расы не существует, она находится в процессе становления. И также она не творила историю, но только творила народы, которые творили историю в свою очередь». Также как он будет это неоднократно подчеркивать, Мёллер хочет сказать здесь, что концепция расы неприменима к истории современных наций, так как исторические условия вызывают такие мощные изменения, что они делают незначительными первоначальные этнические характеристики (там, где наличествует общность происхождения). Так Франция и Англия, хотя их население принадлежит большей частью к «германской расе», с исторической точки зрения, имеют диаметрально противоположную от Германии направленность развития — когда философский скептицизм Монтеня пришел на смену духу Рабле, или когда экономический утилитаризм Бэкона взял верх над духом Шекспира.

Эта манера рассмотрения, как мы увидим позднее, также отдалила Мёллера от Шпенглера. Для Мёллера ван ден Брука национальные стили не обладают «морфологическим» существованием, сравнимым с существованием живых организмов, также не существует «подобия» в стадиях развития культур, независимо от эпохи и людей. Эволюция стилей зависит скорее от постоянных изменений, которые невозможно предвидеть заранее, и в нее вмешиваются как политические и социальные факторы, так и геополитические условия существования наций. Изучение стилей не дало бы возможность выделить какую-либо «духовную науку», которая позволила бы приписать любое художественное произведение морфологической стадии развития культур и народов. Искусство также не является простым подражанием, простым отражением природы, но скорее выражением духовной реальности, которая, напротив, сама придает форму природе. Художник, подчеркивает Мёллер, творит начиная с законов, которые не имеют ничего общего с законами природы: стиль это «больше, чем природа» (Stil ist Uebernatur), потому что сам человек больше, чем природа. Все развитие художественной культуры воспринимается как «происходящее в образе подъема стиля и упадка натурализма».
Уже в 1907 году Мёллер вновь начинает путешествовать. На этот раз его снова ждут безостановочные странствия. В сопровождении своей жены Мёллер возвращается сначала в Берлин, где добивается постановки на воинский учет. Затем, в 1910 году пара путешествует по Англии, по Франции и по Италии. В 1912 году он посещает Финляндию и Россию, в 1914 — Данию и Швецию. Очевидно, Мёллер почти не испытывал удовольствия от жизни в Германии. К тому же не изменилось его отношение к династии Гогенцоллернов. В 1913 году, когда отмечалась двадцать пятая годовщина восшествия кайзера на престол, в обозрении «Ди Тат» он публикует статью, содержащую яростную атаку на дурной вкус официальной архитектуры, которую он обвиняет в полном отсутствии стиля, неоднократно проводя связь между эстетикой и политической ситуацией того времени (38).

Однако, во время, когда разразилась война, он ни минуты не колеблется. Надо сказать, что ощущение важности события не прошло мимо ни одного человека его поколения. Это была мобилизация с воодушевлением, вызванным «идеями 1914 года», повлекшая гражданский мир, временное прекращение внутриполитических распрей (во Франции будут говорить о «священном единодушии»). Это также было концом мира. После начала военных действий эмигрант, уклонявшийся от военной службы с 1902 года, прерывает свое путешествие по Скандинавии и возвращается в Берлин. Вопреки противоположному мнению военного врача — здоровье Мёллера, которое никогда не было отличным, начало ухудшаться — он поступил на военную службу в Кюстрине и отправляется на войну добровольцем как боец ландштурма, то есть солдат второго класса. Его направляют на Восточный фронт (39). Двумя годами позднее, осенью 1916 года он был признан непригодным к военной службе из-за нервного расстройства, чьи первые проявления были у него уже в детстве. Благодаря вмешательству его друга Франца Эверса его перевели в Берлин, в центральную службу прессы и пропаганды Военного отдела иностранных дел, службы, созданной Людендорфом, которая в мае 1918 года будет преобразована во Внешний отдел верховного армейского командования. Среди его коллег были писатели Вальдемар Бонсельс, Герберт Ойленберг, Ганс Гримм, Фридрих Гундольф и Борис фон Мюнхаузен.

Именно на этой должности определенно подтвердилось его призвание литератора, пишущего на политические темы. Именно там он также приобрел, без сомнения для нужд военной пропаганды (40), характерный стиль, который скоро станет его, на основе резких выражений, чеканных, чтобы быть сдержанным, и его статьи того времени давали уже немало примеров этого стиля. В бюро пропаганды Мёллер, которому было в ту пору уже сорок лет, варился в среде очень отличной от той, которую он знал до сих пор. Он знакомится с журналистами, публицистами, высшими функционерами, экономистами и политиками, которые после воины пойдут тем же самым маршрутом, что и он. Именно тогда во время зимы 1916-17 гг. он встречает Макса Гильдеберта Бема, немца, весьма сведущего в проблемах Востока, вместе с которым он задумал проект изгнания после наступления мира газеты, которая вдохнет новую жизнь в консервативную идею. Бем вводит его в кружок турингского барона Генриха фон Гляйхен-Руссвурма, земельного собственника и «светского льва», тесно связанного с промышленниками и деловым миром. В Берлине Мёллер также часто посещает таверну на Оливер-платц, «Моргентиш», где он встречается не только с Эверсом и Теодором Дойблером, но и с биологом Якобом фон Юкскуплом, врачом Карлом Людвигом Шляйхом, критиком Паулем Фехтером, автором (в 1914 г.) первой монографии, посвященной экспрессионизму, философом Максом Шелером, музыкантом Конрадом Анзорге, также как Альбрехтом Хаусхофером, сыном известного геополитика Карла Хаусхофера, который был приговорен к смерти и казнен за его участие в заговоре 20 июля 1944 года. Он пишет все больше и больше. Его статьи можно было прочитать в таких газетах, как «Дер Таг», «Ди Кройццайтунг», «Берлинер Борсенцайтунг», «Бадише Ландесцайтунг», и также в таких известных периодических изданиях, как «Дас нойе Дойчланд», «Дойче Рундшау» и «Пройсише Ярбюхьер», что скоро сделало его знаменитым.

Именно тогда же, в 1916 году, Мёллер ван ден Брук опубликовал свой очерк, посвященный прусскому стилю, «Der preussische Stil», который иногда считали его лучшей книгой — и в которой можно увидеть также отданную им скрытным образом дань уважения своему отцу. Этот труд, начатый еще до войны, и, кстати, без особой связи с официальной пропагандой, являлся продолжением очерка, посвященного «итальянской красоте». В характерной манере Мёллер предается здесь новому упражнению, переходя туда и назад между сферой искусства и сферой политики. По ходу исследования распространенного в Пруссии архитектурного стиля постоянно он стремится предаваться именно размышлениям о Пруссии и «пруссачестве». Книга открывается такими словами: «У Пруссии нет мифа. Однако, пруссачество это принцип, пребывающий в мире (ein Grundsatz in der Welt). Культуры разных народов начинаются с мифов. И как государства, они строятся на основе принципов». Эта разница между мифом и принципом позволяет понять то, что отделяет Пруссию от Италии. Тогда как в Италии существует важный миф о начале, который передается из поколения в поколение, в Пруссии есть только разрыв, чистое начало. «Пруссачество», которое Мёллер рассматривает несколько по-другому, чем Шпенглер (41), является прежде всего принципом деятельности nisus formativus. В то же самое время оно представляет идею синтеза, всеохватывающую форму (Gestalt), которая позволила объединить в один народ германцев и славян. «Пруссачество, - пишет Мёллер, - это принцип, который стремится определить то, в чем заключается сущность прусского духа, распространившегося далеко за пределы страны, в которой он родился. Именно по этой причине существуют пруссаки не только по рождению, но и «по выбору», как Гегель и другие, но никогда не было, например, «баварцев по выбору». В Пруссии, как и в других местах, стиль носит значение основы. Стиль освобождает, творит, направляет и подтверждает предначертание; «он перестраивает бытие там, где, может быть, в течение долгого времени господствовал беспорядок». В прусском мире стиль это одновременно моральное правило (этос), государственное мышление (Staatsgesinnung) и принцип формы (Formprinzip). Через это прусский стиль обнаруживает «гения структуры», который в сфере духа проявляется - в социальной организации и в сфере эстетики - в архитектуре. На протяжении текста Мёллер долго делает акцент на этом последнем пункте. Он подчеркивает все, что ни есть антиромантического в прусских барокко и рококо и, прежде всего, в классицизме Шинкеля и Шадова. В этом строгом и умеренном стиле, любящем массивные формы он видит стремление к «монументализму». Этот термин он полагает возможным использовать для всех видов великих свершений. Этот «монументальный» стиль, появившийся в Пруссии благодаря Шлюттеру (42), Кнобельсдорфу и Фридриху II, Гиллное и Шинкелю, был тождественен подлинному «приданию формы духу» (Formwendung des Geistes) и придавал «большой политике» соответствие в образе архитектуры, как и художественные произведения. Мёллер, который не скрывал того, что хотел придать своей книге характер «исповедания веры в Гегеля и Клаузевица», высказывает здесь особенное уважение по отношению к Фридриху Листу (1789-1846) и Карлу Родбертусу, а также к Карлу фон Штайну, который установил принцип административной автономии: отмену крепостного права, новый статус городов и провинций. Местами он также превозносит «прусскую демократию», основанную на всеобщем избирательном праве и корпоративном представительстве. И напротив, он игнорирует традицию христианского консерватизма, представленную Герлахом и Савиньи, и не распространяется сверх меры о Канте.

Лишенная мифа, Пруссия могла увековечить свое бытие и свои идеальные ценности в этом, по сути, классическом стиле только благодаря своим добродетелям: «Сила Пруссии заключалась в ее самодисциплинированности» (Die Kraft Preussens war seine Selbstzuсht). Именно эти ценности позволили ей быть одновременно активной и объединенной, проникать в суть вещей, соединять всеобщее с особенным — и именно об этих добродетелях свидетельствует прусская архитектура. Постепенно Мёллер начинает безоговорочно превозносить эти «римские» добродетели Пруссии, против которых он бунтовал в юности, и которые, что необходимо отметить, почти не были свойственны этому рейнцу родом из Тюрингии, несмотря на его восхищение ими: ясность, холодность суждений, деятельная самоотверженность, объективность, строгость, отказ от всех неразумных страстей, от всякого неопределенного романтизма. Традиционному немецкому духу, отмеченному стойким присутствием средневековой романтической мечтательности, он противопоставляет практичность, способность примириться с реальностью. «Пруссия, - пишет он, - обходилась без романтизма. Именно в этом заключалась ее обособленность, но также ее сила», так как прусский дух заменил в Германии мечтательность волей, видимость поиском причин и объективностью (…) он хотел не здравого смысла, но причины, ни объяснения, но ясности». Отсюда логически вытекает критика Мёллером вильгельмовской Германии (43). Упадок Пруссии, объясняет Мёллер, начался после смерти Бисмарка, который реализм уступил место романтизму, и ясное осознание высших интересов государства исчезло перед простым устремлением поддерживать чересчур централизованные структуры унитарного рейха. И именно тогда буржуазия пришла к власти, когда Пруссия утратила свой стиль и Берлин стал «самым ужасным городом в мире»!

Наконец, Мёллер использует пример Пруссии, чтобы вновь подчеркнуть, что в современных обществах история первенствует по отношению к расе, точно также как культура первенствует по отношению к природе. Он настаивает в данном случае на наличие славянского элемента в истории Пруссии, Элемента, который он приписывает вендскому народу. «В конечном счете, пишет он, ни раса, ни смешение рас не представляет собой фактора, определяющего жизнь народа, но этим фактором является единство его культуры, в которую внес свой вклад каждый из великих элементов, образующих этот народ (…) Нация представляет собой единство культуры народа, который осознал разные ценности всех этих элементов». Германо-славянский синтез, плодом которого является Пруссия, на его взгляд, является именно тем элементом, который позволяет отнести немцев, как и русских, к категории «молодых народов». Одновременно роль Пруссии заключалась в том, чтобы придать новую форму Германии. «Пруссия это то, чем Германия должна была бы быть»(44), - пишет Мёллер, добавляя, что Германия должна была стать прусской, чтобы Пруссия могла стать германской. Немецкая нация, наследуя старой германской Родине, должна получить «прусскую форму». Прусский стиль должен стать немецкой «классикой», на тех же правах, что и итальянская «классика», представленная тосканским искусством конца Средневековья. «Пруссачество представляет собой принцип политической жизни, - комментирует Эдмон Вермель, - оно является основой государства par excellente. Ни прусской ограниченности, ни идеалистического романтизма, взятых самих по себе, не достаточно для Германии. Но никто не мешает прусскому государству воплотить немецкую мечту. Сведенная к Пруссии, Германия это только Рим, без Пруссии же она только Греция. Его подлинным идеалом являются Спарта и Афины одновременно» (45).

Понятно, в конце войны появился именно новый Мёллер ван ден Брук. Но, на самом деле, в меньшей степени изменился человек, чем эпоха. Как это подчеркивает Герд-Клаус Кальтенбруннер, «именно эти идеи с 1914 года приобрели актуальность» (46). Можно было бы даже рискнуть вместе с Клеменсом фон Клемперером провести параллель с Марксом: тот написал Манифест коммунистической партии после поражения революции 1848 года, точно также как Мёллер создаст свои самые важные теоретические тексты после национальной катастрофы 1918 года. К тому же, оба они критиковали капиталистическую эксплуатацию и буржуазию, и роль пролетариата у Маркса как движущей силы обновления не может напомнить ту роль, которую Мёллер приписывал «молодым народам». Сравнение, все таки, не должно заходить слишком далеко. Что бы там ни было, достоверно то, что в конце Великой Войны бывший эстет конца века, «немецкий Плутарх» из литературных кафе стал настоящим политическим теоретиком, который никогда не оставит более Британию и скоро станет одним из самых известных авторов, представлявших Консервативную революцию.

Возможно, именно у Достоевского Мёллер открыл эту идею «консервативно-революционного» контр-движения, которому вскоре дадут название «Консервативная революция». Это выражение появилось в Германии с 1848 года. Его можно найти также у Морраса в 1900 году, в «L'Enquete sur la monarchie» (48). Томас Манн использовал его в 1921 году в статье, посвященной русской литературе (49). В следующем году Эрнст Трельч снова прибегнул к этому термину на состоявшейся в Берлине конференции, посвященной естественному праву (50). 10 января 1927 года на знаменитом диспуте в Мюнхенском университете Гуго фон Гофмансталь заявит: «Последовательность событий, о которых я говорю, это ничто иное как консервативная революция, революция, приобретшая более широкий размах, чем когда-либо видела европейская история» (51). Но именно в начале тридцатых годов термин возвратится в политический лексикон, чтобы обозначать определенные тенденции немецкого национального движения, которое нельзя спутать ни со старым пангерманистским движением 19 века, ни с гитлеровским национал-социализмом (52).

Тотчас же после революции 1918 года Мёллер ван ден Брук становится духовным лидером кружка писателей и публицистов, враждебно настроенных по отношению к коммунизму, как и к либерализму, близких к национализму, но без какой-либо ностальгии к вильгельмовской эпохе, и которые не хотели быть обременены связями с политическими партиями. Это кружок, где встречались люди различного происхождения, и именно большое количество «этнических» немцев (фольксдойче) или из заграницы, появился в конце месяца марта на базе объединения Союза за национальную и социальную солидарность, созданного Генрихом фон Гляйхеном и Объединения помощи воинам «Ост», действовавшего под патронажем генерал-майора фон Виллизена. В начале он именовался И-Клуб (Генрих фон Гляйхен, который предоставил для собраний членов клуба свою квартиру, проживал по адресу Потсдаммер-приватштрассе, 121 И), затем, после 28 июня, даты подписания Версальского договора, чьи неприемлемо жесткие условия возбудят недовольство немецких национальных кругов, он получил официальное название Июньский клуб или «Клуб Июня». В конце 1920 года он обоснуется в здании, которое вскоре станет знаменитым, располагавшимся по адресу Моцштрассе, 22, в берлинском районе Моабит, это здание одновременно являлось местопребыванием Фольксдойче-клуба Карла Христиана фон Леша и в последствие оно даст приют другим ассоциациям и газетам. Его символом было Кольцо, это Кольцо, быть может, будило воспоминания о Вагнере (53). Именно вокруг этой группы на Моцштрассе, вдохновляемой Мёллером ван ден Бруком, появится вскоре один из самых известных центров неоконсервативного или «младоконсервативного» движения, бывшего составной частью Консервативной революции (54).

С начала своего существования Июньским клубом руководил триумвират в составе Артура Мёллера ван ден Брука, Генриха фон Гляйхена и Эдуарда Штадтлера. Но двое последних были на деле, прежде всего, организаторами. В этой группе именно Мёллер вел по-настоящему интеллектуальную деятельность; именно он был душой и сердцем - «тайным королем», если использовать выражение его друга Макса Хильдеберта Бема, играя у младоконсерваторов ту же роль, которая не могла не напомнить роль Эрнста Юнгера у национал-революционеров.

Генрих фон Гляйхен-Руссворм (1882-1959), аристократ из Тюрингии и прямой потомок Шиллера, был во время войны секретарем Ассоциации немецких художников. Он также принадлежал к Обществу Фихте с 1914 года, а в октябре 1918 года основал Союз за национальную и социальную солидарность, чьи члены входили в Июньский клуб со дня его основания. Будучи тесно связанным со средой крупных промышленников, он, конечно, был в меньшей степени революционер, чем Мёллер. Именно прежде всего с 1924 года в рамках Клуба господ он будет призван сыграть роль среди политических деятелей Веймарской республики. Что до Эдуарда Штадтлера, то он был бывшим руководителем молодежного отдела партии Центра (католической партии). Родившийся в Эльзасе в 1886 году и попавший в плен к русским в 1917 году, он остался в России после подписания Брест-Литовского договора как руководитель пресс-службы немецкого посольства в Москве. Вернувшись вскоре в Германию, он оставил партию Центра по причине своей непримиримой оппозиции к Маттиасу Эрцбергеру, лидеру левого крыла партии, и основал после конференции, , проведенной дома у Фридриха Науманна, Антибольшевистское движение (или Антибольшевистскую лигу). Эта «антибольшевистская лига», также вдохновляемая Гуго Штиннесом, стремилась стать массовой организацией, но ее влияние останется ограниченным прежде всего Севером Германии. Эта деятельность принесет Штадтлеру прозвище «доктор Анти». Что касается Макса Хильдеберта Бема, редактора с 1920 года журнала «Гренцботен», он был уроженцем балтийских стран, которым восхищались прежде всего немцы, жившие заграницей. Его главный труд, «Самобытный народ» (55), станет объектом очень хвалебной оценки со стороны Теодора Хойсса.

Помимо Мёллера, Щтадтлера, Генриха фон Гляйхена и Макса Хильдеберта Бема главными членами Июньского клуба были писатель Пауль Фехтер (1880-1958), которого мы встретим позднее во главе коммерческой службы газеты Гуго Штиннеса, «Дойче Альгемайне Цайтунг», Рудольф Пехель (1882-1961), который в 1919 году принял правление уважаемой газеты «Дойче Рундшау» и стал фактически одной из ведущих фигур интеллектуальной жизни Берлина, Вальтер Шотте, родившийся в 1886 году, редактор с 1920 года «Пройссише Ярбехьер» и еженедельника «Политик унд Гезельшафт», который станет идеологическим органом правительства фон Папена; историк-католик Мартин Шпан (1875-1945), теоретик корпоративизма, бывший депутат от партии Центра в 1910-1912 гг., перешедший затем в партию Гугенберга, Альберт Дитрих, специалист по вопросам, связанным с коммунистическим движением в Клубе; экономист Вильгельм фон Крис, автор книги «Господа и слуги экономики» (1931), протестантский теолог Фридрих Брунстед (1883-1944), преподаватель философии в Эрлангене с 1917 года, Карл Христиан фон Леш, вдохновитель Фольксдойче Клуба, автор книги «Народ под народами» (1925), публицисты Хайнц Браувайлер, родившийся в 1885 году, и Густав Штайнбомер (Густав Хиллард) (1881-1972) и т.д.

Клуб также часто посещали люди, представлявшие все партии, также как уже известный фон Клемперер (56) и затем Жан-Пьер Фай (57). Благодаря связям фон Гляйхена, там можно было увидеть также немецких националистов членов Немецкой Национальной Народной партии (НННП), таких как графа Куно фон Вестарпа, Ганса Эрдманна фон Линдейнер-Вилдау, Оскара Хергарта и Отто Хетча, демократов, таких как Адам Штегервальд и будущий канцлер Генрих Брюнинг, социал-демократов, как Отто Штрассер (58) и Август Мюллер, коммунистов, как Фриц Вет, и также различных личностей, как Франц фон Папен, рейхсканцлер в 1932 году, Вихард фон Меллендорф, заместитель министра экономики в 1919 году, граф Ульрих Брокдорфф-Ранцау, будущий посол Германии в Москве, Хильмар Шахт, Президент рейхсбанка, Георг Бернхард из Фоссише Цайтунг», экономисты Герман Шумахер и Франц Оппенгеймер, писатель Ганс Гримм, автор «Народа без пространства», теоретик молодежного движения Ганс Блехтер, который ввел в клуб Густава Штайнбомера, генерала фон Зекта, занимавшегося реорганизацией рейхсвера, Эдуарда Майера, ректора университета Берлина, князя Карла Антона фон Рохана, издателя с 1925 года «Европейского Обозрения» и т.д.

9 апреля 1919 года Июньский клуб стал выпускать еженедельник под заглавием «Дас Гевиссен» (Совесть). Это заглавие в точности соответствовало намерению: новая газета должна была стать «голосом совести, голосом бескорыстным и беспристрастным, голосом веры и традиции, который будет говорить со всеми немцами, к какой бы то ни было партии и социальному классу они бы не принадлежали» (59). Речь шла о том, чтобы заполнить пустоту: «Недостаток совести, который является самой значимой чертой нашего времени, этот недостаток совести главенствует в нас, он главенствует в Европе, он главенствует в мире. Повсюду совесть замолкла и исчезла» (60). 1 января 1920 года редактор газеты Вернер Вирт уступил свое место Эдуарду Штадтлеру, в то время как она сама стала называться просто «Гевиссен». В скором времени газета обрела большую популярность среди образованных кругов. У нее было много квалифицированных сотрудников (61). 7 июля 1920 года в письме, адресованном Генриху фон Гляйхену, Томас Манн писал: «Я только что возобновил мою подписку на «Гевиссен», газету, которую я желаю регулярно читать и которую я рекомендую всем тем, с которыми я говорю о политике, как бесспорно лучшую немецкую газету». В январе 1922 года тираж «Гевиссен» был заявлен в 30 тысяч экземпляров. Позднее, во время, когда инфляция достигнет своего пика, он увеличится еще на 10 тысяч экземпляров, - цифра, вполне заслуживающая внимания, если учитывать время и в особенности характер газеты.

Фактически, «Гевиссен» обязана всем Мёллеру, который, как обычно, писал много статей, под своим именем и под различными псевдонимами или анонимно. Именно он, по всеобщему свидетельству, задавал ориентацию и определял генеральную линию. Параллельно этому он продолжал сотрудничать в других изданиях, таких как «Гренцботен», «Таг», «Германиа», «Шпигель», «Дойче Рундшау», «Норддойче Альгемайне Цайтунг» и т.д. Наконец, у Клуба на Моцштрассе появились также филиалы. Самым важным из них был Политический Колледж, работавший под руководством Мартина Шпана, преподавателя истории в Колоне, который был создан 1 ноября 1920 года по подобию Свободной школы политических наук в Париже (62), основанной в 1872 году, чтобы компенсировать военный разгром Франции. Будучи университетом, дававшим возможность частного образования и переобучения, этот «политический колледж» являлся чем-то вроде «национальной политической» высшей школы, достаточно близкой к Высшей школе политики, основанной Теодором Хойссом. Большинство младоконсерваторов оказывали ему помощь. Мёллер ван ден Брук взял на себя секцию зарубежной политики, вместе с Штадтлером и Вальтером Шотте (который был ассистентом у философа Вильгельма Дильтея). В качестве спонсоров выступали, кажется, без большого энтузиазма, круги, близкие к Гугенбергу, посредником при этом был Генрих фон Гляйхен. На протяжении ряда лет Политический Колледж подготовит много десятков студентов, но избрание Мартина Шпана в рейхстаг в 1924 году повлечет определенное угасание его деятельности (63).

Как можно охарактеризовать это младоконсервативное движение, в котором можно было увидеть «интеллектуальный авангард правых» (64), но взгляды представителей которого были фактически «на политику правыми, а на экономику левыми?» (65). Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо обратиться к смыслу и значению, которое несет в себе слово «консервативный». Именно в окружении Мёллера ван ден Брука, уточняет Армин Мелер, было дано самое типичное для Консервативной революции определение этого прилагательного. Его можно отыскать в статье Альбрехта Эриха Гюнтера, опубликованной в 1931 году. «Вместе с Мёллером ван ден Бруком, пишет Гюнтер, мы видели в консервативной идеологии не защиту того, что было вчера, но жизнь, основанную на том, что всегда имеет ценность» (66). «Следует сказать, - добавляет Мёллер, - что консерватор не живет только будущим, как прогрессист, и не только прошлым, как реакционер, он живет настоящим, в котором, насколько он это осознает, прошлое и будущее едины. Метафора Великого Полдня проглядывает сквозь эти выражения... (67). В этом отношении можно было бы сказать, что младоконсервативное течение занимает нечто вроде среднего места между течением фёлькиш и течением национал-революционеров, при чем и для первых, и для вторых были характерны пустые фантазии, только у первых они были обращены в прошлое, а у вторых — в будущее.

Будучи более умеренным, чем остальные течения Консервативной революции, и более склонным, по крайней мере, в лице некоторых своих членов, к компромиссу с христианством, это течение в то же время делало акцент на сложную природу национальных акцент на сложную природу национальных основ и придавало большую важность изложению своей точки зрения языком права. «Мы все живем, чтобы защищать наследство», - писал Мёллер. В случае немецкой нации это наследство совпадало большей частью с идеей империи (Рейха), этот термин фактически являлся одним из ключевых слов для младоконсервативного движения. Отсылая прежде всего к воспоминаниям о романо-германской империи Средних веков, эта концепция повсюду в рассуждениях младоконсерваторов на тему политики приобрела намного более широкое значение. За что выступали эти последние, это прежде всего идея равновесия между одним и множеством, в данном случае, между единством политической структуры империи и автономией частей, которые она объединяет. Империя, уточняет Армин Мелер, «не означает ни национального государства, с однородными в этническом плане и пребывающим в гармонии населением, ни конгломерата народов, объединенных шпагой народа-завоевателя. Она относится скорее к супрагосударственному образованию, которое хоть и обладает собственной организацией, целиком установленной главенствующим народом, оставляет прочим различным народам и этническим группам возможность жить их собственной жизнью» (68).

Эта концепция на базе идеи или размышлений об Империи (Reichsgedanke) не антагонистична демократии. И вообще руководители Июньского клуба не выступали как противники принципов этого типа государственного устройства. Точно также, как они высказывались за «немецкий социализм», они стремились заложить скорее основы «немецкой демократии», то есть демократии, соответствующей традициям их страны. Эта попытка, нацеленная скорее на ее отторжение, очень характерна для них. Сам Мёллер стремился сделать наброски концепции демократии, носящей позитивный характер, определяя его как «участие народа в своей собственной судьбе» (Anteilnahme eines Volkes an seinem Schicksal). Он напоминал, что древние германцы благодаря институту тинга уже использовали этот принцип. «Мы начали свое существование как демократический народ», - подчеркивал он. Когда Германия стала монархией, этот принцип не был существенно изменен, так как «демократия — это только сам народ». Демократию как принцип не следует путать с той или иной институционной формой. «То, что создает демократию, - писал Мёллер, - это не форма государственного устройства, но участие народа в управлении государством. В наше время народ осуществляет это участие; он также начинает понимать разницу между республикой и демократией». Мёллер стремится показать через это, что одного только всеобщего избирательного права не достаточно, чтобы установить демократию, так как нет подлинной демократии, когда для каждого гражданина существует возможность участвовать в общественной жизни без учета класса, имущественного положения и звания. Ту же самую идею аналогичным образом высказывал Эдгар Ю. Юнг: «Подлинная демократия существует тогда, когда круг, из которого привлекаются руководители, насколько широк, насколько это возможно, а не тогда, когда как можно большее количество людей обладает голосом при принятии решений: (69). Стало быть, младоконсерваторы делали ударение прежде всего на принципе, а не на институтах. Полностью признавая легитимность Веймарской республики (что не было типично для всех авторов, принадлежавших к Консервативной революции, они скорее имели склонность обвинять ее в том, что она не является достаточно демократической, то есть не оставляет достаточно большого места для участия народа. Как и Карл Шмидт, Мёллер придерживается идеи «управляемой демократии» (gefuerte Demokratie), называемой также «воплощенной демократией» (Жюль Моннеро), придавая существенное значение представлению о самоопределении (Selbstbestimmung).

Июньский клуб стремился в то же время не ограничиваться деятельностью метаполитического типа. Он не хотел конкурировать ни с одной из существующих партий и движений, но скорее занять по отношению к ним позицию посредника. «На деле, - скажет Ганс Шварц, - уходят Мёллера, [в Июньском клубе] наличествовало стремление быть над партиями (…) Не желая становиться партией, но стремясь вмешиваться во внутреннюю жизнь партий, чтобы придать им гибкость, клуб на Моцштрассе сумел обрести очень значимое влияние на политическую жизнь. Его внешняя форма напоминала в некоторой степени английский клуб. Партии воспринимали кружок со всей серьезностью благодаря своим более молодым членам, но в то же самое время они пытались, насколько это было в их силах, воспрепятствовать внутренней гармонии» (70). Этого примера достаточно, чтобы показать очень оригинальный характер такого подхода. Подписание Версальского договора подняло, как известно, в Германии волну негодования и удивления. «Даже пессимисты верили, что Германия не испытывает ничего более худшего, чем потерю некоторых своих колоний и части Лотарингии (71). Разочарование не заставило себя ждать. Представители национального лагеря ограничились заявлениями «об ударе ножом в спину» (Dolchstoss), который интриганы политики нанесли армии во время последних лет войны.

Что касается Мёллера, то он сделал более сложный анализ. Полностью разделяя чувства, которые владели его соотечественниками, он полагал, что поражение не может не пройти без пользы — что оно может послужить уроком и даже обратиться в победу, потому что «народ никогда не проиграл, если он понимает смысл своего поражения» (72). Поэтому он то и дело возвращается к идее, что нация, которая проиграла войну, не обязательно является разгромленной нацией, но ей скорее надлежит, размышляя о причинах того, что случилось, отыскать источник возрождения. «Немцы могут считать себя победоносной нацией, хотя они и были разгромлены», - писал Мёллер Гансу Гримму 20 января 1919 года.

По мнению Макса Хильдеберта Бема, именно в 1920 году Июньский клуб пережил «самый богатый и самый плодотворный период своего существования» (73). Именно в это время члены клуба с наибольшей силой обратились к Мёллеровской идее «восстания юности» - но восстания ради порядка, а не против него (74), эта идея вскоре соединиться с идеей антагонизма между «молодыми» и «старыми народами». Макс Гильдеберт Бем также говорит о «фронте юных», чье образование он надеялся увидеть (75), в то время как «Гевиссен» (76) принимает максиму: Juvenum unio novum imperium...

В 1919 году Мёллер публикует «Право молодых народов», труд, который он начал во время войны, но не успел закончить к моменту Перемирия. В этой книге, чья окончательная версия развивает идею статьи, вышедшей под тем же самым заглавием в «Дойче Рундшау» (77), Мёллер обращается к американскому президенту Вильсону и предлагает ему считать «молодые народы» победителями войны. Он стремился показать, что мировой конфликт был следствием неприязни «старых» народов к «молодым», чьей жизненной силе они завидовали. Он полагает, что Япония и Италия сделали ошибку, поддержав «старые» нации, в то время как их судьба быть на стороне «молодых» народов, к которым он также относит Финляндию и Болгарию. Америка отождествляет себя с цивилизацией, а Россия — с культурой, пишет он, только Германия может достичь синтеза и того, и другого. Кроме того, только Германия, о которой западные державы будут заботиться, чтобы она не ослабла, сможет защитить этих последних от большевистской опасности. Поэтому роль Америка должна была быть в том, чтобы состоять в союзе с немцами, именно президента Вильсона Мёллер хочет завоевать на свою сторону, чтобы защитить общие интересы «молодых народов» на Парижской конференции.

Примечания

1.Lucy Moeller van den Bruck, « Erbe und Auftrag », в Der Nahe Osten, 15 octobre 1932, pp. 429-436.
2. Мёллер никогда не будет использовать свое имя в своих трудах, которые он будет сначала подписывать «Мёллер-Брук», а затем «Мёллер ван ден Брук».
3. Moeller van den Bruck. Ein politisches Schicksal, Frundsberg, Berlin 1934, pp. 19 ff.
4. « Vom “Preussischen Stil” zum “Dritten Reich” : Arthur Moeller van den Bruck », in Karl Schwedhelm (Hrsg.), Propheten des Nationalismus, List, München 1969.
5. Arthur Moeller van den Bruck, « Przybyszewski's “de profundis” », в Die Gesellschaft, mai 1896, pp. 664-669 ; « Vom modernen Drama », in Die Gesellschaft, juillet 1896, pp. 931-938 ; « Dehmels Lyrik », in Die Gesellschaft, février 1897, pp. 247-255.
6. Мёллер, который бегло говорил по-французски, по-английски и по-русски, проделал в этой области значительную работу, которую увенчало издание Эдгара По в десяти томах, вышедшее вслед за шестью томами повестей Мопассана. Его жена, которая оказывала ему активную помощь в этом деле, подписывалась «Хедда Мёллер-Брук». В это время Мёллер перевел следующие произведения: Barbey d'Aurevilly, Die Besessenen, 3 vol., J.C.C. Bruns, Minden 1900-02 ; Edgar Allan Poe, Werke, 10 vol., J.C.C. Bruns, Minden 1901-04 ; Barbey d'Aurevilly, Finsternis, Berlin 1902 ; Thomas de Quincey, Bekenntnisse eines Opium-Essers, Berlin-Leipzig 1902 ; Daniel Defoe, Glück und Unglück des berühmten Moll Flanders, 1903 ; Guy de Maupassant, Ausgewählte Novellen, 6 vol., Reclam, Leipzig 1919.
7. «Варьете» вначале должно было появиться под заглавием «Новый юмор» и составить одиннадцатый том серии «Современная литература».
8. « Revolutionary Conservatism : Moeller van den Bruck », в The Third Reich, Weidenfeld & Nicolson, London 1955, pp. 319-320.
9. « Bemerkungen über Zuloaga », in Jugend, 1905, 9 ; « Bemerkungen über Rodin », in Jugend, 1907, 47.
10. Cf. Arthur Moeller van den Bruck, « Die Probleme des Futurismus », in Der Tag, 18 juillet 1912 ; « Die radikale Ideologie des jungen Italien », in Deutsch-Österreich, 1913, 52.
11.« Moeller van den Bruck : une stratégie de modernisation du conservatisme ou la modernité à droite », in Revue d'Allemagne, janvier-mars 1982, p. 132.
12.Cf. Die moderne Literatur in Gruppen und Einzeldarstellungen, vol. 5 : Mysterien, Schuster u. Loeffler, Berlin 1899, pp. 12-23.
13. Art. cit., p. 134.
14. Germany's New Conservatism. Its History and Dilemma in the Twentieth Century, Princeton University Press, Princeton 1957 et 1963.
15.Die moderne Literatur, éd. définitive, Schuster u. Loeffler, Berlin 1902, p. 440.
16.Ibid., p. 608.
17.Hedda Eulenberg, Im Doppelglück von Kunst und Leben, Die Fähre, Düsseldorf 1952, p. 7.
18.Cf. Paul Fechter, Menschen und Zeiten. Begegnungen auf fünf Jahrzehnten, Gütersloh 1949, p. 330.
19. Сын Мёллера ван ден Брука, Петер Вильгельм Вольфганг, умрет от пневмонии в возрасте двадцати одного года, незадолго до кончины своего отца.
20.Die Deutschen, vol. 1 : Verirrte Deutsche, J.C.C. Bruns, Minden 1904, p. 142.
21.Die Deutschen, vol. 5 : Gestaltende Deutsche, J.C.C. Bruns, Minden 1907, p. 33.
22.Das Théâtre français, Schuster u. Loeffler, Berlin 1905, p. 78.
23.Die Zeitgenossen. Die Geister - Die Menschen, J.C.C. Bruns, Minden 1906, pp. 3-5.
24.Ibid., p. 8.
25.Ibid., p. 118.
26. F.M. Dostoiewskij, Sämtliche Werke (unter Mitarbeiterschaft von Dimitri Mereschkowski), 22 vol., R. Piper & Co., München 1905-15. Второе издание выйдет в 1922 году. Издания Пипера вновь будут выпущены серией в 1950 году, но без предисловия Мёллера ван ден Брука. О концепции и о реализации этого проекта см. воспоминания издателя: Reinhard Piper, Vormittag. Erinerrungen eines Verlegers, Piper, Müchen 1947, pp. 406-416. Cf. aussi F.M. Dostoiewskij, Politische Schriften, hrsg. von Dimitri Mereschkowski u. Moeller van den Bruck, trad. E.K. Rashin, R. Piper & Co., München 1917.
27. Чтение Достоевского не могло не повлиять на антисемитизм части немецких правых. На эту тему см. David Goldstein, Dostoïevski et les Juifs, Gallimard, 1976. О влиянии Достоевского в Германии в начале века см. также Leo Löwenthal, « Die Auffassung Dostojewskis im Vorkriegsdeutschland », in Zeitschrift für Sozialforschung, 1934, 3, pp. 343-382.
28. См. наше введение к Ernst Niekisch, « Hitler - une fatalité allemande » et autres écrits nationaux-bolcheviks, Pardès, Puiseaux 1991, pp. 7-56.
29. Мёллер посвятит свой очерк об итальянской красоте Дойблеру, чья сестра выйдет замуж за поэта-экспрессиониста Иоханнеса Р. Бехера, который станет центральной фигурой в литературной жизни ФРГ пятидесятых годов. Противоречия между материализмом и духовностью это значимая тема в опубликованных под заглавием «Северный свет». Карл Шмитт, который был другом Дойблера со времени их учебы в университете, посвятит очерк этому сборнику, который он интерпретировал как обвинительную речь против механистического интеллекта Запада, утратившегося свою душу (Theodor Däublers « Nordlicht ». Drei Studien über die Elemente, den Geist und die Aktualität des Werkes, Georg Müller, München 1916). См. также Carl Schmitt, « Theodor Däubler, der Dichter des “Nordlichts” » (texte de 1912), in Piet Tommissen (Hrsg.), Schmittiana 1, Economische Hogeschool Sint-Aloysius, Brussel 1988, pp. 22-39.
30.  Барлах упоминает Мёллера в своих мемуарах: Ein selbsterzähltes Lebens, Cassirer, Berlin 1928, pp. 68-69.
31.  Денис Гедель занимался кропотливым «квантитативным» исследованием значения и распределения различных существительных, прилагательных и перифраз, относящихся в первых трудах Мёллера (1902 по 1913 гг.) к различным этническим ценностям или нациям, чтобы создать для каждого народа «этнограмму», основанную на тех характерных чертах, которые Мёллер приписывал своей собственной стране (автостереотипы) и ее соседям (гетеростереотипы). Что и можно было ожидать, больше всего места отводилось Германии и Франции. Как многие авторы его времени (и также предшествующих поколений), Мёллер находил французский дух скептическим, формальным и поверхностным. Он делал акцент на скептицизме, присущем французскому мышлению, на «поверхностном» и неаутентичном характере французской цивилизации, и на творениях искусства, из числа которых Версальский двор представлял, по его мнению, наиболее законченную модель (см. также Die Deutschen, vol. 5 : Gestaltende Deustche, op. cit., p. 238). Германия, на его взгляд, напротив, является духовной, идеалистической, естественной. Англия это материалистическая, чуждая духовности, поверхностная страна (критика пуританской морали, философии утилитаризма и важности «репутации»). Россия представляется как мистическая, обращенная во внутрь, религиозная, но также погруженная в летаргический сон страна; Австрия как женственная и «сонная» (а именно Мёллер критикует антигерманскую позицию Габсбургов). Для характеристики Италии чаще всего используются слова «Культурная», «духовная» и «полная энергии», для США «труд», «культура» и «цивилизация».
32.  У Манна, однако, противопоставление культуры и цивилизации совпадает с разницей между народом и нацией. И культура помещается в основу даже политической жизни. Для Мёллера, напротив, государство это не просто главный защитник культуры. Оно является скорее созидающим принципом.
33. Введение в книге будет опубликовано в форме статьи в Die Tat, 1911-123, pp. 138-142. В 1914 году Мёллер подумывал добавить к труду один дополнительный том под заглавием «Нордическая духовность». Но эта затея была также оставлена. Мёллер также не напишет философско-религиозный очерк, который носил бы заглавие «Реальность метафизики».
34. Die italienische Schönheit, R. Piper & Co., München 1913, pp. 295 et 455-494.
35. Edmond Vermeil, Doctrinaires de la révolution allemande, 1918-1938, NEL, 1948, p. 115.
36. Die Germanen und die Renaissance in Italien, Thuringische Verlagsanstalt, Leipzig 1905.
37. С 1912 года выходивший под руководством издателя «Ойгена Дидерикса журнал «Ди Тат» занимал «неоромантические» позиции и пропагандировал Kulturpolitik, очень далекую от вильгельмовских принципов. Враждебный к пангерманистскому движению, берущего начало от «Вандерфогель». (Дидерикс был одним из участников исторического союза «Верхняя Саксония». Поэтому «Ди Тат» станет одним из главных органов молодежного движения и в особенности «Фрайдойче Югенд», организации, с которой Дидерикс был связан, пока этот журнал не очутился в руках Ганса Церера, который превратит его в одно из самых престижных мест встречи младоконсерваторов и создаст вокруг него «Таткрайс» (вместе с Фердинандом Фридом, Гизелером Вирсингом, Эрнстом Вильгельмом Эшманом и т.д.) Cf. Kurt Sontheimer, « Der Tat-Kreis », in Vierteljahrshefte für Zeitgeschichte, juillet 1959, pp. 229-260.
38.« Kaiser Wilhelm II. und die architektonische Tradition », in Die Tat, septembre 1915, pp. 595-601.
39. В 1915 году он нашел еще средство выпустить новое издание «Симплициссимуса» Гриммельхаузена:   H.J. Chr. von Grimmelshausen, Der abenteuerliche Simplicius Simplicissimus, J.C.C. Bruns, Minden 1915.
40. Мёллер будет редактировать статью «Пропаганда» для «Политического словаря», опубликованного в 1923 году под редакцией Пауля Герре.
41. Cf. Oswald Spengler, Preussentum und Sozialismus, C.H. Beck, München 1920 (trad. fr. : Prussianité et socialisme, Actes Sud-Hubert Nyssen, Arles 1986).
42. Глава, которую Мёллер посвятил Андреасу Шлютеру, будет после его смерти переиздана в составе коллективного труда: Willy Andreas et Wilhelm von Scholz (Hrsg.), Die Grossen Deutschen. Neue Deutsche Biographie, Propyläen, Berlin 1935 (Moeller van den Bruck, « Schlüter, 1634-1714 », vol. 2, pp. 20-34).
43.  На этой критике еще будет сделан акцент во втором, исправленном издании, в 1922 году (см. в особенности рр.179-199). (cf. en particulier les pp. 179-199).
44. Der preussische Stil, R. Piper & Co., München 1916, p. 170.
45. Op. cit., p. 126.
46. Art. cit., p. 152. То же самое констатирует Фриц Штерн: «Он не менялся, времена менялись». (The Politics of Cultural Despair. A Study of the Germanic Ideology, University of California Press, Berkeley-Los Angeles 1961, p. 225 ; trad. fr. : p. 238).
47. Op. cit., pp. 157-158.
48. Enquête sur la monarchie, Nouvelle Librairie nationale, 1909, p. 509 (éd. de 1918 : p. 504 ; éd. de 1925 : p. 423). «На деле, - писал Моррас, - революция никогда не увенчается успехом, в особенности консервативная революция, реставрация, возвращение порядка при помощи определенных административных и военных элементов». Это высказывание, уже отмеченное Армином Мелером, приводит Денис Гедель, чтобы написать, что Моррас был «единственным, кто применил эту концепцию во Франции». Это утверждение не совсем точное. Гюнтер Машке сообщил нам (в письме от 15 июля 1990 года) о статье, вышедшей 20 декабря 1851 года в журнале «Ле Женевуа», который комментировал государственный переворот Наполеона III такими словами: «Волей провидения подлинная консервативная революция совершилась во Франции благодаря дисциплине армии и террору, повлекшему анархию». Представление о консервативной революции часто встречалось у нонконформистов тридцатых годов: «Для нас идея революции неотделима от идеи порядка (…) Когда порядка больше не существует, необходимо, чтобы он возник благодаря революции: единственная революция, которую мы предвидим, это революция порядка» (Robert Aron et Arnaud Dandieu, La révolution nécessaire, Bernard Grasset, 1933, p. XIV ; rééd. : Jean-Michel Place, 1993). Во всем, чем мы живем, набожные и скептики, монархисты и республиканцы, в том, как мы рассуждаем в соответствии с воспринятыми идеями и устоявшимися интересами, мы консерваторы; в том, как мы подчиняемся тайным инстинктам, оккультным силам, которые давят на нас, устремлениям сделать в целом лучшим то, что предлагают нам обстоятельства, мы революционеры. Впрочем, что касается окончательной цели, только здесь две Франции могут стать одним целым; двойное течение, которое уносит нас, одних налево, а других направо, обращается в одно и то же самое движение» (Confession, p. 308).
49. « Russische Anthologie », in Süddeutsche Monatshefte, février 1921, текст переиздан в Rede und Antwort, S. Fischer, Berlin 1922, p. 236.
50. « Naturrecht und Humanität in der Weltpolitik », in Deutscher Geist und Westeuropa. Gesammelte kulturphilosophische Aufsätze und Reden, Tübingen 1925, pp. 3-27.
51. Das Schrifttum als geistiger Raum der Nation, Bremer Presse, München 1927 (repris in Gesammelte Werke. Prosa IV, Frankfurt/M. 1966, pp. 390-413).
52. Об истории синтагмы см. Armin Mohler, Die konservative Revolution in Deutschland, 1918-1932. Ein Handbuch, Wissenschaftliche Buchgesellschaft, Darmstadt 1972, pp. 9-12 ; et Denis Goeldel, Moeller van den Bruck (1876-1925), un nationaliste contre la révolution, op. cit., pp. 7-26. Гедель сообщает, что эквивалентное выражение («радикально-консервативный») встречается у Пауля де Лагарда уже в 1853 году. См. также Edgar J. Jung, « Deutschland und die konservative Revolution », in E.J. Jung (Hrsg.), Deutsche über Deutschland, Langen-Müller, München 1932, pp. 369-383 ; и статью Вильгельма Рёсля «Konservativer Revolutionär », опубликованную в «Berliner Börsenzeitung» 30 мая 1935 года к десятой годовщине смерти Мёллера. Критическая точка зрения представлена в Stefan Breuer, «Die “Konservative Revolution” - Kritik eines Mythos », in Politische Vierteljahresschrift, décembre 1990, 585-607 ; и Anatomie der Konservative Revolution, Wissenschaftliche Buchgesellschaft, Darmstadt 1993.
53. Отсюда название «Движение Кольца» также используется для обозначения этого движения. В 1928 году еженедельник «Дер Ринг», орган «Клуба господ», пришел на смену газете «Июньского клуба», «Гевиссен», которая также уже носила эмблему Кольца.
54. Другие полюса младоконсервативного движения были представлены кружком в Гамбурге, образовавшимся вокруг Вильгельма Штапеля (1882-1954), автора книги «Христианин в роли государственного деятеля», который стал объектом для яростных атак со сторону национал-социалистического режима, после того, как в 1933 году он отказался вступить в НСДАП; кружок в Мюнхене вокруг Эдгара Ю. Юнга (1894-1934), с 1932 года сотрудничавшего с фон Папеном, арестованного и убитого нацистами во время чистки в июне 1934 года; кружок в Вене, вокруг Отмара Шпана (1878-1950), «австрийского Морраса», автора знаменитой книги «Подлинное государство» (1921). Помимо этих кружков, необходимо также упомянуть отдельных младоконсерваторов, таких как Август Винниг (1878-1956), который некоторое время сотрудничал с Эрнстом Никишем в редакции журнала «Видерштанд», геополитиком Карлом Хаусхофером (1869-1946), бывшим начальником штаба Гансом фон Зектом (1866-1936), Гансом Фраером (1887-1968) и т.д.

55. Vandenhoek u. Ruprecht, Göttingen 1932.
56. Op. cit., p. 108.
57. Langages totalitaires, Hermann 1972.
58.  Штрассер, который станет «Троцким национал-социализма», позднее вспоминал фигуру своего «старого товарища, незабвенного Мёллера ван ден Брука, Жана-Жака Революции», описывая его как «самого безупречного среди нас человека» (Hitler et moi, Bernard Grasset, 1940, pp. 23-24 et 35 ; cf. aussi Hitler and I, Houghton Mifflin Co., Boston 1940, p. 27). Но, напротив, совершенно неверно, что он претендовал на роль одного из основателей Июньского клуба — чьим членом он даже не был.
59. Fritz Stern, op. cit., p. 228 (trad. fr. : p. 240).
60. Das Gewissen, 24 juin 1919.
61.  Ганс-Иоахим Швирскотт составил якобы исчерпывающий список почти 135 сотрудников газеты (Arthur Moeller van den Bruck und der revolutionäre Nationalismus in der Weimarer Republik, Musterschmidt, Göttingen 1962). Кроме Мёллера ван ден Брука, здесь можно найти имена Геомана Альбрехта, Карла Бляйбтрау, Ганса Блюхера, Макса Хильдеберта Бема, Пауля Дена, Фрица Дессау, Пауля Эрнста, Пауля Фехтера, Вилли Глазебока, Генриха и Александра фон Гляйхен-Руссвурма, Ганса Гримма, Карла Хаусхофера, Эдгара Ю. Юнга, Пауля Лежене-Юнга, Рудольфа Пехеля, Вильгельма Шефера, Франца Шаувекера, Людвига Шеманна, Ганса Шварца, Мартина Шпана, Вальтера Шотте, Германа Ульмана и т.д.
62.  И также в связи с этим учреждением, как пишет Жан-Пьер Фай, который в неудовлетворительной степени воспользовался этими источниками.
63. О Politische Kolleg für nationalpolitische Bildungsarbeit см. Heinrich von Gleichen, « Das Politische Kolleg », in Deutsche Rundschau, avril 1921 ; и Klaus-Peter Hoepke, « Das Politische Kolleg », in Mitteilungen der Technischen Universität Carolo-Wilhelmina zu Braunschweig, 1976, 2, pp. 20-25.
64. Walter Struve, Elites Against Democracy, Princeton University Press, Princeton 1973, p. 227.
65. Hans Zehrer, Die Tat, 20, 1928-29, p. 465.
66. « Wandlungen der sozialen und politischen Weltanschauung des Mittelstandes », in Der Ring, 30 mai 1931.
67. Op. cit., pp. 115-116.
68. Ibid., p. 139.
69. « Volkserhaltung », in Deutsche Rundschau, 1930, 222, p. 188.
70. Lettre à Armin Mohler, 12 octobre 1948, процитированное Мёллером, op. cit., pp. 60-61.
71. Fritz Stern, op. cit., p. 223 (trad. fr. : p. 236).
72. Der politische Mensch, hrsg. von Hans Schwarz, Wilhelm Gottl. Korn, Breslau 1933, p. 43.
73. Ruf der Jungen. Eine Stimme aus dem Kreise um Moeller van den Bruck, 3ème éd., Urban, Freiburg i.Br. 1933, p. 21.
74. Cf. Fritz Stern, op. cit., p. 225 (trad. fr. : p. 238).
75. « Die Front der Jungen », in Süddeutsche Monatshefte, octobre 1920, pp. 8-20 ; cf. aussi Moeller van den Bruck, « Die Ideen der Jungen in der Politik », in Der Tag, 26 juillet 1919.
76. Gewissen, 26 janvier 1921.
77. « Das Recht der jungen Völker », in Deutsche Rundschau, novembre 1918, pp. 220-235.

Ален де Бенуа, перевод с французского Андрея Игнатьева.