Социологическая школа

Лето 2009 "Do Kamo" Осень 2009 "Социология русского общества" biblioteque.gif

Ссылки

Фонд Питирима Сорокина Социологический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова Геополитика Арктогея Русская Вещь Евразийское движение

ЦКИ в Твиттере ЦКИ в Живом Журнале Русский обозреватель

Актуальность философии Платона для современной России: итоги семинара

30.11.2010
Актуальность философии Платона для современной России: итоги семинараСеминар «Актуальность философии Платона для современной России», проведенный 16 ноября 2010 г. Центром консервативных исследований и кафедрой социологии международных отношений под руководством профессора А.Г. Дугина - не первая встреча в рамках серии интеллектуальных семинаров, посвященная обращению к наследию античной философии. Напомним, одно из предыдущих обсуждений было посвящено учению Гераклита и досократиков в целом, как своего рода пролегоменам к пока еще не существующей, но возможной русской философии. Однако именно Платон – отец философии в ее нынешнем понимании, и платонизм как sine qua non любого постплатоновского дискурса, по мнению участников обсуждения, является тем, без чего русская философия невозможна – даже если она будет построена на опровержении и оспаривании Платона. Равным образом, без понимания платоновской топики невозможно ни научное, ни богословское, ни политическое мышление.

Главный доклад

Основной доклад семинара на тему «Актуальность Платона для России и платонический минимум» был прочитан проф. А.Г. Дугиным.

В докладе можно выделить следующие тезисы:

  1. Любое философское учение не просто не может игнорировать учение Платона -  оно строится в привязке к Платону и платонизму. Так, уже Аристотеля, отталкивавшегося от идей своего учителя и оспаривавшего его основные идеи – относительно вещи, идеи, пространства и т.д. - можно назвать первым постплатоником. Последующая история философии существует в контексте идей Платона и их отрицания и преодоления (начатого Аристотелем). Со времен Аристотеля логика почти не развилась (Гегель). Платон является базовым фактором для понимания философии вообще: с Платона философия начинается, но можно сказать, что Платоном все и заканчивается. Платон создал топику философии как таковой – философии в том фундаментальном значении, которое предшествует науке и всему систематизированному знанию. Философия Платона – это не мнение, не позиция, не корпус определенных взглядов и идей, а описание интеллектуальной вселенной во всех ее горизонтах. Вся философия представляет собой ничто иное, как постплатонизм: либо она продолжает, либо оспаривает и опровергает Платона.
  2. Наука, в том числе позитивистская наука, становится понятной в своих методологических основах, только если мы поместим ее высказывание в структуры платонического космоса. То же самое имеет отношение и к политике и к монотеистическим религиям. Вся политика как таковая вытекает из «Государства» Платона. Вся христианская теология и средневековая иудейская теология основаны на Платоне; неоплатоники из Харрана привили исламской традиции неоплатоническую методологию – христианская Европа познакомилась с Платоном именно через арабские переводы. Таким образом, Платон является ключом к науке, религии и политике. Если мы не понимаем платоновской топики, то для нас закрыта любая наука: не только гуманитарная, но и естественная. «Ученого, политика, социолога, религиозного деятеля, не знающего или не понявшего Платона, надо выводить за штат». Возникает идея обязательного «платоновского минимума»: человек не имеет права заниматься наукой, политикой, богословием, не освоив платоновской топики.
  3. Что такое «Платон»? Является ли Платон индивидуумом, это имя или это некий статус? Платон, Плотин и Гемист Плифон излагают схожие идеи и апеллируют к первому Платону. По мнению Р. Генона, Зороастр – это не имя, а функция; аналогичным образом можно допустить, что «Платон» - это функция мыслящего человека.
  4. России не хватает взгляда на хаос, на гегелевское «естественное сознание» извне, со стороны логоса. Платон именно этим и занимается: это взгляд на хаос извне. Платоновская топика абсолютно авангардна и революционна для нашего контекста. Все наши беды и возможно, все наши достижения связаны с тем, что наше спящее самосознание абсолютно не приемлет этой топики, мы ее не знаем или игнорируем. Это позволяет нам оставаться цельными и нетронутыми в течение многих веков, но при этом мы можем оказаться (и уже оказываемся) безоружными перед лицом интеллектуальных вызовов. Задача: вооружить блистательное, но спящее русское самосознание арсеналом стратегий бодрствования, и Платон здесь является принципиальным автором.
  5. В эпоху неоплатоников – Прокла, Ямвлиха, самым сакральным, закрытым текстом Платона считался диалог «Тимей»: для приобщения к нему требовалась длительная подготовка. В нашем случае имеет смысл начать именно с «Тимея».

Топика «Тимея» - исчерпывающая для понимания платоновской философии. Платон говорит о трех началах, которые являются совечными, синхронными, ни одно из этих начал не имеет временного предшествования. Это дифференцированный вертикально симметричный мир с тремя онтологическими пластами.

·        Наверху этой тройственной иерархии находится то, что Платон именует миром идей, которую можно описать как сферу логоса. Свойства идей: множественность, яркость, самотождественность, полнота, сияние, молниеносность, высшая форма активности. Хотя идеи даны нам как нечто созерцаемое (по-гречески, ἰδέα - «видимое», то, на что мы смотрим), это аберрация нашего взгляда: идеи – не то, на что смотрят, а тот, кто смотрит, кто видит.

Чтобы понять природу идей надо отказаться от представления о том, что мы, люди, как имманентные существа созерцаем идеи – в мире подлинно восстановленных пропорций, в мире пробуждения идеи есть те, кто видят. Идея – всевидящая и всепроникающая. Идея конституирует своим бытием вертикальное измерение мира, идея находится «на том конце» от нас, она трансцендентна, это некий скрытый от нас невидимый конец вертикали. По Платону, «идеи либо парят, либо умирают».

Опыт соприкосновения с идеей порождает «короткое замыкание» человеческого существования; опыт идеи – не опыт сознания. Идея никому не принадлежит – в платоновской топике идея предшествует и субъекту и объекту. Наоборот, все что есть, может служить идеей. Идея есть Господин.

·        Второе начало по Платону – мир феноменов. Феномены (явления), воспринимаемые эмпирически, суть копии идей. Феномены - рабы идеи. Это искаженные идеи, идеи смутные, облаченные в тягостный прах. Они воспринимаются чувствами. У феноменов нет своего бытия, их индивидуальность - погрешность в отношении их идеи.

Идея распадается на два полюса: субъект и объект, человеческая душа и феномен, предмет который открывается перед человеческим существом. Объединены они феноменом сознания, который является феноменом par excellence: сознание конституирует на одной стороне феноменально воспринимаемое, на другой стороне – столь же феноменально воспринимающего. В мире копий возникают сразу три копии, три тени одной идеи: вещь, субъект восприятия вещи, поле сознания, которое объединяет воспринимающего и воспринимаемое (то, что в философии Гегеля называется естественным сознанием).

Смысл феномена – в его имманентности, феноменальный мир (или мир копий) создает горизонт имманентности, горизонт наличия. Далее с этим горизонтом наличия, с феноменальным миром последующие философы могли двигаться по-разному. Одни ставили акцент на отражении идеи в объекте, в перспективе это дало эмпирический метод, в котором объект становится носителем онтологии. Другая философская школа ставила акцент на субъекте – так возникают субъективистские и рационалистические модели. Кто-то акцентировал внимание на самом факте сознания – из этого позже возникли феноменология, хайдеггеровский Dasein или imaginaire Ж. Дюрана. Все, что нам дано – это горизонт имманентного, идея – это то, что нам не дано.

Между копиями и идеями, на границе стоит платоновский «бог-демиург». Бог Платона – это отнюдь не идея блага, как впоследствии его стали трактовать неоплатоники. Платоновский бог «перегоняет» идеи в мир явлений, это тот, кто затмевает собой свет идей, тот, кто ставит преграду между миром идей и миром явлений, спасает мир явлений от фундаментального апокалипсиса идей. Демиург закачивает идеи в феномены. Он со стороны идей. Со стороны феноменов обратную симметрично функцию выполняет философ-человек, феноменальный бог. Он возводит феномены по эйдетическим рядам к идеям, закачивает вещи в область истока.

·        Топика Платона могла бы ограничиться двумя началами: миром идей и миром их копий. Однако вводится третье начало, по Платону – хора (дословно – пространство). Это самое тонкое место платоновской философии. Хора описывается в «Тимее» как восприемница, как резервуар, кормилица и мать. Считается, что это первое в философии описание материи, того, что впоследствии у схоластиков получит название materia prima – пластическая подоснова бытия. Сам Тимей говорит: «Если вещи есть, они должны быть где-то». То, «где» вещи, и есть хора, пространство. Хору нельзя постичь ни с помощью высокого разума философов, ни чувствами (перцепцией) как феномены, но «бастардным логосом» (логос нотос). Хора связана со стихией сна - выражаясь словами Просперо, героя «Бури» Шекспира, We are of such a stuff the dreams are made on – Мы, люди, состоим из той же материи, из которой сделаны сновидения, из онейрического вещества.

С инстанции логос нотос – бастардного логоса должно начинаться строительство русской философии. Русская философия не может строиться на обычном логосе, она должна строиться на бастардном логосе, логосе сновиденческом, который мыслит о том, что нормальный, вертикальный, четкий логос постичь просто не в состоянии, перед чем он пасует.

Хора есть хаос, увиденный извне, со стороны логоса. В топике Платона хора не имеет глубины, она нижняя пленка мира копий, явлений.

·        Топика Платона усваивается через инициацию. Это инициатическое знание. В основе его лежит опыт идеи. Способность к трихотомическому разделению явления на идею, само явление и хору. Явление раскладывается на того, кому является и на то, что является. Но идея не есть субъект или свойство субъекта. Идея есть то, что конституирует субъект и объект. И субъект, и объект – явления, то есть копии. Идея радикально трансцендентна. Контакт с ней есть переправление феномена в огне ума. Наука основана на драматическом и травматическом опыте инициации.

Замечания и выводы по итогам главного доклада

Подводя итог своему докладу, проф. Дугин акцентировал внимание на значимости Платона в контексте возможности русской философии, и на актуальности платоновской философии для научной эпистемы, для теологии и для политической практики. Докладчик, в частности, отметил следующее:

1.      Философия хаоса сопряжена с топикой Платона, но обратным образом. Она строится внутри хоры как объемного начала, опрокидывая платоновскую топику и просматривая ее de profundis. Хайдеггер предлагает созидать «философию другого Начала» на антиплатонической революции – чтобы совершить такую революцию, надо знать и глубоко понимать Платона.

2.      Наука без понимания Платона недействительна даже в отношении т.н. естественных наук. Следовательно, в нашей стране, где проблема с Логосом, необходимо вводить платоновский минимум, без которого профессиональное занятие наукой и полноценное участие в Высшей школе надо сделать неприемлемым (можно отрицать, критиковать, опровергать, развивать, ниспровергать Платона, но его прежде надо понимать).

3.      Политика без корректного понимания Платона не приемлема, все политики должны точно также сдавать платоновский минимум, так как Государство есть идея, политики суть части Государства, они должны быть знакомы с опытом идеи. Необходимо «огласить страну Платоном».

4.      Религия без знания основ философии Платона интеллектуально бессильна. Православное богословие основано на платонической топике, без знания Платона христианство остается приблизительным, для обычных христиан это необязательно и они могут впитывать элементы платонизма через святоотеческое предание, то есть опосредованно и фрагментарно, но для священников, и в первую очередь, богословов знакомство с платоновской топикой является обязательным.

Содоклады

Последующие выступления участников семинара так или иначе затрагивали влияние Платона и платонизма на позднейшие интеллектуальные – научные, богословские и т.д. представления: будь то христианские теология и аскетика, философское обоснование современного американского неоконсерватизма, традиционализм или актуальные теории надындивидуальной памяти человечества.

Технологичность платонической аскетики и её полезность для современного православия

Доклад старшего научного сотрудника Института всеобщей истории РАН, к.и.н. А.В. Муравьева был посвящен рецепции христианством – и в первую очередь, восточным христианством, платоновского понимания аскетики. Докладчик пояснил, что «хотел бы осветить прикладной, аскетический и этически-практический, аспект платонической мысли».

Муравьев подчеркнул, что Платон в восприятии христиан представляет собой значительную трудность. Этика Платона и его, если так можно выразиться, протоаскетика – то, что Платон предполагал как средство воспитания философов, неотрывна от тех этических норм и стандартов межличностных взаимоотношений, которые существовали в античном обществе. Отношение к этим стандартам и этому обществу у христиан было довольно негативным – начиная с апологетов, которые во II в. заинтересовались платонизмом. В частности, Василий Великий в своем труде «Юношам о пользе языческих книг» говорил о том, что античную философию можно использовать, «только вырвав у нее ее жало» – языческий сенсуализм, центрированность на образности, образном языке. Тем богословам, которые пытались христианизировать Платона приходилось «отцеживать» платоновские идеи. В этом смысле многое сделали средние платоники, в частности Амелий, который находился в промежуточном положении между христианством и античным религиозным космосом. В конечном счете, все упирается в рецепцию Платона в александрийской школе, у богословов III в., у Климента и Оригена и, прежде всего, у Евагрия Понтийского.

Амелий и другие представители среднего платонизма сделал к платоновской психологии и антропологии существенную аристотелевскую поправку: душа представляет собой конструкцию вертикальную (у которой есть верх и низ), и концентрическую (с центром и периферией). Конструкция души, которая описана в De anima Аристотеля – примерно та же, что и присутствует в диалоге «Федр» Платона. Эта конструкция предполагает, что в периферической области души, которая соприкасается с вещами мира, формируются образы. Между периферическими областями души и образами души и образами, которые в ней формируются, присутствуют отношения «своего», а между теми вещами мира, которые создают эти образы, присутствуют отношения «свой-чужой». Один из богословов, последователей Евагрия Понтийского, назвал это так: сатана не имеет доступа к душе, но имеет доступ к ее внешнему кругу, к ее периферии, потому что создает в ней образы. Эти образы способны влиять на внутреннюю зону души – которая, согласно данной, индуцированной платоническими рассуждениями теории, - это та зона, в которой формируются движения.

Важной чертой платонической психологии является представление о мысли как движении – что хорошо отражено в сирийской рецепции платонизма, где мысль выражается словом «движение». Движение – это те кони, которых должен контролировать ум-возничий. Образ ума как возничего, напомнил Муравьев, присутствует в «Федре» Платона, когда философ описывает движение души, способной подняться над горизонтом событий и увидеть вечные неподвижные идеи, благодаря чему душа о них имеет представление – что и является одним из аспектов анамнесиса (воспоминания).

В платонической христианской аскетике – и у Оригена, и у Евагрия, вплоть до Исаака Сирина и Максима Исповедника, задачей является возвышение души и чистота ума: отсоединение души от зависимостей от феноменов, которые присутствуют вне ее и доставляют внутрь ее те воспоминания, которые душе не нужны. По Евагрию, нужно вначале очистить, освободить душу от ненужных аффектов, на втором этапе достигается чистота ума – нечувствительность ума к любым аффектам, на третьем этапе ум обретает световидный характер, и поскольку Бог есть свет, душа способна своим светом видеть свет Бога. В IV в. платоновская схема превращается в довольно удобную инструментальную аскетическую методологию, позволяющую человеку осуществлять две главные аскетические задачи. Это различение (умение видеть не только феномены, но и их логосы) и то, что можно назвать контролем (различая явления, можно что-то допустить для создания образов во внешней зоне ума, где образуются помыслы и идеи, - а что-то не допустить). Таким образом, достигается то, что в христианском платонизме называется απάθεια – бесстрастие. Страсти в человеке в снятом виде являются одновременно претерпеванием и движением: когда ум контролирует движение, он прекращает претерпевать то, что несут с собой эти страсти. «Максим Исповедник говорит о том, что любые движения и претерпевания являются в каком-то смысле страстями, - поясняет Муравьев. - Существуют и благие страсти: сострадание, печаль и все то, что мы в нашей традиционной непоследовательной этической системе считаем благим и хорошим. Но для христианского платоника они являются последним рубежом, который отделяет его от  конечного идеала бесстрастия». Христианский платоник должен прийти к чистому, безаффектному, световидному существованию, в котором он, отрешаясь от действительности, видит Бога. «Безусловно, христианские платоники осознавали, что в чистом виде такой идеал достижим только в рамках отшельничества, поэтому в основном представители христианского платонизма сами были иноками, и других людей призывали к иночеству», - в заключение заметил докладчик. При этом А.В. Муравьев добавил, что опыт христианских платоников востребован и в современном мире – точнее, в ситуации, в которой христианство пребывает последние 300 лет. «Одиночество среди людей, о котором писали разные философы – это опыт анахоресиса (удаления), который позволяет реализовать эту платоновскую модель», - заметил Муравьев.   

Платон и современная теория надындивидуальной памяти

Как отметил в своем докладе «Платон и современная теория надындивидуальной памяти» доцент кафедры философии Волгоградского государственного университета, председатель регионального отделения Российского общества интеллектуальной истории к.ф.н. А.И. Макаров, некоторые аспекты философии Платона оказались «блокированы» и остались без должного внимания уже со времен Аристотеля. В частности, по мнению докладчика, Аристотель поставил блок на платоновской теории анамнесиса, теории трансгрессии душ и реинкарнации тел. «Нужно сказать, что актуальность этой проблематики для платоноведов состоит в том, что ни А.Ф. Лосев, ни В.Ф. Асмус, на мой взгляд, не писали ничего существенного о теории анамнесиса», - заметил Макаров. По его мнению, последние исследования и холистические теории, касающиеся надындивидуальных структур сознания и памяти, говорят о том, что Платон был прав в своих идеях. «Эта идея на архаическом коде звучит как идея Мировой Души, или, как ее называют неоплатоники, Всеобщей Души; в моей расшифровке – это идеи надындивидуальных структур сознания и памяти, с помощью которой антропные и неантропные инстанции управляют человеческим сознанием и поведением», - пояснил докладчик.

По мнению Макарова, актуальность Платона для социологии состоит в том, что за платоновской онтологией и гносеологией стоит социологическая теория солидарности, или некая модель идеальной солидаризации общества. «Государство» Платона – это модель идеальных инструментов солидаризации», - полагает докладчик.

Следующий тезис доклада А.И. Макарова состоит в различии воспоминания и припоминания в контексте платоновской теории анамнесиса. Припоминание (μνήμη) и воспоминание (ἀνάμνησις) – это разные вещи. Припоминание – это соединение прошлого переживания индивидуальной души, обусловленного биографическим опытом и настоящего переживания, обусловленного восприятием. В диалоге «Федон» Сократ дает такое определение этому типу воспоминания: «Всякий раз, когда вид одной вещи вызывает у тебя мысль о другой, либо сходной с первой, либо несходной – это припоминание». Припоминание основано на памяти претерпевания, на πάθος, и не выходит за рамки того контура сознания, который Аристотель называет «чувствующей душой». Речь идет об идентификации образов по внешним признакам. А. Бергсон называет припоминание «ассоциацией по сходству». Это то, с чем работает современная эмпирическая психология.

В свою очередь, воспоминание или анамнесис – это движение, которое осуществляет разумная часть души в направлении надындивидуальных структур памяти, подчеркивает Муравьев. По его словам, «важным моментом учения Платона об анамнесисе является то обстоятельство, что человеческий разум неспособен сам, без помощи внешней инстанции достичь идеальных интеллигибельных объектов». Необходимо встречное движение со стороны объективно неантропной реальности – здесь докладчик сослался на прозвучавшее в докладе А.Г. Дугина сравнение действия логоса с молнией. Не только индивидуальными усилиями личность восходит к идее, но должно быть и встречное движение – причем, это движение всегда есть. Выражаясь словами Хайдеггера, «Бытие стоит в открытости». Бытие перекрывают fantasma - образы-фантазии, основанные на претерпевании и индивидуальной памяти. Но сквозь эти образы потенциально просвечивает иконический образ. Поэтому основной является операция отодвигания образов-фантазий, и видения образов памяти. Память личности шире ее индивидуальной памяти, подчеркивает Макаров.

В «Федоне» Сократ говорит своим ученикам: истина живет в полях Гадеса, т.е. истина безвидна, без-образна. Истина, но не истинный образ. Истинный образ является посредником между истиной par excellence и тем феноменом, в котором она содержится. «На мой взгляд, отличие учения Плотина от учения Платона заключается в том, что неоплатоник допускает возможность мистической «пробивки» без космических посредников – т.н. мистический экстаз, а Платон строит систему космических посредников, к которым можно отнести и Государство и пирамиду идей», - полагает Макаров.

По мнению докладчика, Платон, наблюдая кризис полиса, наблюдая, как рассыпаются структуры социальности, в которые он вживлен, пытается прорваться назад к архаическим структурам социального (отсюда интерес Платона к мифу), и там рецепты для лечения Греции. «Как говорит Ницше, Сократ и Платон явились как симптомы разложения Греции, - отмечает А.И. Макаров. - Я не разделяю мысль Ницше о том, что Сократ и Платон – это декаданс, как раз наоборот. Но то, что ситуация разложения интересует Платона, и то, что он пытается предолжить некий рецепт для лечения – это достаточно интересная гипотеза. Я прочитал через танатологию и онтологию Платона его мнемологическое учение об анамнесисе». Платон, по мнению Макарова, ищет возможности прорваться к идеальным структурам социальной солидарности, и попытаться привить это знание через элиту.  Есть достаточно известное письмо Платона сиракузскому тирану Дионисию. После того, как философ узнал, что правитель распространяет свои трактаты об идеальном государстве, он написал ему следующее: «Я не советую тебе этого делать, поскольку ты предлагаешь поразмышлять о государстве, а надо вспомнить». Государство нужно вспомнить – элита должна обладать неким набором компетенций для того, чтобы прорваться к бытию.

Штрауссианское прочтение Платона и возможность политической философии

Рассмотрение влияния Платона на тех, кто мыслит о том, как должна мыслить элита, было продолжено в следующем выступлении. Аспирант кафедры социологии международных отношений социологического факультета МГУ А.Л. Бовдунов в своем докладе осветил влияние платоновской философии на взгляды немецко-американского философа Лео Штрауса – одну из наиболее известных и неоднозначных фигур в политической философии XX в.

Докладчик подчеркнул: не поняв побудительных мотивов, по которым Штраус постоянно обращался к наследию мыслителей античности, и в первую очередь к Платону, мы не сможем понять, почему Штраус (известный в России прежде всего как учитель американских неоконов) считается одним из крупнейших политических философов прошлого столетия, сопоставимым по масштабам со своим учителем и идейным оппонентом Карлом Шмиттом. «Именно в комментариях Лео Штрауса к диалогам Платона, в его философских трудах можно найти ключ к пониманию того, что такое политическая философия, зачем она нужна, чем занимается и почему собственно о ней ставится вопрос», - подчеркнул Бовдунов.

По Штраусу, упадок Запада вызван кризисом политической философии, которая превратилась в политическую идеологию. Вслед за Ницше и Хайдеггером, Штраусс обнаруживает нигилизм в сердце современности, как и Ницше и Хайдеггер, чтобы преодолеть его он обращается к классикам, но в отличие от упомянутых мыслителей Штраус апеллирует не к досократикам, а к Платону и Аристотелю. Это фундаментальное различие проистекает из самого понимания причины кризиса Запада: для Штрауса она состоит не в «забвении Бытия», а в «забвении Блага» (которое есть ключевое понятие философии Платона). Кризис Запада - не сколько экзистенциальный, сколько политический и моральный.

Докладчик отметил, что с точки зрения Штрауса, сущность политической философии как таковой заключается в познании того, что есть благо и того, что есть хорошее общество. Политическая философия стремится к знанию о благе и хорошем обществе. Политическая философия – это корневое, принципиальное постижение тех вещей, которые являются наиболее релевантными для политической сферы, которые наиболее близки человеку, это постижение природы политики и величайших по Штраусу задач человечества – свободы и империи.

По мнению Штрауса, негативное влияние на политическую философию Запада оказали две интеллектуальные силы современности – позитивизм и историцизм.

Позитивизм, стремящийся иметь дело лишь с фактами, истолковываемыми с нейтральных позиций, отвергает само обращение к идее Блага или хорошего общества как ненаучное. Но, как подчеркивает Штраус, сущность политики и политических вещей – отсутствие нейтральности. Поскольку вопрос о благе не снимается, место философии занимает идеология. А.Л. Бовдунов отметил: «Даже концепт открытого общества, который эксплицитно противостоит любой идее общего блага, как тоталитарной (вспомним атаку Карла Поппера на Платона), оказывается, как показывает Штраусс в лекциях посвященных диалогу  Платона «Менон», ничем иным как все той же идеей хорошего общества, критикующей все другие идеи такого же рода, открытое общество понимается как хорошее».

Другая концепция, ведущая к «забвению Блага», и как следствие, к упразднению политической философии – историцизм. Историцистский подход релятивизирует вопрос о ценностях, о благе, говоря, что все это - производные от эпохи, таким образом, также как и позитивизм, упраздняется возможность политической философии. Штраус полагал: если не обращаться к платонизму с его надвременными ценностями, историцизм, как попытка исправить недостатки позитивизма все равно приведет к релятивизации ценностей, ценности станут историчными; Благо же для Штраусса неисторично. Дефективность историцизма и позитивизма ведет к поиску альтернативы, и эту альтернативу невозможно найти без обращения к Платону, как к истоку политической философии. «Новое начало» для Штрауса – это новое начало политической философии.

А.Л. Бовдунов обратил внимание на то, что для Штрауса принципиальным является вопрос толкования Платона – собственно, «правильного чтения» его трудов. Как известно, Штраусу принадлежит концепция экзотерического и эззотерического письма, написания и чтения между строк, проводимая в книге «Преследование и искусство письма». По Штраусу, философы выработали особый метод письма, в котором многие вещи нельзя понимать буквально, многое зашифровано, под видом господствующей теологии или идеологии подается чистая философия. Философ, с точки зрения Штрауса всегда находится в некоем противоречии с обществом: философия мыслит с одной стороны мужественно и даже бесстыдно, так, что доходит в своем мышлении до опасных пределов, с другой стороны именно потому что философы мыслят быстрее, по-иному чем другие, только настоящий философ может прочитать то, что имел ввиду другой философ. Скорость мысли может быть названа главной опорой философского эззотеризма в его стремлении уйти от преследования со стороны общества. По мнению Штрауса, изложенному им в лекциях о диалоге Платона «Менон», платоновские диалоги построены таким образом, что разные люди должны читать их по-разному. Следовательно, должен существовать лучший тип читателей и лучший тип прочтения этих диалогов.

«Лео Штраус предлагает прочесть Платона так, как если бы у него не было его учения о вневременных идеях, - подчеркнул Бовдунов. -  Штраус полагает, что вряд ли сам Платон серьезно относился к своему учению об идеях, развиваемому в диалоге «Государство». Для Штрауса  - это версия теологического мифа, о котором говорится в «Государстве» как о вещи, которая должна внушаться молодежи». Отвергая метафизику Платона, Штраус при этом он не до конца отвергает идеи как таковые, наоборот, он очень часто к ним обращается, называя вневременными проблемами. Штраус не может принять то, что идеи находятся где-то вне человека. Идеи для Штрауса – или проблемы, вневременные для всего человечества, или классы, типы вещей, выражающие их наиболее общую и главную суть. Благо же, поскольку к нему стремлены все вещи, даже больше чем идея, поскольку это то единственное к чему устремлены все и всё.

«Зачем Штраус предпринимает такой оригинальный ход? Исследователь творчества Штрауса Нейл Роберстон полагает, что во многом это вызвано стремлением избежать хайдеггерианского критицизма», - поясняет Бовдунов. Штраус предлагает платонизм без метафизики, во многом опираясь на исламских и иудейских платоников Средневековья, Маймонида и аль-Фараби. Для последнего так же как и для Штрауса характерно прочтение Платона, как будто бы у него не было учения об идеях. Примечательно, что именно при изучении Маймонида и аль-Фараби Штраус пришел к мысли об эззотерическом письме. По Штраусу, неверная интерпретация Платона, концентрация европейских платоников на доктрине идей привела к последующему отрыву политики и права от природы, открытой Сократом. Место естественного заняло умозрительное, место жизни – мысль, человечество потеряло контакт с природой. Чтобы восстановить связь с феноменологической природой как конструктивным источником нового начала в политической философии нужен другой платонизм. Идеи, понимаемые Штраусом как классы вещей, утверждают принципиальную плюральность, лежащую в основе мира, выше которой только Благо. Кроме того, постулирование идей в качестве вневременных проблем напрямую вводит нас в сферу политики и придает ей вневременное антиисторицистское измерение.

Для восстановления связи с природой Штраус обращается к платоновской концепции «политейи» (именно так в оригинале называется диалог «Государство»). Политейя сходна с «конкретным порядком» Шмитта, это то, что Штраус склонен переводить как «режим», то что предшествует законам. Политейя фундаментальнее всех законов. Это их источник. Именно режим, с точки зрения Штрауса является наиболее важным, наиболее естественным и первостепенным социальным феноменом. Наилучшим режимом является правление философов. По Штраусу, философия – это не метод мышления, но уникальный образ жизни и настоящие философы – это люди иного рода, чем остальные. Это класс, который по определению современного российского исследователя политической философии А. Глухова (рассмотревшего штрауссианскую и шмиттовскую топики в контексте тезисов П. Вирильо о дромократии), мыслит быстрее, чем остальные, потому остальные «тормозят» и «не догоняют».

Обращаясь к Платону, Штраус отвергает любой эгалитаризм и стремится рассмотреть неравенство как естественное и справедливое состояние.

Вместо попперовского «открытого общества» Штраус, опираясь на Платона и Аристотеля, вводит концепцию «закрытого гражданского общества». Существование множества закрытых обществ – непременное условие достижения человечеством Блага. Штраус пишет в «Естественном праве и истории»: «Открытое или всеобъемлющее общество будет существовать на более низком уровне человечности, чем закрытое, которое предпринимало величайшее усилие для достижения человеческого совершенства. Перспективы для существования хорошего общества, следовательно, больше при существовании множества независимых обществ, чем при существовании одного независимого общества… Гражданское общество как закрытое общество возможно и необходимо в соответствии со справедливостью, потому что находится в соответствии с природой».

Во взаимоотношениях философа и государства Штраус отмечает очень важную вещь. Обращаясь к диалогу «Государство» он отмечает, что идеальное государство Платона построено на одной очень серьезной абстракции – оно полностью абстрагировано от эроса. В диалоге «Федр» говориться в числе всего прочего и о трех частях души: разумном, яростном и страстном началах.  Государство Платона построено на параллелизме с душой, вот почему философы и воины, выражающие разумное и яростное начало стоят выше простого народа, который соответствует страстному началу души. Платон в «Государстве» при проведении параллели между душой и городом «забывает» об эросе. Он исключает его везде, именно в этом свете, свете исключения эроса, рассматривается Штраусом ликвидация семьи или выбор жен и мужей, не согласно их собственному желанию. Между эросом и справедливостью и соответственно философией и политикой существует напряжение. Эротизм, проявляется ли он в форме отстранения влюбленных от внешнего мира или в форме бескомпромиссного поиска истины философом, опасен для государства. Потому высшим актом патриотизма оказывается принесение в жертву эроса в «Государстве». Преодолеть это противостояние Платон по Штраусу предлагает через правление философов, которые могут сочетать в себе справедливость и эротическую устремленность к вечному. Только так можно связать между собой справедливость и благо. По мнению Штрауса, двигаться в сторону политики и власти философия не может иначе как через жертвоприношение чего-то важного в самой себе или самоей себя, становясь через это жертвоприношение чем-то иным. И так, в своем бесстрашном и бесстыдном переступании пределов она преодолевает и свои собственные границы.

«Штраус пишет, что политический философ отличается от просто философа тем, что вырвавшись из пещеры Зевса, прорвавшись к пониманию, приблизившись к Благу как таковому он затем делает непредсказуемый жест – возвращается назад в пещеру, в царство теней, но с уже пониманием ее как пещеры и знанием о том, что по-настоящему реально», - отметил  Бовдунов. В заключение докладчик напомнил, что на предыдущих семинарах велась речь о возможности схожего пути для русской философии – от некритических представлений к логосу и обратно. Настало время задать вопрос, может ли русская быть чем-то иным, нежели политической философией, делает вывод А.Л. Бовдунов.

Платонизм в христианской традиции: антиномия и определяющее влияние

Если Лео Штраус в своей политической философии апеллирует к некоей «освобожденной от метафизики» версии платонизма, то для христианского богословия и аскетики определяющей стала именно идеалистическая и трансценденталистская сторона учения эллинского философа. При этом, как отметил в своем докладе «Платонизм и христианство» доцент социологического факультета МГУ, к.ю.н. В.И. Карпец, нельзя говорить о том, что церковью была произведена бесконфликтная и безболезненная рецепция идей Платона и неоплатоников. Напротив, по мнению докладчика, влияние платонизма на христианство весьма неоднозначно, сопряжено с довольно тревожной тематикой и вызывает вопросы, на которые нет прямого ответа. «Взаимосвязь платонизма и христианства на самом деле глубоко антиномична», - подчеркивает Карпец. С одной стороны, христианство – причем именно восточное христианство, православие, почти целиком построено (по крайней мере, в богословии) на аппарате философии Платона. Практически весь аппарат восточно-христианского, православного богословия основан на платонизме и неоплатонизме, начиная от терминологии: «сущность», «Ουσία»,св. Дионисия Ареопагита и отцов-каппадокийцев. «божественные энергии», «ипостась» и т.д. С платонизмом связана и мистическая линия в православии, начиная от

С другой стороны, напоминает Карпец, на V Вселенском соборе 553 г. происходит осуждение Оригена (чьи воззрения оказали влияние на тех же каппадокийцев) - причем, Ориген непосредственно отождествляется с Платоном. «В своих комментариях св. император Юстиниан прямо говорит о Платоне как о предотече Оригена, которого Юстиниан полагает еретиком», - подчеркивает Карпец. В XI в. происходит анафематствование Иоанна Итала, также фактически обвиненного в платонизме. В чине анафематствования прямо говорится: «Принимающим платонические идеи как истинные, и говорящие, что самосущная материя оформляется от идей – анафема». «Таким образом. с одной стороны христианство – это платонизм, а с другой стороны – «анафема», - замечает Карпец. По мнению докладчика, Вселенские соборы осуждают платонизм с позиций строгого креационизма: анафематствуются учение об идеях, творение из предвечной материи и идея предсуществования и переселения душ. Собственно говоря, полагает Карпец, церковь анафематствует весь платонизм как таковой, одновременно используя основанный на платоновских идеях аппарат православного учения, что явно антиномично.

По мнению В.И. Карпца, христианский аскетизм, идеал иноческого служения, целиком и полностью построен на платоновской методологии: «Мы не найдем ветхозаветных источников иноческого аскетизма». Царство идей предполагает аскетизм, дисциплину, жесткий диурнический тренинг, и, если говорить в терминах структурной социологии - сугубо маскулиноидную дисциплину. Карпец полагает, что известным проявлением платоновского аскетического праксиса является отмечаемое у самого Платона «совершенно осознанное женоненавистничество, которое носит сугубо онтологический характер». Эта линия получает свое продолжение и в иноческой и духовнической практике христианства (распространенные предписания молодым супругам «жить как брату и сестре»), притом, что одно из правил Трулльского собора анафематствует тех, кто осуждает физическую сторону брака «не ради воздержания, а ради гнушения». «Но грань воздержания и гнушения, не-платонизма и платонизма в данном случае очень тонкая, ее почти нет. Если мы на эту тему начинаем говорить с опытными духовниками, с серьезными иноками, то увидим, что этой грани почти нет», - полагает Карпец. Как напомнил докладчик, по мнению А.Ф. Лосева, платонизм характеризует «абсолютный монизм чувственного и сверхчувственного».

Тем не менее, по мнению В.И. Карпца, при всех антиномиях платонизма в его отношениях с христианством, «чем более мы умаляем платонизм в христианстве, тем более мы движемся к такому явлению как иудеохристианство, со всеми вытекающими отсюда последствиями». Если представить себе некое «христианство без платонизма», останется собственно говоря, священная история Ветхого и Нового заветов исключительно в ее керигматическом аспекте. Карпец предлагает рассмотреть взаимоотношения платонизма и христианской традиции в контексте структуралистской дроби керигма/структура. Либо, условно говоря «библеизм», библейская традиция, исключительно есть керигма, и тогда платонизм – структура, - Либо керигма уже сама по себе двоится, и внутри керигмы самой по себе есть некое разделение на библейскую и платоническую составляющие».

«Усиление платонизма ведет нас ко все большему и большему аскетизму, умаление платонизма ведет нас к иудеохристианству, - резюмирует Карпец. - Платонизм анафематствован, но христианство без платонизма есть иудеохристианство. Это антиномия, которую только предлагается решить».

Комментируя прозвучавший доклад, проф. Дугин обратил внимание на сходную антиномию в рамках исламской традиции: существует исламский платонизм в лице суфизма и шиизма (исторически восходящий к изгнанным Юстинианом харранским неоплатоникам), через которых западный мир узнал Платона и Аристотеля. Сославшись на мнение Гершона Шолема, Дугин отметил, что сходная проблематика существует и в иудаизме – каббалистический платонизм противопоставлен иудейской ортодоксии. «Платонизм присутствует во всех трех монотеистических религиях. Платонизм везде оппозитен и одновременно включен во все эти традиции в качестве какой-то важнейшей инстанции – и везде не бесконфликтно, везде с какими-то анафематствованиями, с тем антиномизмом, который отметил В.И. Карпец», - подчеркнул проф. Дугин.

В своем комментарии Дугин также обратил внимание на прозвучавший в докладе тезис о необходимости рассмотрения влияния платонизма в контексте проблематики керигмы и структуры в христианской традиции. Аналогичный подход нужно использовать и применительно и к исламу, и к иудаизму. «Надо сказать, что когда мы беседовали с равом Мордехаем Шрики о каббалистической традиции, он долгое время не мог понять, что такое креационизм, - заметил проф. Дугин. - Каббалистический взгляд настолько платоничен, что не допускает креационистского подхода: «Есть же эманации, ацилут».

Платон: не человек Традиции, но традиционалист

А.Ф. Лосев, будучи в глубине сердца платоником и неоплатоником, подчеркивал, что учение платонизма, было трижды анафематствовано православной церковью в Византии, но в то же, время на нем основывается все православное богословие. Об этой мысли русского философа участникам семинара напомнил аспирант ННГУ, заместитель руководителя Нижегородского консервативного клуба М. Медоваров, чей обзорный доклад был посвящен тому, как отношение к платонизму разводило последующих мыслителей «по разные стороны баррикад».

Платоновская линия в философии продолжалась более 2 тыс. лет: в Греции и Риме, в Византии и на Кавказе, у арабов и евреев, на Западе до XVIII в., а в России, возможно продолжается и по сей день. С точки зрения Медоварова, на протяжении упомянутых 2 тыс. лет можно выделить две линии в философии – реалистическую и номиналистическую. «С одной стороны, это Платон с его холизмом, с его идеальным Государством и концепцией всеобщего блага, с другой – философия Нового времени, философия номинализма с ее открытым обществом, и понятием справедливости», - пояснил докладчик.

Что же касается последних 2-3 веков, то в этот период, по мнению Медоварова, в отношении к Платону можно выделить три позиции. Одна характерна для философов либерального и левого толка. «Как правило, это позиция яростного неприятия Платона. И Иммануил Кант, и Витгенштейн, и Бертран Рассел, и К. Поппер, и даже наш В. Соловьев, и даже классики марксизма-ленинизма – обвиняли Платона в реакционности и антидемократизме», - заметил Медоваров. Вторая позиция – это апология Платона с точки зрения защитников принципов традиции. «Когда некоторые философы занимались апологией Платона, они особо не вникали в нюансы его философии, но  поднимали платонизм как знамя в защиту уходящего старого порядка против модерна.

Сторонники третьей позиции – мыслители настроенные традиционалистски. Им платонизм представлялся ущербным учением, следствием упадка и разложения древней мифологии и метафизики досократовского мировоззрения. Сюда, по мнению Медоварова,  можно отнести Ницше, Хайдеггера, и Освальда Шпенглера, чье отношение к Платону было амбивалентным – с одной стороны он восторгался Платоном, с другой – иронизировал по поводу искусственности платоновских построений.

Критика Платона связана с его двойственным историческим положением: он выступал против таких упадочных явлений в греческой философии как софизм и атомизм, но в то же время он уже ушел от более цельного мировоззрения досократиков. «Естественно, что «критика Платона справа» должна была прозвучать, и она прозвучала», - отметил Медоваров. В частности, Хайдеггер и его сторонники обвиняют Платона в том, что он вводит субъект и объект, чего не было у досократиков.

Однако, по мнению докладчика, важно понять, что мире, в котором жил Платон, в мире Эллады IV в. до н.э., от греческой архаики ничего не осталось. Позади был век софистики и Сократа, тирании и афинской демократии. «Атомизированные индивиды с их субъективизмом и номинализмом, не были измышлены Сократом, Платоном или Аристотелем. Они уже являлись реальностью IV в. до Р.Х. Обвинять Платона в том, что по его вине появились субъект и объект, это все равно, что обвинять его в том, что он изобрел модерн», - отмечает Медоваров. Платон – диагност кризиса мира, а не его инициатор.

Таким образом, «Государство» Платона – это не что иное как попытка поздней, закатной культуры античности осмыслить свои истоки. По мнению Медоварова, с точки зрения цивилизационного подхода платонизм соответствует «реакционному романтизму» Нового времени в Европе. И подобно современным мыслителям-традиционалистам Платон уже не жил в обществе живой Традиции, но он сделал волевой выбор в пользу Традиции, бросил вызов окружавшей его тенденции к упадку. То же можно сказать и о Конфуции и Лао-цзы – также жившие в эпоху кризиса и междоусобных войн, потрясавших их, китайское, общество.

Если проводить параллели с обществом Нового времени Запада, то можно указать на подобие платоников «реакционным романтикам», консервативным революционерам и традиционалистам XIX -XX вв., подчеркивает Медоваров. «Именно поэтому при всей двойственности Платона, именно отсюда проистекает ненависть, которую к нему испытывает Поппер с Расселом – поклонники Сократа и Канта, та ненависть, которую к Платону питал Ленин – почитатель Демокрита», - заметил докладчик. Понятна и мысль, прозвучавшая в речи П.А. Флоренского «Общечеловеческие корни идеализма», явившей собой настоящий гимн Платону и манифестационистскому мировоззрению в целом. Тогда о. Павел показал сущностное сродство и глубинную идентичность т.н. языческой традиции, платонической философии и православного имяславия.

Последний тезис доклада М. Медоварова прозвучал, как предупредил сам автор, полемично. «Имя Платона используется и в сегодняшней борьбе, сегодняшней жизни, - подчеркнул докладчик. - Когда фонд Сороса и его наследники пытаются навязать нам открытое общество, они метят не только в традицию вообще, но и в Платона в частности. Когда «христианские сионисты» в США, о которых говорил В.И. Карпец, объявляют язычеством почитание Платона как пророка и праведника, широко распространенное в православии, а также католицизме и исламе – они объявляют войну Традиции в целом. Когда современные богословы-модернисты называли платонизм о Павла Флоренского ересью, они сами демонстрируют свою антитрадиционную и антиправославную сущность. Если вспомнить недавнюю блестящую работу И. Дмитриева «Платон против Канта: консервативная апология государства», можно поддержать этот лозунг, выдвинутый еще Флоренский, и повторить: да, мы русские, мы православные, мы наследники традиции византийского богословия Дионисия Ареопагита, Максима Исповедника и Григория Паламы – неоплатонического богословия. Да, в наших храмах Платон изображался в числе пророков и праведников, и поэтому мы должны сделать свой выбор: против Канта и Декарта, против Вебера и Поппера, против номинализма и индивидуализма, за Платона».

Прения

По завершении докладов, участникам семинара была предоставлена возможность высказаться «с мест».

Понять Платона, преодолеть Платона.

Слово взял Сергей Жигалкин — переводчик, публицист, издатель, автор посвященной Фридриху Ницше книги «Метафизика вечного возвращения». Жигалкин обратил внимание на прозвучавшее в докладе А.Г. Дугина утверждение о том, что практически весь мир находится в платоновской парадигме. «Это значит, что мы думаем, видим, чувствуем и понимаем по-платоновски. – заметил выступающий. - Неважно, какие схемы строят философы: они могут противоречить или не противоречить Платону, принимать или не принимать учение об эйдосах, по-разному строить концепцию универсума и т.д. - все равно во всем этом мы можем увидеть влияние Платона, и его основу». Это касается не только мыслителей, заметил Жигалкин. Пусть простой человек – какой-нибудь милиционер, например, - не читал Платона, но если мы проанализируем то, что ему кажется очевидным, его мир, то во всем мы можем увидеть Платона.

Что же делает платоновскую парадигму универсальной? По мнению Жигалкина, Платон был ярким представителем совершенно нового типа мышления: как и о чем бы философ не думал, какие бы концепции, он все равно находится в том типе мышления, которое можно назвать логически-дедуктивным, рациональным. Это тот тип мышления, который кажется нам убедительным.

«Во времена Платона существовало и другое – мифическое мышление», - подчеркивает Жигалкин. Это совершенно другой тип, который нам практически неизвестен. «В мифическом типе мышления человек имеет дело непосредственно с Сущим, - пояснил Жигалкин. - В рационально-логическом  мышлении человек имеет дело со значением Сущего: само Сущее заменяется на значение. Тем самым, смысл Сущего девальвируется и ускользает».

Какие-то следы мифического мышления можно проследить и сейчас: в поэзии, музыке. Чтобы правильно понимать поэзию, не обязательно понимать ее смысл, достаточно прямого образа. «Если человеку достаточно прямого образа, это для него окончательное и убедительное доказательство – сам образ. Он получает какую-то маленькую причастность к этому другому мышлению», - пояснил свою точку зрения Жигалкин.

«А.Г. Дугин сказал, что нужно сдавать платоновский минимум, и изучать Платона. Это, конечно, правильно, но, собственно говоря, – зачем это делать, если мы и так целиком находимся в платоновской парадигме?», - задался вопросом участник семинара. По его мнению, делать это следует «для того, чтобы распознать эту платоновскую парадигму, для того, чтобы понять почему, мы видим мир именно так, почему именно эти аргументы кажутся нам убедительными, почему мы считаем именно так». Это надо делать для того, чтобы поставить под сомнение свою убедительность. Если мы считаем, что платоновская концепция является истиной и окончательным ответом, то тогда для того, чтобы все это понять. Но если мы считаем, что вне платоновской концепции есть совершенно другой океан Бытия, то такое распознание нужно для того, чтобы сделать шаг из парадигмы Платона в совершенно другую, нам неизвестную парадигму. «Встречались философы, которые бунтовали против Платона, но был бунт в рамках Платона, и бунт, когда удавалось выйти за эти рамки. Я, например, считаю, что Ницше все-таки преодолевал Платона, так же как и Хайдеггер», - заметил выступающий.

Полной альтернативой платоническому образу мысли является мифическое мышление, вновь подчеркнул С. Жигалкин, и в качестве образца того, как мыслитель пытается приблизиться к пониманию такого типа мышления, привел книгу Фридриха Юнгера «Греческие мифы», с которой Жигалкин призвал ознакомиться всех участников семинара.

Завершая семинар, проф. Дугин заметил: «Нас интересует не столько рацио само по себе, сколько интересует возможность русской философии, наша собственная идентичность. А уж какова она – рациональна ли она, мифологична или хаотична – вопрос абсолютно нерешенный, открытый». Конечно, подчеркнул Дугин, нельзя не констатировать колоссальный дефицит русских в том, что касается рефлексии, в том числе рефлексии платонической парадигмы, в которой мы частично живем. «Для того, чтобы и понять эту парадигму, принять или отвергнуть ее, нам надо отрефлектировать платонизм, - отвечая на реплику С. Жигалкина, заметил руководитель ЦКИ. - Мы не обойдем проблематику логоса, не обойдем проблематику философии, науки, богословия без рефлексии относительно платоновской мысли».

Собственно, проводимая сейчас серия интеллектуальных семинаров, и должна научить тому, как мы мыслим, сделать это очень ответственно, последовательно, и в резонансе с тем, что можно назвать политическим действием.

Проф. Дугин подчеркнул, на самом деле политика – это чисто интеллектуальное занятие (что, в частности, было показано в докладе А. Бовдунова). Политика - это исключительное дело ума. «Если в глазах людей, которых показывают нам в качестве элиты, не читается в глазах мысли, то значит правят не они, - заметил А. Г. Дугин. - У тех, кто правят, не может не читаться в глазах ума. Правит всегда в той или иной степени философ, и если этого философа не видно, значит, мы просто плохо ищем».
 
< Пред.   След. >
10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 3 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 4 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 5 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 6 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 7 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 8 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 9 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
 
 



Книги

«Радикальный субъект и его дубль»

Эволюция парадигмальных оснований науки

Сетевые войны: угроза нового поколения