Особенности консервативной традиции в России

Специфика раннего русского консерватизма была обусловлена тем, что он изначально представлял собой реакцию на радикальную вестернизацию, проявлениями и главными символами которой  в XVIII – начале XIX вв. стали реформы Петра I, разновидность тогдашнего западничества, уродливая в своих идейных, эстетических и бытовых проявлениях галломания (французомания) дворянства, крайний (по тем временам) либерализм Александра I, наполеоновская агрессия против Российской империи, а также попытка создания так называемого общехристианского государства в духе экуменических деклараций Священного Союза, фактически лишившая на несколько лет православную церковь статуса государственной. Эти явления и события интерпретировались в консервативном дискурсе как угроза, ведущая к разрушению всех коренных устоев традиционного общества: самодержавной власти, православной церкви и религии, русского языка, национальных традиций, сословных перегородок, патриархального быта и т.д. Беспрецедентность вызова и породила соответствующую консервативную рефлексию¹.

Наибольшую роль в первые десятилетия XIX в. в складывающемся консервативном течении  играли несколько ярких фигур: Н.М. Карамзин, А.С. Шишков, Ф.В. Ростопчин, великая княгиня Екатерина Павловна, А.А. Аракчеев, М.Л. Магницкий, Д.П. Рунич, архимандрит Фотий (Спасский). Первым возникло течение светского консерватизма, ставящее своей целью борьбу с галломанией и отстаивание устоев традиционного общества. Воззрения консерваторов охватывали широкий спектр общественно-значимых вопросов: о характере подлинно-самодержавной власти, о национальном образовании, об отношениях церкви и государства, вопросах цензуры, “русском праве”, самобытной национальной культуре, опирающейся, прежде всего на определенные языковые традиции, университетской политике, вопросах внешней политики, соответствующей русским национальным интересам и т.д. За некоторыми исключениями и поправкой на изменившиеся исторические условия, эти проблемы остаются актуальными и в современной русской консервативной мысли.

На начальном этапе большую роль в вызревании русского консерватизма сыграли языковые споры между «шишковистами» и «карамзинистами». В ходе дискуссии консерваторы «оттачивали» аргументацию против галломании, которая и послужила провокативным фактором для вызревания изначальной модели русского консерватизма.  Франция, ее язык и культура, воспринималась в консервативно-националистическом дискурсе как воплощение «мирового зла», породившее кровавую революцию и якобинский террор.

Дискуссия о «старом и новом слоге» привела к достаточно успешной попытке конструирования консервативно-национальной традиции. А.С. Шишков сформулировал некоторые основные аксиомы нарождавшегося русского консерватизма: недопустимость подражательства революционным и либеральным западноевропейским образцам,  необходимость опоры на собственные традиции (языковые, религиозные, политические, культурные, бытовые), патриотизм, включающий культивирование национального чувства и преданность самодержавной монархии². Данный вариант консервативной идеологии в первое десятилетие XIX в. носил оппозиционный характер, противостоял либеральной и космополитической идеологии, характерной для Александра I и его ближайшего окружения. Чрезвычайно показателен был первоначальный  общественный статус А.С. Шишкова и его единомышленников – Ф.В. Ростопчина и С.Н. Глинки. В первые годы XIX столетия два первых пребывали в опале и вынуждены были сосредоточиться лишь на литературной деятельности, третий же, вплоть до начала выпуска журнала «Русский вестник» (с 1808 г.) не играл никакой существенной политической и общественной роли.  Ситуация изменилась в 1807 г., когда под влиянием военных поражений в антинаполеоновских коалициях 1805 и 1806-1807 гг. русское дворянское общество захлестнула волна национализма, имевшего отчетливые консервативные «акценты».

По инициативе великой княгини Екатерины Павловны, обаятельной, умной и честолюбивой сестры императора Александра I, являвшейся лидером консервативной группировки при дворе, Шишков и Ростопчин заняли влиятельные государственных посты, получили реальную возможность влиять на некоторые ключевые внутриполитические решения императора Александра I³. В кадровой политике по сути дела произошел «тектонический» переворот: вопреки своим либеральным установкам, Александр I вынужден был сблизиться с «русской партией»: вторым по статусу человеком в империи стал А.С. Шишков, получивший после опалы  либерального реформатора М.М. Сперанского должность государственного секретаря и выступивший фактически главным ритором-идеологом и пропагандистом Отечественной войны 1812 г. Именно он  был автором большинства манифестов и указов, обращенных к армии и народу, которые официально выпускались от имени императора. Генерал-губернатором Москвы, наделенным фактически диктаторскими, полномочиями  был назначен Ф.В. Ростопчин. Его так называемые «афиши»-прокламации, наряду с манифестами А.С. Шишкова, стали первым опытом массового внедрения консервативно-националистической мифологии в сознание всех сословий второй столицы и ее окрестностей. Военно-политическая  роль  Ф.В. Ростопчина оказалась чрезвычайно велика: именно ему суждено было стать главным «организатором» пожара Москвы. Сожжение древней столицы  имело огромное значение, оно объективно предопределило разгром Великой армии Наполеона. Эффективным и популярным пропагандистом консервативно-националистического толка выступил  редактор «Русского вестника» С.Н. Глинка. В годы войны на первый план выдвинулась еще одна ключевая фигура «русской партии» – А.А. Аракчеев, проявивший себя в предвоенные и военные годы как выдающийся военный и политический организатор, главный помощник императора по военным и дипломатическим вопросам, управлению, снабжению армии и т.п., ведущий грандиозную работу, без которой невозможно были бы успешные военные действия против Наполеона⁴.

События 1812 г. сыграли огромную роль в становлении русского консерватизма. В советской исторической литературе бытовал тезис о том, что декабристы были детьми 1812 г. и что сам декабризм явился порождением Отечественной войны. С  гораздо большим основанием то же самое можно сказать и о русском консерватизме⁵. Ведь что произошло в 1812 г.? Одно из течений русского консерватизма, изначально имевшее галлофобскую направленность, оказалось максимально востребованным именно в канун войны, причем нужда в нем была столь велика, что из «маргинального» течения оно превратилось в стержневое, вытеснив те идеологические представления, которые были характерны для просвещенного абсолютизма и Александровского либерализма. Колоссальный идеологический сдвиг, который произошел за считанные годы, может быть объясним только той исключительной ролью, которую сыграли  русские консерваторы в 1812 г. в условиях национальной мобилизации.

В идейном плане, главной темой для русского консерватизма в тот период являлась идея сильной государственной власти. В лоне русского консерватизма вызрела концепция самодержавия как высшего проявления национального, самобытного русского духа. Русские консерваторы, как правило, выступали принципиальными противниками ограничения самодержавия. Обосновывая самодержавную форму правления, они использовали аргументы религиозного характера, а также указывали на соответствие самодержавия народному характеру и природно-климатическим условиям России. Особенность русского консерватизма  заключалась в беспрекословной ориентации на верховную власть, использование ее политических и административных рычагов, а не на создание собственной политической организации. Выполнение своих программных требований консерваторы переадресовывали монарху.

Православие для консерваторов являлось прежде всего атрибутом «русскости», средством национальной самоидентификации, а не вселенской религия. Оно приобрело характер идеологии, противопоставляемой модным в то время  масонству, мистицизму и экуменическим утопиям.  Именно система православных ценностей оказала существенное воздействие на формирование русского консерватизма, оказав блокирующее действие на процесс рецепции иноконфессиональных консервативных западных доктрин. С 1824 г. монархическая власть более не ставила под сомнение статуса православия как господствующей религии, а  русский консерватизм отныне базировался исключительно на православии. Масонство оказалось под жестким запретом с 1822 г. и до начала XX в. Определяющую роль в принятии этих решений сыграли представители церковного консерватизма митрополит Серафим (Глаголевский) и архимандрит Фотий (Спасский), а также глава «русской партии»  Аракчеев.

В русском консерватизме первой четверти XIX в. имелись и течения, тесно связанные с масонством. В конце XVIII в. ряд русских масонов начали критику галломании, в их среде культивировался интерес к русскому историческому прошлому. Для взглядов части русских масонов, наряду с приоритетом «внутренней церкви» над «внешней», отрицанием церковной обрядности, ставкой на надконфессиональную мистику и экуменизм,  были характерны некоторые принципы, вполне родственные консервативным: приоритет монархии,  критическое отношение к рационалистической философии Просвещения, культ нравственности. Видных представителей московского розенкрейцерства, О.А. Поздеева, П.И. Голенищева-Кутузова называли не иначе как «обскурантами». Исходя из положений масонской доктрины, они признавали господствующее положение православной церкви, поскольку она являлась государственным институтом, а с их точки зрения, лояльный подданный, если он признает государство, стремясь к стабильности и порядку,  должен быть членом «внешней церкви». Более того, на словах они отвергали противопоставление «внутренней» церкви «внешней». Розенкрейцеры ратовали за жесткий контроль за общественной жизнью и умонастроениями, проповедовали антиреволюционный и антилиберальный изоляционизм.

В тот же период короткое время существовало консервативное мистико-космополитическое направление общественной мысли протестантского толка, связанное с именами Александра I (на определенном этапе) и князя А.Н. Голицына, и которое обычно ассоциируется с деятельностью Библейского общества, Священного союза, министерства духовных дел и народного просвещения, попыткой реализации социальной утопии «евангельского» или «общехристианского государства». Самодержавная власть в рамках этого направления рассматривалась не как порождение национальной истории, а как политическое орудие для воплощения в жизнь утопии надконфессиональной  власти, призванной защитить Европу от распространения подрывных учений и революционных потрясений. Разумеется, этот вариант консервативной идеологии не мог иметь в принципе русской национальной окраски. Это был государственный космополитизм, на определенном этапе обретший достаточно ярко выраженный консервативный акцент⁶.  Именно «нетрадиционность» этого направления предопределила его быстрый политический крах и переход, уже в следующее царствование, к  иной идеологии.

Существенной составляющей раннего русского консерватизма был  национализм. В консервативной мысли концепт «русскости» зачастую жестко противопоставлялся всему не только французскому, но и западному как таковому. Название журнала, издаваемого С.Н. Глинкой, «Руской вестник» было полемически заострено против названия «Вестник Европы». Даже в масонстве, которое традиционно связывают исключительно с космополитизмом, имелись носители националистических умонастроений. К примеру, Д.П. Руничу, известному по ярлыкам «погромщик Петербургского университета» и «гонитель философии», было свойственно осуждение Петра I за отказ от народных традиций и привычек и «разрушение» русской национальности. «Изуродованная» (термин Рунича) Россия, с его точки зрения, сохранившая свою самобытность, должна была преобразовать Европу, разложившуюся под воздействием рационалистической философии и вольнодумства, спасти и возродить человечество, так как русский национальный дух отличается от всех других народов⁷.

Национализм ранних русских консерваторов по своим исходным интенциям был призван противостоять «чужеродным»  модернизационным процессам и ставил своей целью законсервировать традиционалистское настоящее. Но, как и национализм, сопровождающий и активизирующий модернизацию, он оперировал понятием мессианского коллективного субъекта, апеллировал к определенным этническим ценностям, конструировал собственную традицию, селективно интерпретируя факты исторического прошлого. Русская история с момента возникновения русского консерватизма стала рассматриваться его идеологами как одна из основных опор консервативно-националистического самосознания. Не случайно Н.М. Карамзин  и С.Н. Глинка были создателями обобщающих трудов по русской истории. Примеры из идеализированной версии русского прошлого первоначально призваны были «излечить» галломанию и западничество, а своего рода культ светских святых, призван был преобразить русское общество в консервативно-националистическом духе.

Из-за националистической составляющей русский консерватизм трудно совмещался с имперским универсализмом, насаждаемым абсолютистской властью – в этом одно из объяснений, почему карьера А.С. Шишкова и Ф.В. Ростопчина резко оборвалась по окончании Отечественной войны 1812 г., когда отпала необходимость в общенациональной мобилизации. Русский консерватизм с националистической окраской использовался в прагматических целях, и власть отказалась от него, как только непосредственная опасность миновала. Кстати говоря, в русской истории подобной явление повторилось в период 1905-1907 гг., когда массовое черносотенное движение было использовано для подавления революционных эксцессов, а затем подвергнуто диффамации.

Анализ взглядов ранних русских консерваторов показывает, что, несмотря на определенную нечеткость их представлений, существенные противоречия между отдельными их группировками, они, тем не менее,  смогли выработать идеологическую систему, которая оказала существенное воздействие на все последующие поколения русских консерваторов. В русском консерватизме уже тогда четко прослеживается  магистральное направление, для которого приоритетными ценностями выступали православие, сильное централизованное государство, имперский патриотизм и, на определенных этапах,  русский национализм. Наиболее развитые, классические формы русского дореволюционного консерватизма в целом являлись своего рода теоретически развернутым обоснованием формулы «православие – самодержавие – народность». Всякая серьезная русская консервативная рефлексия неизбежно затрагивала, обосновывала те или иные члены указанной триады (или отталкивалась от них)⁸. Однако, жесткая привязка русских к конкретно-исторической  форме сильной власти и личная преданность их непосредственным носителям политически ставила консерваторов в предельно уязвимое положение. Как правило,  власть (как дореволюционная, так и позднесоветская) использовала «русскую партию», точнее, отдельных ее представителей,  лишь в  тактических целях, оставаясь при этом внутренне чуждой ее ценностям и идеологии. Власть избегала в массовом порядке использовать представителей «русской консервативной партии» на сколько-нибудь значимых постах (исключения лишь подтверждают общее правило), консервативные периодические издания получали ничтожно малую долю из государственного бюджета. В итоге, крах верховной власти (монархической – в имперском дореволюционном государстве, коммунистически-партийной в позднесоветском) на протяжении XX в. дважды приводил почти к полному распаду и деморализации русских консерваторов. Без тщательного и всестороннего осмысления этого бесспорного факта наше понимание русской консервативной традиции будет неполным и ущербным.

Примечания:

¹  Предисловие // Против течения: исторические портреты русских консерваторов первой трети  XIX столетия /отв. ред А.Ю. Минаков. – Воронеж: Воронежский государственный университет, 2005. С. 7-8.

²  См. Минаков А.Ю. «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка» А.С. Шишкова – первый манифест русского консервативного национализма // Проблемы этнической истории Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в новое и новейшее время: Сб. научн. трудов. Вып.1. Воронеж, 2002; Его же. Франкобесие // Родина. 2002. № 8. С.18-19; Альтшуллер М. Беседа любителей русского слова. У истоков русского славянофильства. Изд-е 2-е доп. – М.: НЛО, 2007.

³  Минаков А.Ю. Роль событий 1812 г. в становлении русского консерватизма  // Консерватизм в России и Западной Европе .— Воронеж, 2005 .— С. 16-17

⁴  Федоров В.А. М.М.Сперанский и А.А.Аракчеев.  М. 1997. С.106.

⁵  Минаков А.Ю. Роль событий 1812 г. в становлении русского консерватизма // Консерватизм в России и Западной Европе .— Воронеж, 2005 .— С. 7-17

⁶  Марголис Ю.Д., Жуковская Т.Н. Традиции Павла I в истории русской государственности// Император Павел I и Орден Св. Иоанна Иерусалимского в России. СПб., 1995. С.27-40.

⁷  Рунич Д. П. Россия от 1633 до 1854 г. Взгляд на новый и старый ее быт (из бумаг Д.П. Рунича) с предисловием А. Титова. Ярославль, 1909.

⁸  Фактически то же самое утверждает и А.С. Карцов: «В целом вариации консервативного общественного идеала сводились по преимуществу к неодинаковому иерархическому выстраиванию отдельных элементов базовой идеологемы «Православие – Самодержавие – Народность», к несхожему между собой соподчинению культурного, государственного и национального элементов». См.: А.С. Карцов. Русский консерватизм как интеллектуальная традиция // Консерватизм и либерализм: история и современные концепции. Материалы международной научной конференции, 15 февраля 2002 г. Спб., 2002. С.55.

Аркадий Юрьевич Минаков, доклад, прочитанный на Днях Петербургской философии